Баязет

Карабанов порылся в карманах, отыскал рубль.

– На, – сказал, – можешь отослать своим «татишке» и «мамишке». Небось им без тебя и жрать стало нечего…

Сивицкий принял его в своем «амбулансе», как он называл приемную, размещенную во втором этаже переднего фаса крепости. Против него сидел в дым пьяный фельдшер Ненюков, а капитан очень вежливо просил его:

– Иди, дорогой, иди отсюда. Ко мне люди заходят, а ты здесь в таком виде… Нехорошо ведь!

Выставив пьяного за дверь, доктор сказал:

– Видели? Вот ординатор Китаевский да он, фельдшер, и все: лишь трое нас, хоть разорвись… А золотые руки, – продолжал Сивицкий о Ненюкове, – с какой легкостью накладывает турникеты и даже делает легкие операции! Пули извлекает, как семечки щелкает. Но… пьет! Однако похвальная черта в алкоголике: может намертво оборвать крепчайший запой, если требуется помощь в госпитале.

С дальновидным умыслом Карабанов утешил доктора.

– Да, – сказал он, – я слышал, что вам должны еще прислать госпожу Хвощинскую… Что же она не едет?

– Прикатит, – пообещал Сивицкий. – Только что мне толку-то с бабы? С бабы да еще с барыни?.. Кстати: хотите, покажу вам прелюбопытный документ. Что ответил мне Исмаил-хан о санитарном состоянии милицейских казарм?..

Карабанов прочел:

Санитарных условий не имеется, а каждого заболевшего обещаю отослать в лазарет, чтобы он мог помереть на законном основании. Вчера один ни на что не жаловался, лег у мангала и скончался путем сна. Диагноз – труп.

В конце рапорта вместо подписи стоял мухур – фамильная печать, в овале которой было оттиснуто по-арабски и по-русски: «Да текут дни по желанию моему!»

– Скажите, доктор, – даже не улыбнулся Карабанов, – можете ли вы своей властью врача засвидетельствовать идиотизм Исмаил-хана, чтобы отставить его от службы?

– Мой милый поручик, – сокрушенно вздохнул Сивицкий. – Шеф жандармов граф Орлов путал себя с лошадью и просил на завтрак торбу овса, и то продолжал вершить судьбы империи. Да еще какой империи!..

– Что же будет? – спросил Карабанов.

– А будет то, что Исмаил-хан станет полковником, а потом генералом.

– Вы оптимист, доктор!

– Привык-с…

Покончив с делами в городе, поручик вернулся на Зангезур. Ватнин писал письмо «до дому», поскрипывая перышком, как прилежный школьник.

– Ну, что? – спросил есаул.

– Да ничего. Жарко вот…

Карабанов прилег на кошму. Решил все эти дни, перед началом рекогносцировки, как можно больше спать. Однако сон не приходил.

Взял поручик гитару, лениво щипнул жидкие струны.

– Я тебе не мешаю, есаул?

– Дык играй, играй… Под музыку-то бойчее перо бежит. Ты не знаешь, как слово «откель» пишется?

– Знаю.

– Как?

– Откуда!..

– Оно конечно, – завздыхал Ватнин. – Образованность. Нам-то и невдомек бывает, что к чему… Значит, так и писать?

– Пиши, есаул. Не ошибешься!..

Карабанов отшвырнул гитару.

– Дочке пишешь? – спросил.

– Дочке, – ответил сотник. – Выдрать бы ее надобно, да… где взять-то ее? Далече… Ох-ох-ох, – снова завздыхал есаул. – Малые детки – малые бедки, большие детки – большие бедки…

Закончив писать, Ватнин сказал уверенно:

– Девка хорошая. А постращать надо. Она у меня краля такая. Все больше в книжку глядит. Мне с нею и говорить-то трудно… Хорошая девка будет! – повторил есаул убежденно.

Карабанов достал папиросницу:

– Давай-ка, сотник: па…

– …трон! – согласился Ватнин перекурить.

Потом есаул сказал поручику:

– Ноги сходить бы вымыть. Да лень вроде…

Вбежал казак:

– Ваши добродья, эвон… турки или курды, сука их разберет! Скачут сюды… Сейчас баранту хотели с горы угнать, да мы отстояли!

Вдоль нежно-зеленого отрога верстах в двух от лагеря скакали всадники. Их было немного – сотня или полторы, но они удивили Карабанова живостью и проворством своих лошадей.

Вот противник разделился, распался на два крыла. Впереди скакали отборные горцы-наездники – лезгинские и чеченские князья со своими телохранителями-узденями. Изменники, удравшие к султану из России, держали при себе мулл – это было видно по их одеянию.

– Ги… ги… ги! – кричали казаки, заскакивая в седла, и понеслись наперерез быстрым марш-маршем.

Карабанова охватил восторг; никнут под копытом высокие травы, ветер раздувает и относит назад полы сюртука, подбитого легким шелком…

Вот фланкеры опрокинули пики, привстали в седлах. Ватнин врезался с казаками в гущу вражьей своры и уже напоил свою шашку кровью.

– Назар-паша! – кричат муллы, как бы отзывая Ватнина в сторону; но есаул, не отвлекаясь, перехватил на разлете фланкеров и направил казаков в обхват…

– Мой! – решил Карабанов, когда увидел, что прямо на него скачет одинокий всадник в богатом одеянии и, еще издали улыбаясь поручику, спокойно разминает руку перед схваткой…

– Эй, казак! – позвал его князь. – Ты вот так умеешь?

Карабанов не успел опомниться, как мимо него, скользнув по лею колена, сабля врага обрубила повод: править Лордом уже нельзя.

– А вот так умеешь? – снова расхохотался князь, и выстрел грянул в упор, откуда-то из-под локтя врага: пуля сплющила пуговицу и, обессилев, резанула вдоль груди, распоров сюртук поручика.

– Ну, что, гяур? – спросил черкес, подъезжая ближе. – Сейчас помирать будешь?

Лорд, повинуясь инстинкту драчливости, рванул седока прямо на вражьего всадника, грудью ударил его кобылу, и она с ржанием присела задом к земле.

– Лошадь-то у тебя богатая! – заметил черкес, и две сабли скрестились…

Скрестились…

Карабанов встретил первый удар и сразу понял, что вот сейчас его убьют. Это дикарь: он его просто раскромсает. Клинок врага слоил и резал воздух над головой.

Черкес играл своей саблей, как жонглер: сплошная яркая дуга звенела над поручиком, и Андрей едва успевал вскинуть шашкой, как она снова отлетала далеко в сторону, отбитая, отбитая и еще раз отбитая.

Тот курд, которого он убил на Араксе, – сущий ребенок перед этим противником, тогда была лишь игра, а сейчас – битва!

– Ты хуже женщины, – смеялся черкес. – Зачем, дурак, не бежал?.. Зачем дальше ехал?..

Карабанов жаждал лишь мгновения передышки. Чтобы оправиться от натиска врага. Чтобы самому нанести ответный удар. Но его шашка снова – в который раз – отлетала напрочь, опять отбитая, отбитая и еще раз отбитая…

«Хотя бы один удар. Полжизни за удар». Но кольцо стали, сверкающей над ним, разрасталось все шире и шире, и поручик, не видя исхода, уже прощаясь с жизнью, крикнул:

– Да обожди ты!

– Что? – спросил черкес, отведя руку.

– А ничего, – ответил Андрей. Вся ярость, вся горечь поражения сошлись в клинке, и поручик послал клинок вперед. Папаха на голове врага вдруг распахнулась, словно раскрыли большую мошну: жаром и нехорошим духом швырнуло Андрею прямо в лицо…

Он держал в руке только эфес – клинок, разломанный и жалкий, лежал в траве. А к нему уже скакали еще трое всадников. Андрей пинками колен и ударами кулаков направил жеребца прочь. Но у красавцев всегда дурные характеры – так же было и с Лордом: он мог перескочить пропасть, но вдруг заупрямился переходить через ручей…

«Пешего не зарубят», – пронеслось в голове, и Карабанов уже вынимал ногу из стремени, чтобы благородно, по всем правилам военного этикета, сдаться в плен, когда за спиной раздался голос Егорыча:

– Батюшка! Погодь малость… мы здеся!..

Перепрыгнув ручей, Карабанов уже не ввязывался в побоище. Видел только, что его казаки осатанели совсем. В запале схватки, беспощадны и жестоки, они – на глазах Андрея, по трое на одного – тут же обтесали черкесов шашками чуть ли не до самых костей.

Карабанов избил своего Лорда и, поникший от стыда, вернулся в палатку. Ватнин пришел не сразу: поставил в угол свою шашку, деловито вынул занозу из босой пятки и, крякнув, спросил в упор, словно выстрелил:

– Ну, съел арбуза?.. То-то, брат поручик, не след тебе в такую живодерню одному соваться… Хорошо, что мой вахмистр увидел тебя да подмогу послал. А так – эх, и похоронили бы мы тебя, Елисеич, за милую душу! Холм Чести видел? Вот на самой макушке и закопали бы…

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.