Норик

Когда колчаны остроухих опустели, побоище не закончилось.

Две полусотни гномов, которые запечатали казан и по договоренности должны были спускаться вниз: добивать оставшихся в живых, внезапно обратили свои боевые топоры против эльфов, не ожидавших такого поворота событий. Безоружные, уставшие от многократного пуска стрел из тугих луков, да еще в горах, отражая предательскую атаку голыми руками на непривычных каменных склонах, воины лесного народа повторили судьбу исторцев-людей, палачами которых стали только что. Кто-то из них успел превратить лук в деревянный дротик, кто-то подхватил камень…. Но что это за оружие против сильных, опытных, защищенных боевыми доспехами гномов? Которые наконец-то смогли утолить вековую ненависть в полной мере?

С тех пор стали ущелье называть иногда «Котёл», но чаще по-исторски — «Казан».

Степь осталась без твердой руки. Сироты гуртами ходили по империи, просили подаяние и пели песню о бойне в ущелье Казан. А вдовы шайками ездили по империи, насиловали и крали мужчин.

Тем временем чиновный певец, тянущий во всю силу легких последние гласные в строках, что бы выходило жалостливей и самоуничижительней, думал вот о чем.

Не простой народ, эти степные скотоводы. То ли на самом деле такие тупые, что кажутся умными, то ли что? Во всей империи: ни на южных, ни на западных, ни в центральных пределах, нет более наглых и самодовольных вельмож, чем при дворе вице-короля исторского. Да какой это король? Тот же пастух. Гоняет по просторам табуны, пьёт молоко кобылиц из серебряных кувшинов, называя их кубками, с гиканьем носится за случайно забредшими из северной тундры в поисках лучшей участи дикими орками да гоблинами. Только на три самых холодных месяца в году оседает двором в единственном городе степи — Арцахе. Гуляка… И придворные ему под стать.

Живут себе, в ус не дуют. Так, по краям, около лесов нечисть бродит. Да иногда в запущенных балках разводится. Ну, так с ней заезжие маги быстро справляются.

И власть им потакает. Подати платятся, что еще надо? А и есть с чего платить. Кони в войсках Императора откуда? Сухоголовые исторцы и длинноногие голтунцы — гордость конницы Императора — откуда? То-то. А ведь и кроме коней в восточном пределе полно ценного.

В Ведьмином лесу, на Бросовых землях или там, на кручах Рудных горах ни гуртов овец, ни стада тучных коров не вырастишь. А сыр и айран кто ж не любит?

Да и если вдруг что с баронами случиться? Заболеют, к примеру, всем графством. Головой занедужат: решат, что бремя налоговое для них непомерно. Сразу выяснится, что нет у Императора и Епископата более верных войск, чем проверенные исторцы в мохнатых волчьих шапках, с кривыми быстрыми арцахскими саблями и тугими, в половину человеческого роста, луками. Эти готовы за венценосного повелителя вырезать не только всех орков и троллей зараз — но и весь мир. Со своими женами и детьми, будя на то воля повелителя империи. Дикие люди, сыны степей.

Только и сдерживает их — боязнь лесной тесноты да горных пустот. Это — так. Впору как лошадям шоры надевать. За каждым стволом дерева мерещится эльф либо мерзкий дану, готовый прыгнуть со стилетом на спину, а за каждым камнем — нора, в которой затаился гном с отточенной до синевы секирой. Без родных просторов, без врага в прямой видимости, делаются степняки жутко осторожны и осмотрительны.

Ну, и дисциплина хромает. Один на один волчешапочник будет на равных сражаться даже с Вольным. Но уже пятеро бьются только с пятью гномами, а шестеро коротышек полдесятка степняков победят.

Во всей ойкумене среди людей именно исторцы считаются самыми дикими людьми. Ну, разве только рыбаки с южных островов с ними поспорят в тёмности. Да что ж с того? Зато за свои северо-восточные земли Император может быть спокоен.

Пока спокоен. Но в последнее время степь волнуется. Лучшие из сыновей уплыли за Восточный океан. Придёт зимой куча зеленокафтанных вербовщиков, наобещает молодым мужчинам гор золотых и рабов всякого полу, и рванет табунщик или пастух от родной юрты в легион. А в джунглях на лошадях не очень-то погарцуешь.

Кое-кто возвращается домой. Но вернувшиеся не живут долго. Малейшая царапина вызывает нагноение. Вначале небольшая язвочка, потом темная твердая блямба, и вот уже открытое коричневое мясо лезет наружу, быстро превращаясь прямо на теле больного в вонючую клоаку. Лучшие маги-врачеватели ордена Лив, обычно врачующие исторцев, ничего поделать не могут.

Странная болезнь, прозванная «джунглийка», затрагивает только тех, кто вернулся с Востока в родную степь. Ни к отправившимся в страшные леса, ни к занявшимся загоном на лошадях рыбы с мелководья в Приморье, ни к решившим осесть в городе либо около реки, зараза не пристает.

Если рекрутов, отправляемых за океан, не уменьшится, в Исторской степи скоро не останется мужчин. Лет так сто пятьдесят назад похожая ситуация уже складывалась. Вспоминать не хочется, чем закончилось.

Только одно предотвращало заражение, и сдерживало рост язвы, если гниль уже прилипла. Странно, но это были боевые доспехи из шкуры дракона.

— А зна-ешь, Меркул-ий, да-вай зав- втра пой-дем вцирк? — притворяясь более пьяным, чем на самом деле, спросил чиновник, прервав песню на середине. — Я там зна-ю одну цирка-чку… Жонг-лерша. Сильна, гикка… Нет. Гиб-ка, вот. Представь: наклоняется вперд, просовывает голову между ног, а ты подходишь к ней сзади и…

— А как же наше дело? — заплетающимся языком, но четко по смыслу возразил вельможа из Исторского предела.

— Ну… Решается! Ищут доспехи. Чес слово, ищут. Но — мало их.

— Тогда — многоженство.

— Ну, как ты… Ну… Епископат, понимаешь? Ну…

— Тогда жди беды. Мне — лично — без разницы. Или доспехи — или многоженство. Или будет плохо всем.

— А в цирк?

— Завтра? Что я там не видел?

— Ну… Цирк очень интересен…

— А что в цирке может быть интересного? Прирежут пятёрку быков, а под конец — дикую кошку…

— О, господин Меркулий. Смею заверить, что цирк тут — совсем не то, что на празднике Нового Халата. Там и фокусники, и акробаты…

— Балаган?

— Ну, почти.

— Сходим.

— Идем.

Мастер Арка тихо посапывал в высоком кресле. Дух его бродил далеко-далеко, но тело остались тут.

Растолкали тело. Дух вернулся из странствий.

— Мастер, ты с нами завтра в цирк пойдешь?

— А то, — с готовностью ответил орденец, норовя повернуться и заснуть вновь.

— Тогда проводим гостя до кареты, — привязался дипломат.

— Какой кареты? Я верхом! — Меркулий на дух не выносил тесного пространства.

— Верхом- верхом-верхом… Но лошадь, чур, моя…

Вышли. Посадили. Мастер Припуц наложил заклинание удержания в седле. Не расшибется. По бокам смирной и здоровенной как сундук кобылы еще встали ливрейные, схватились за стремена. Проводят в лучшем виде — не хуже чем в карете доберется до дома.

— Ты что про цирк-то начал? — уже по возвращении в гуляльный зал сварливо осведомился старик.

— Ну, не на карусели с качелями его же тащить? А там музыка, шум, беготня, огни… Глядишь, и выболтает чего, — с чувством достоинства отозвался Апуни. (Не всякий так сможет держаться с мастером Арка. В смысле — достоинством хвастать.)

— Что ему выбалтывать? Он-то ничего не представляет из себя. Ты, что, хотел, что б за жонглершу он тебе наложницу свою дал попробовать? А?

«Старый хрыч, — подумалось чиновнику, — откололся, гад, когда мне с Меркулием пришлось одному пить, а теперь ждет ошибки. И слова не просто так сказаны. Этот рак вареный, „Ничего не представляет из себя“, на меня намекает. Ну, погоди…Сейчас я покажу, кто тут главный.»

— А что у вас с доспехами?

— Я уже говорил.