Обсидиановый нож

Насытившийся и хмельной киммериец откинулся спиной на бархатные подушки и, прикрыв отяжелевшие веки, расслабясь, любовался девушками, прикидывая, с какой из них хотелось бы ему остаться наедине. Все они были достаточно хороши на его вкус, но, пожалуй, слишком серьезны. Совсем как те красотки, что поливали его ароматной водой и причесывали. Блаженное тепло разлилось по всему его телу, он чувствовал почти полное спокойствие, довольство и негу… Почти! Что-то все-таки мешало до конца раствориться в блаженстве. И это «что-то» были фигуры солдат с длинными щитами из светлого металла, дисциплинированно и неслышно замерших вдоль стены и у входных дверей.

— Скажи-ка, Великий Жрец, ты и вправду называл меня Богом вашего народа, или мне послышалось? — обратился он к Архидаллу, встряхнув головой и выходя из пассивной расслабленности.

— О, да! Тебе не послышалось, — откликнулся жрец. — Ты — Вечный и Юный Бог, вернувшийся к своему народу.

— В таком случае, ваш Бог повелевает: пусть эти молодцы с начищенными, как женские браслеты, щитами уберутся отсюда и найдут себе какое-нибудь другое занятие. Я понимаю, что они не имеют против меня ничего плохого и просто охраняют мою божественную особу. Но я уж как-нибудь сумею защитить себя сам! У меня устали глаза от бликов их металла.

— К сожалению, это невозможно, — покачал головой Жрец.

— Но почему?! — вскинулся Конан. — Разве Бог не может повелевать? Тогда в чем же его божественность, и чем он отличается от простого солдата или раба?..

— Бог может повелевать, — ответил Архидалл. — Бог может все. Приказывать, повелевать, насылать на землю грозы и бури, разрушать горы, наказывать нечестивых…

— Вот-вот! Ты же сам говоришь! Бури насылать мне пока что-то не хочется, и нечестивых я пока подожду наказывать, но вот охрана мне мозолит глаза! Пусть убираются прочь! Я приказываю.

Архидалл почтительно склонил голову, но в голосе его прибавилось твердости:

— Бог может повелевать, приказывать, сдвигать горы и потрясать землю, но только после того, как произойдет Великое Воссоединение. До этого он должен подчиняться правилам и ритуалам.

— И когда же произойдет это самое Воссоединение? — поинтересовался киммериец иронически.

— О, очень скоро. Всего через четыре дня. Спустя этот короткий срок, ты сможешь не только обходиться без охраны, но посылать дождь, гасить и зажигать звезды и поражать молниями вызвавших твой гнев.

Конан глубоко вздохнул и помотал головой. Кром!.. Туман загадок не желал рассеиваться, несмотря на все его усилия, но становился гуще. У него возникло сильное желание схватить блюдо с обглоданными костями куропатки и запустить Жрецу в его строго-почтительную физиономию, обрамленную благородными сединами. Конан едва подавил в себе этот порыв.

— Ну, хорошо, — сказал он миролюбиво. — А что будет, если божество разгневается прямо сейчас? Молний у меня под рукой сейчас нет, но их вполне могут заменить эти пустые кувшины и грязные блюда. Что, если они обрушатся на твою голову, почтенный Архидалл?..

— В таком случае солдаты будут вынуждены схватить тебя и крепко держать, — с горделивой печалью ответил Жрец. — До самого Великого Воссоединения они будут окружать тебя вплотную и следить не только за каждым твоим шагом, но и за каждым движением пальца.

— А потом? Что будет потом?.. — спросил киммериец.

— Потом будет то, чему предназначено быть. Произойдет великая мистерия Воссоединения, и Юный и Вечный Бог будет милостиво и справедливо править нами.

— Что ж, придется подождать Воссоединения, — вздохнул Конан.

Странные и многозначительные слова Жреца не успокоили его тревожных подозрений, но, наоборот, усилили. Но вряд ли можно выведать что-нибудь толком у этого закованного в броню родового и жреческого величия старика. Может быть, у него появится другой собеседник, с кем дело пойдет успешнее?..

— Не прогуляться ли нам? — спросил киммериец с беспечной интонацией. — Мне было бы любопытно как следует осмотреть ваш удивительный город.

— О, да! Мы обязательно осмотрим его, — откликнулся Жрец. — Но только прежде нам предстоит выполнить одну приятную процедуру.

Конан насторожился.

— Это еще какую?! Хватит с меня того, что меня облили вонючей дрянью и нарядили в белый балахон, словно рыночного шута! Никаких процедур я больше терпеть над собой не намерен!

Жрец улыбнулся.

— Я уверен, что эта церемония придется тебе по вкусу. Тем более, что она не займет много времени. Дело в том, что Богу, как и людям, сынам его, не полагается быть одному. Рядом с ним должна находиться Богиня. И не одна, но четыре богини, ибо четыре — священное число, опора и столп мироздания.

— Богиня?.. — опешил киммериец. — Четыре богини?..

Он усиленно ворочал мозгами, прикидывая, что лучше: одна или четыре, и не лучше ли отказаться сразу от всех. Впрочем, вряд ли ему удастся хоть от чего-нибудь отказаться здесь! Хитрый и уклончивый Жрец опять забубнит, что он будет повелевать и швыряться молниями после Воссоединения. Пожалуй, четыре лучше, чем одна, ибо число это сулит некоторый выбор.

— Что ж, я согласен! — воскликнул Конан. — Конечно, если богини эти не стары и не уродливы. И если меня не будут больше переодевать, мыть и обрызгивать благовониями.

— Разве богини могут быть уродливыми? — укоризненно спросил Жрец. — Они прекрасны! Они вполне достойны тебя, достойны своего божественного супруга. Переодеваться и мыться не надо. Процедура будет очень короткой. Красивейшие и достойнейшие дочери моего народа сгорают от нетерпения, ожидая тебя.

Он негромко хлопнул в ладоши, и тут же, раздвинув тяжелые портьеры, из соседних покоев вышли четыре девушки. Все они были одеты одинаково: в длинные, ниспадающие до пят балахоны из легкой ткани. В отличие от Конана, цвет их был не белый, но светло-голубой. На груди у каждой было тоже вышито золотое солнце с лучами-руками, но меньшего размера. Цвет камней и форма украшений были разными, видимо, чтобы богини хоть как-то отличались друг от друга.

Конан внимательно рассмотрел каждую. Все они были типичными дочерьми Турана — сухощавые, смуглые, с очень черными бровями и волосами цвета воронова крыла, с удлиненным разрезом темных глаз. Самой старшей было лет двадцать пять. В волосах ее прозрачными каплями солнечного заката горели розовые рубины. Высокая грудь вздымалась взволнованно, полные яркие губы подрагивали от робости и радостного нетерпения. Девушка рядом с ней казалась совсем ребенком, не больше пятнадцати лет. Тоненькая, как юное деревце, она переступала с ноги на ногу и часто-часто моргала. Мохнатые ресницы трепетали, как маленькие опахала.

Среди ее украшений преобладали беспечно-голубые аквамарины. Третья невеста, украсившая себя жемчугами, чем-то неуловимым напомнила Конану Рыжую Карелу. То ли улыбкой своей — насмешливой и немного дерзкой, то ли разрезом раскосых глаз с прыгающими в них озорными искрами.

Наконец, последняя отличалась несколько тяжеловесной, чрезмерно правильной, словно выверенной по линейке, красотой. Алмазы оттеняли совершенство этой красоты, но не могли смягчить горделиво-угрюмого выражения лица с поджатыми губами и насупленными бровями.

— Ты был прав, Великий Жрец, все они хороши собой и достойны стать богинями! — заключил Конан, удовлетворившись разглядыванием. — Жаль только, что на них такие же нелепые одеяния, что и на мне. Не могли бы они переодеться во что-нибудь более веселое?

— К сожалению, нет, — ответил Архидалл. — Это священная одежда, и, став богинями, они не могут сменить ее ни на какую другую.

По знаку Жреца Конан поднялся с ковра и остановился напротив четырех девушек. Архидалл соединил его руку с ладонью крайней из них и с торжественным пафосом произнес:

— Юный и Вечный Бог берет в жены прекрасную Сульфиду и нарекает ее своей возлюбленной богиней.

То же самое он проделал с остальными тремя девушками, изменяя лишь имя новобрачной. Процедура и впрямь не отличалась особой сложностью и многословием. Конан мельком подумал, что даже в варварских странах, вроде его родной Киммерии, сочетающиеся браком уделяют этому больше времени и обставляют с большей торжественностью.