Алена и Аспирин

Девочка снова заговорила на чужом языке. Пришелец отвел взгляд от Аспирина (тот облегченно отступил спиной в темную гостиную) и подошел к зеркалу в прихожей. Аспирину в какую-то секунду показалось, что поверхность зеркала покрывается ледяными игольчатыми узорами.

Пришелец поправил шнурок на шее — красно-желтый шнурок, чуть выбившийся из-под воротника. На груди под свитером угадывался продолговатый предмет, слишком большой для обыкновенного мобильника.

— Включите свет, Алексей Игоревич.

— А… что?

— Я говорю, включите свет в гостиной. Раз уж намечается разговор.

Щелкнул выключатель. Явились из темноты смятый плед на диване, пустая бутылка коньяка, разбросанные по полу журналы и диски.

Антикварные настенные часы цокнули в последний раз и стали. Аспирин даже не удивился, глядя, как подергивается, сокращая амплитуду, маятник.

— Можно мне сесть на диван? — босоногий ухмыльнулся. Он явно ни у кого никогда не спрашивал разрешения; Аспирин изобразил вялую попытку прибрать плед, но гость распорядился сам — отбросил клетчатую ткань в угол дивана, уселся, закинув ногу на ногу.

Девчонка не стала входить в комнату — опустилась на пол в дверном проеме.

— Она в самом деле провела у вас ночь?

Аспирин оскалился:

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что наступило утро, а девочка все еще находилась здесь, под этой крышей. Больше ничего я не имею в виду, не надо сверкать на меня глазами… Алексей Игоревич, зачем вы это сделали?

— Что я сделал?!

— Зачем вы ночью привели в дом совершенно чужого ребенка?

— Потому что там нарки! — рявкнул Аспирин. — Алкаши! Просто пьяная шпана! Что, непонятно?

— Непонятно, — печально подтвердил незнакомец.

Аспирин подумал, что по-русски он говорит без малейшего акцента. Как и Алена.

— Помочь ребенку — нормальная человеческая реакция, — сказал он, внутренне перекосившись от стыда.

Пришелец вздохнул. Поджал губы. Спросил о чем-то у девочки. Та ответила жестко, почти грубо.

— Дорогой друг, — незнакомец качнул босой ступней, поглядывая то на Аспирина, то на сидящую в углу Алену, — вы знаете, сколько детей в это самое время мерзнут под дождем? Или их бьют, например. Или насилуют. Вас это хоть каким-то местом цепляет?

— А кто вы такой, чтобы читать мне мораль? — Аспирину захотелось завернуться в плед. Или хотя бы обхватить себя за плечи — так в комнате сделалось холодно. Но он удержался, не желая показывать слабость. — Я не звал вас в гости. Или вы говорите, кто вы такой, и уводите девочку, или…

— Не отдавай меня! — крикнула Алена.

— Или? — с интересом спросил незнакомец.

— Или просто уходите, — тихо закончил Аспирин.

Раздумывая, гость дотянулся ступней до пустой бутылки. Потрогал пальцами крышку; в один сумасшедший миг Аспирину показалось, что сейчас он легко и непринужденно свернет колпачок — ногой. Вместо этого незнакомец толкнул бутылку, и она упала на ковер, как кегля.

— Дело затягивается, — сказал пришелец. — Хорошо, я скажу вам: я директор детдома, из которого эта мерзавка сбежала, никого не предупредив. И теперь я водворю ее на место… Вопросы будут?

— Вы врете, — сказал Аспирин. — Вы не директор детдома.

— А кто я?

Хотел бы я знать, подумал Аспирин.

— Гримальский, вам нет до нее дела, — сказал незнакомец. — Куда я ее уведу, будет ей хорошо или плохо… Она не будет больше отягощать вас и втягивать в авантюры. Да?

Аспирин молчал.

— Перед моим приходом вы собирались ее выкинуть? Да?

— Я сам с ней разбирусь, — сказал Аспирин тихо, — и сам за нее отвечу. Куда я ее отдам, будет ей там хорошо или плохо…

— Он сказал! — девчонка подпрыгнула. — Слышишь?

Еще раз бабахнуло за окном.

— Гримальский, вы попали, — печально заметил сидящий на диване незнакомец. — Я честно хотел вам помочь, но в вашем исполнении даже потуга на доброе дело оканчивается, гм… Возьмите, — он сунул руку за пазуху, вытащил сумку-«ксивник», висящую на одном шнурке с длинным кожаным футляром. Извлек из сумки ламинированную гербовую бумагу. Уронил рядом с собой на диван.

— Свидетельство о рождении Гримальской Алены Алексеевны, тысяча девятьсот девяносто пятого года рождения, мать — Кальченко Любовь Витальевна, отец — Гримальский Алексей Игоревич. Денег не предлагаю — вы человек обеспеченный, а Алена скромный, неприхотливый ребенок.

— Как… — выдохнул Аспирин.

Пришелец поднялся, убирая «ксивник» за пазуху — вместе с футляром.

— А вот так, Алексей Игоревич. Были пути к отступлению, но вы отказались. Теперь прощайте, надеюсь, надолго.

— Это фальшивка! — Аспирин кинулся к дивану и схватил бумажку. Имена и даты были не вписаны чернилами, как когда-то в метрике самого Аспирина, а впечатаны на скверной печатной машинке, и только подпись начальника ЗАГСа — от руки.

— Это фальшивка. Это просто смешно.

— Не смешно, — пришелец остановился перед раскрытым пианино, где на клавиатуре все еще покоилась голова фарфоровой куклы. — Потому что это подлинный документ — во всяком случае, в книге гражданского состояния города Первомайска сделана соответствующая запись.

— Не было… — Аспирин от возмущения захлебнулся. — Я никогда не был в Первомайске…

— Были в Крыму. Вместе с Любой.

— Ложь! Подстава! Я эту, — Аспирин завертел головой в поисках девчонки, но ее уже не было в комнате, — я ее… перестаньте! Забирайте! Убирайтесь оба!

Гость положил руки на клавиши. Возник аккорд. Аспирин вздрогнул. Пальцы гостя, длинные и загорелые, с белыми шишками суставов, метнулись по клавиатуре, и Аспирин замолчал, потому что от этих разрозненных звуков у него мороз продрал по коже.

— Я ведь предупреждал, — тихо сказал пришелец. — Она, конечно, не подарок. Но теперь, если вы каким-то образом обидите новоявленную Алену Алексеевну… Слышали у Земфиры — «Но у тебя СПИД, а значит, мы умрем»? Слышали, вы ведь ди-ждей…

Он снова коснулся клавиатуры. Аккорд; антикварные часы конвульсивно дернули маятником и пошли быстрее обычного — будто демонстрируя усердие.

— Вы ее тут не пропишете! — выкрикнул Аспирин. — Ясно? Я квартиру специально завещаю… детскому фонду! Вы ее не получите!

— Заткнитесь, — устало бросил босоногий, выходя в прихожую.

Девчонка стояла спиной к зеркалу, по-прежнему бледная как смерть, в залитой кровью футболке. Губы ее шевельнулись. Слов Аспирин не понял.

— Да, — сказал босоногий. — Держи.

Снова сунул руку за пазуху и вытащил маленький прозрачный пакет. Протянул девчонке. Зависла длинная пауза; Аспирин видел, что в протянутой руке пришельца — запаянные в полиэтилен струны. И что девчонка хочет взять их, но почему-то боится подойти к человеку в свитере и принять пакет из его рук.

Босоногий разжал пальцы. Пакет медленно — или так показалось Аспирину — упал на облицованный плиткой пол.

— Прощай, мелкая, — сказал босоногий. — Счастливого краха иллюзий.

Он вышел, прикрыв за собой дверь, и в квартире сразу же потеплело.

— Мне там все пришлось постирать, — сказала Алена. — Футболку… и штаны тоже. Я там на батарее повесила… Ничего?

Она стояла перед Аспирином, завернувшись в белое полотенце, и казалась младше своих лет.

— Ничего, — сказал Аспирин отстраненно. Он сидел на полу и бездумно перебирал диски. Музыкальный центр ждал, терпеливо выдвинув пустой язык.

— Я могу в кресле спать. Как вчера, — пробормотала Алена.

— Зачем же в кресле, — все так же отстраненно отозвался Аспирин. — Выбирай лучшую кровать… Все твое, чего стесняться, — он обвел рукой комнату. — Твоя квартира… вернее, не твоя, а твоих хозяев. Тебя-то, наверное, дальше служить пошлют…

— Ты ничего не понял, — шепотом сказала Алена.

Он посмотрел на нее. Девочка плотнее запахнула полотенце.

— Я немножко есть хочу, — сказала еще тише. — Можно, возьму себе хлеб с маслом? Там на кухне есть, я купила…

— Алена, — Аспирин оставил диски, потянулся к девчонке, почти коснулся ее плеча, но в последний момент задержал руку. — Давай по-хорошему.