Страница 50 из 51
— Пусти, я же мокрая! — притворно отбивалась женщина.
— Сейчас высохнешь, — пообещал Конан, приникая к ее полным влажным губам.
Она затрепетала в его руках, и узенький быстрый язычок проник в рот киммерийца. Стараясь раздвинуть зубы, он легко касался, и ускользал, и вновь отталкивал его язык и, покорный, ловил его дыхание, чуть напрягаясь и вздрагивая под напором его губ. Варвар бережно положил Испарану на ложе и, подсунув ладонь под спину, сорвал шелковую ткань, прикрывавшую ее тело. Он сбрасывал с себя одежду, а она лежала на спине, раскинув в стороны руки, вся открывшись его взгляду, и ждала. Ее тело цвета спелого меда было удивительно прекрасно в слабом свете двух бронзовых светильников, стоявших по краям ложа. Перевернутое отражение женщины в громадном зеркале в изголовье постели произвело на варвара странное впечатление раздвоенности, но ему было не до раздумий. Он поставил одно колено на край мягкого ложа и склонился над Испараной.
Конан медленно ласкал женщину, и она словно таяла и растворялась от его прикосновений. Тело Испараны дрожало и напрягалось, вновь замирало, а ее полные чувственные губы искали его рот и покрывали множеством нежных маленьких поцелуев его тело, вызывая в нем трепет, восторг и радость, как будто легкие, теплые дождевые капли касались его кожи в жаркий полдень. Конан страстно целовал подругу, и каждый изгиб ее тела, запах бархатистой кожи доставлял ему неизъяснимое наслаждение.
— Варвар… Мучитель… — Женщина вытягивала тело и чуть поворачивалась, открывая киммерийцу самые потаенные его уголки. — Дикарь…
Испарана стонала и извивалась, она забыла себя, забыла, где находится, наслаждаясь его крепкими мускулами, перекатывавшимися под кожей, каждой частью его мощного тела. Нежными укусами она торопила его, но в то же время ей хотелось, чтобы это продолжалось вечно, вечно, дольше, чем вечно!
Конан нежно держал ее в объятиях, чувствуя, что приближается тот миг, когда она, изнемогая от желания, уже не сможет сдержать себя. Он не торопился и нарочно медлил, как будто терзая ее пыткой, но такой сладостной, что женщине казалось, будто разум покидает ее, она взлетает и парит над пространством, и нет ни света, ни темноты, ни воздуха — ничего, кроме всепоглощающего чувства полета, разрывающего ее изнутри на мириады сверкающих искр.
— Ты убьешь меня… — шептала она. — Никто не в силах выдержать… такое…
Варвар вошел в нее, и все окончательно растаяло в волнах острого, обжигающего наслаждения, и женщина кричала и стонала, прижимая его к себе, и это продолжалось долго, пока ее стоны не перешли в легкие всхлипы, и силы не покинули ее. Испарана замерла, а киммериец, лежа рядом, тихонько водил пальцами по ее груди, животу, подрагивающим бедрам, вызывая сладостное томление и негу. Где-то в скрытых уголках ее существа вновь поднималось сначала незаметное, а потом растущее сильней и сильней желание, охватывающее ее всю, от розовых кончиков ногтей на прелестных ступнях до самого последнего волоска в роскошных черных густых волосах с пурпурным отливом. И вот она уже не в силах больше сдерживаться, и все приходит еще раз, и еще, и…
Конан лежал на спине. Его колени слегка подрагивали, а в глазах мелькали радужные круги. Рядом, подложив одну руку под голову, свернулась клубочком Испарана.
Она спала. Киммериец полюбовался ее нежным телом и с хрустом потянулся. Он почувствовал волчий голод.
Спустив ноги на устланный ковром пол, варвар подошел к маленькому столику и оторвал кусок лепешки со стоявшего на нем блюда. Потом, посмотрев на остальную снедь, взял большую индюшачью ногу. Он набил рот пищей, откусывая поочередно и мясо, и хлеб, и потянулся за вином. Челюсти варвара работали, словно жернова мельницы, перемалывая все, что могла захватить рука с серебряных блюд, расставленных перед ним. Хлебнув красного барахтанского, Конан взглянул на полукруглое окошко, расположенное под самым потолком. Небо уже чуть посветлело, обещая скорый приход нового дня.
— О чем мечтаешь?
Обернувшись, он увидел, что Испарана стоит на коленях, слегка раздвинув бедра и закинув за голову руки. Отгоняя сон, она сладко потянулась и запрокинула голову, вновь напомнив варвару гибкую, сильную пантеру.
Женщина спрыгнула с ложа, подбежала к Конану, вскинула руки, обняв его за шею, и прильнула к широкой мускулистой груди. Он ощутил прохладу ее гладкой кожи и нежно прижал подругу к себе.
— Вина! — воскликнула она и жадно выпила целую чашу, налитую киммерийцем.
— Как хорошо! Вот так бы всегда! — потянулась Испарана, крепче прижимаясь к варвару. — Если ты захочешь, — она подняла на него глаза, в глубине которых киммериец уловил блеск надежды, — я без всякого сожаления брошу Замбулийский трон и пойду с тобой. Ты хочешь этого, Конан?
Варвар молчал.
— Понимаю… — поймав взгляд киммерийца, сама себе ответила Испарана, и огонек потух в ее глазах. — Боюсь, ты прав… Не пристало мне в моем возрасте скакать по горам и пустыням. Но я хочу, чтобы ты знал, варвар: я люблю тебя и вряд ли уже сумею полюбить кого-нибудь так же…
— И я люблю тебя, Испарана, — произнес киммериец. — И никогда не смогу тебя забыть. На этот раз я не буду предсказывать, что ты покроешься морщинами и постареешь к нашей следующей встрече. У меня такое впечатление, — он нежно погладил ее обнаженные плечи, — что ты вообще никогда не состаришься. Вон как этот юнец поглядывает на тебя! — не удержался он. — Клянусь вашим Эрликом, не успею я отъехать и на три лиги, как он… — Варвар махнул рукой.
Конана никто не провожал — так они уговорились с Испараной. Долгие проводы — лишние слезы… Он выехал из Замбулы вместе с Аршадом, которого сопровождали два десятка вооруженных туранцев. Еще бы, личный чародей хана! Колдун направлялся в Хоарезм, чтобы забрать оттуда свою дочь Маниже и оставшийся в доме скарб. Выехав за городские ворота, они распрощались.
— Удачи! — помахал рукой Аршад. — Я буду молить богов за тебя, киммериец.
— Благодарю, друг! — с высоты своего верблюда кивнул варвар. — Ты так помог мне! Только вот камень я твой не сберег.
— Какой камень?
— Тот, заколдованный, что ты дал мне против лакуди.
— Пустое! — рассмеялся чародей. — Их уже нет, и каждый получил своё. Одни то, что хотели, а другие то, чего оказались достойны.
Конан посмотрел вслед удалявшемуся каравану и повернул в другую сторону. Его верблюды медленно шагали на север. Киммериец собирался навестить Ахимен-хана и его сына. Шанки заслужили благодарность, и, кроме того, варвар должен был передать им приглашение от правителя Замбулы.
«Каждый получил то, чего достоин», — вспомнил он слова Аршада. Так оно и есть! Он оглядел раскрывающийся перед ним простор, синее небо, сверкающее на нем солнце и решил, что и ему боги выдали не так уж и мало. В голове варвара под мерное покачивание верблюжьих боков звучала песня, которую он частенько слышал в тавернах шадизарской Пустыньки: