Страница 37 из 41
А пулемёт подхватил голый по пояс юноша — и это был Колька, постарше нынешнего, но — Колька. И начал стрелять вверх — в меня. С грохотом опрокинулся стол. Я встал, и хозяин отшатнулся, вжимаясь в кресло.
— Вы не поняли, — сказал я. — Я мечтаю стать русским лётчиком. Не убийцей с чужими эмблемами на бортах. А русский лётчик сбивает врага в небе. И не за деньги. Вы ошиблись. Всего хорошего. Пусть я никогда не взлечу — но предателем не стану. Предателя не поднимут в небо даже самые мощные крылья.
— Ты не выйдешь отсюда! — закричал он. Его лицо — мужественное и располагающее — текло, как растопленный пластилин.
Я усмехнулся. И шагнул в пустоту, в которой звучал под гитару голос какой-то девчонки:
Нищий закован в латы.
Сытый он — и богатый,
Смеётся он — просто смеётся
Над бедным принцем моим...
Зачем это нужно принцу?
У принца есть шпага — и принцип.
И он защищает принцип,
Прекрасный, как небо, принцип...
А в последний момент — не смейтесь, ладно? — увидел, как навстречу косому чёрному клину в небо с горящей, растерзанной земли взлетели серебристые острые тела других самолётов.
Они мчались — стремительные, грозные, неотвратимые — и я подумал счастливо, проваливаясь куда-то: «Наши!!! Ну — держись, гады!..»
13.
Первым моим ощущением было — как гудят ноги. В них скопилась усталость, от которой даже другими частями тела двигать не хотелось, даже мозги работали со скрипом. Но я всё-таки понял, что снова в степи.
Опять пахло сухой травой, опять раскидывался над головой — точнее, надо всем надо мной, ведь я лежал — небесный купол. Меня прикрывало непонятно откуда взявшееся одеяло.
А справа от меня горел костёр, и я услышал два мужских голоса — хрипловатый сочный баритон и тенор, тоже с хрипотцой и ещё с каким-то металлическим поскрипываньем.
Голоса спорили. И, ещё не вникая в смысл спора, я подумал удивлённо, что голоса мне знакомы, знакомы очень хорошо — но в то же время ни у кого из моих знакомых таких голосов нет.
— И всё-таки знаешь, — доказывал баритон, — это не просто кризис, это коллапс песенной поэзии. Коллапс поэзии вообще.
— У поэзии настоящих сторонников всегда было немного, — возражал тенор. — Я имею в виду не тех, кто в ваше время двери в Лужниках ломал и с раскрытыми ртами Евтушенко на площадях слушал, потому, что модно. Настоящие ценители немногочисленны. Что в ваше время, что в наше, что при Владимире Красно Солнышко.
— Может быть, может быть... Но подобная профанация для масс — это всё-таки яд. Вместо того, чтобы постараться донести до людей что-то значимое — потакать вкусам даже не толпы, а стада — это не путь, это тупик...
Я осторожно повернул голову, пытаясь понять, кто там треплется «за поэзию» и чем это грозит лично мне. Около небольшого костерка сидели спинами в мою сторону двое мужиков, я видел только силуэты и грифы гитар, у того и у другого. Баритон между тем сказал со смешком:
— Итак — «весь я не умру», — отвечая на непонятную реплику тенора. — Утешение всё-таки... Что там наш подопечный?
Они обернулись разом, свет костра упал на их лица, и я сел. Зажмурил глаза. Потряс головой. Открыл глаза.
На меня смотрел растрёпанный, небритый, посвёркивающий стеклами круглых немодных очков и саркастически улыбающийся Юрий Шевчук, лидер ДДТ. И на меня же смотрел крупноголовый, довольно-таки длинноволосый, с резкими чертами лица Владимир Высоцкий.
— Господи, — сказал я и снова зажмурился...
...— Мелодии цветов, потерянных в начале...
Я помню эти ноты, похожие на сны.
Скажу вам, как Любовь с Бродягой обвенчалась,
Связали их дороги, хрустальные мосты.
«Прекрасная Любовь, нам праздновать не время!
Багровые закаты пылают над рекой!
Идём скорей туда, где ложь пустила семя
И нашим миром правит уродливой рукой!
Прекрасная Любовь, там ждут тебя живые!
Так дай себя увидеть тем, кого ведут на смерть!
Там по уши в грязи, но всё же не слепые —
Дай разум и свободу, дай чувствам не истлеть!»...
Прекрасная Любовь влетела птицей в город —
И плакал, видя чудо, очнувшийся народ!
Трон Зла не устоял — бежал разбитый ворог,
Да жаль: погиб Бродяга у городских ворот...
Шевчук пристукнул по гитаре и повторил негромко:
Трон Зла не устоял — бежал разбитый ворог,
Да жаль: погиб Бродяга у городских ворот...
Мы пили чай из одной кружки. Я обжигался, недоверчиво крутил головой, время от времени ловя себя на том, что начинаю совершенно дурацки улыбаться.
— А мы тут, как обычно, мини-фестиваль бардовской песни проводили, — сказал Шевчук. — Глядим — кто-то валяется. Подошли — а это ты. Ну, мы тогда не знали, что это ты... — он усмехнулся.
— Я, — довольно глупо кивнул я. — Вот только, кажется, я опять заблудился. А мне поскорей надо...
— Что такое «поскорей» здесь? — философски спросил Высоцкий. И ударил по струнам:
Темнота впереди: подожди!
Там стеною закаты багровые,
Встречный ветер, косые дожди
И дороги — дороги неровные!
Там чужие слова,
Там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава
И следы не читаются — в темноте!
Там проверка на прочность — бои,
И туманы, и ветры с прибоями!
Сердце путает ритмы свои
И стучит с перебоями...
Там чужие слова,
Там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава
И следы не читаются — в темноте!
Там и звуки и краски — не те,
Только мне выбирать не приходится.
Очень нужен я там — в темноте...
Ничего — распогодится!!!
Там чужие слова,
Там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава
И следы не читаются — в темноте!
— Держи! — он протянул мне гитару. — Подаришь этому своему приятелю.
— Тону, — задумчиво сказал я, принимая гитару. И коснулся струн — просто так, низачем. Я же не умел играть.
Но этого оказалось достаточно.
Часть 4. Крылья над аэродромом
1.
Я себе не раз представлял, странствуя, как мои друзья сражаются там, в ангаре, бьются из последних сил... А они — пили чай. И это было до такой степени неожиданно, что я даже обиделся.
Больше того, в первые секунды они вообще на меня внимания не обратили: я почему-то вывалился на лестницу, уводившую к верхней галерее, уже держащийся руками за перила — и тоже в первую секунду не поверил своим глазам.
А ещё я понял, что медальона на мне больше нет.
Первым что-то почуял Колька — он вскинул голову, увидел меня, растерянно озирающегося, и буквально завизжал:
— Жжжжженьньньнка-а!!!
Они ломанулись на лестницу. Я прыгнул им навстречу и заорал:
— Чай пьёте, сволочи?!
В следующую минуту никто ничего не говорил — все старались сделать мне как можно больнее, кто-то даже ущипнул, а Лидка поцеловала. По-настоящему. И на этом торжественная часть закончилась.
— Мы тебя уже полсуток ждём, — проворчал Петька. — Гитара-то откуда?
— А, да! — я снял её со спины и передал Тону: — Держи. Это тебе от Высоцкого. Без балды... — и, игнорируя его изумление, спросил: — А что снаружи?
— Да ничего, — пожала плечами Лидка. — Как ты ушёл — как отрезало. Ни ветерка, погода отличная... А ты что, так быстро управился? Или... — она прикусила губу. — Что, ничего не вышло?
— Не полсуток, а несколько суток, — сказал я. — Только я все красочные подробности — потом, ладно? Чаю налейте и пожевать что-нибудь...
— Погоди, — Тон держал гитару, — в каком смысле она от Высоцкого?