Страница 36 из 41
12.
Нет, я не испугался и даже не удивился — уже привык к этим закидонам. Хотя, признаться, в помещении я оказывался впервые — и не слишком приятным было это помещение.
Коридор — узкий, но высокий, до такой степени высокий, что потолок капитально тонул во тьме — освещали два ряда стоящих вдоль гладких, почти зеркальных стен чёрного камня ламп: стоящих в пяти шагах друг от друга чаш на витых ножках.
В чашах пылал огонь. Сильный, я ощущал отчётливый жар. И вот, пока я осматривался, откуда-то из этого коридора прикатился голос — громкий, но приятный и вполне вежливый:
— Проходи, проходи, не стой.
Я пошёл. Достав пистолет — один. Я шёл, и звук моих шагов подпрыгивал к потолку чёрным мячиком. А слева и справа мне чудилось движение, я несколько раз резко оборачивался — чтобы убедиться, что это идут нога в ногу со мной мои отражения.
Мне вспомнилась та зеркальная каморка, где мне чинили кроссовку. Нет, не то. Там было скорей интересно. А тут...
Коридор кончился. И я увидел хозяина этих мест.
Если честно, он соответствовал своему голосу, и это было удивительно. Внутренне я настроился на то, что увижу монстра, чудовище — что угодно. Но в небольшой квадратной комнатке за столом сидел в кресле мужчина лет 30, крепкий, плечистый, вроде бы даже в форме, хотя я не мог понять, в какой.
Лицо его — худощавое, волевое — украшали короткие усы и шрам (именно так — тоже украшал!) над левым глазом.
— Садись, — указал он ладонью на кресло перед собой. — Садись, не бойся.
«Я и не боюсь», — хотел сказать я. Но не стал врать. Вот именно сейчас я и начал бояться. И, перед тем, как сесть, отодвинул кресло в сторону.
Мужчина засмеялся, махнул рукой. На столе стояли тарелки — с картофельным пюре, отбивными, салатом. Стоял высокий графин и длинный стакан. Только что ничего этого не было — а теперь всё стояло. Та-ак...
— Спасибо, — поблагодарил я, убирая пистолет в кобуру. — Я не голоден, — есть мне очень хотелось.
— Это не отрава, — добродушно ответил он. — Незачем травить того, с кем хочешь говорить.
А как потяжелел на моей шее медальон... Потяжелел — и заледенел...
— Ну что ж, ещё раз спасибо... — я коснулся кувшина. — Вино? — хозяин кивнул. — Я не пью спиртного.
— Пожалуйста, — он шевельнул пальцами. — Кока-кола.
Да, там была кока-кола.
— А потом в желудке у меня всё это превратится в цемент? Когда мы не договоримся? — уточнил я.
— А почему ты думаешь, что мы не договоримся? — поинтересовался он. И я по какому-то наитию ответил:
— Потому что с Сатаной не договариваются.
Он не засмеялся. И поинтересовался:
— Ты христианин?
— А разве вы появились одновременно с христианством? — вопросом ответил я. Еда пахла обалденно. Он кивнул:
— Хорошо, пусть так. Хотя с тем же успехом я могу называться персонификацией электромагнитного поля вулкана Кракатау.
— Всё это — ваши шуточки? — мне было страшно, но я понимал, что, в случае чего, сделать смогу не больше, чем мышь против кота. Даже меньше — ни убежать, ни спрятаться... Может быть, именно поэтому и позволял себе шутить.
— Нет, — признался он. И я понял — не врёт. — Когда омела поселяется на дубе, то ей не стоит говорить, что дуб выращен ею. Но если дуб спилить — омела погибнет тоже... Кстати, еда всё-таки настоящая. Ну, да как хочешь, Евгений.
И, невзирая на то, что с сатаной не договариваются — хотя, можешь мне поверить, договариваются, и ещё как! — я всё-таки хочу, чтобы ты выслушал моё предложение. У тебя есть мечта. Одна-единственная настоящая мечта, неистовая и всеобъемлющая...
— Не надо! — вырвалось у меня.
— ТЫ МЕЧТАЕШЬ ЛЕТАТЬ, — невозмутимо убил он меня.
Я обвис в кресле. Обманывать себя не стоило. Он был прав. Я понял, чего я хотел всё это время. Я хотел летать. И только летать. Всё остальное не имело значения по сравнению с этим желанием. Я всё-таки нашёл в себе силы кривовато улыбнуться и спросить:
— И вы можете её исполнить, да?
— И даже не потребую за это душу, — кивнул он. — Да и что мне с ней делать? Деловые люди расплачиваются услугами.
— И какую же услугу я должен... оказать? — последнее слово мне далось с трудом. Я вспомнил свой первый полёт — с инструктором, но те минуты, когда я вёл лёгкий самолётик сам!.. Да, за эти мгновения я бы отдал и душу...
— Сначала посмотри, — он щёлкнул пальцами — и я отшатнулся; мне показалось, что вместо стола возник колодец, на краю которого я сижу. Но это был не колодец. Нет. Это был экран.
По залитой солнцем бетонной полосе шла, пересмеиваясь и переговариваясь, группа людей — со шлемами под мышкой, широко шагая тяжёлыми ботинками на мощной подошве. На чёрных комбинезонах горели многочисленные нашивки.
Они шли вдоль ряда хищных, стремительных машин футуристического вида — тоже чёрных, и на борту каждой пестрели знаки, эмблемы, гербы, которые венчал череп с костями. Ниже шла надпись TUNDERBIRDS, обвивавшая земной шар.
— «Громовые птицы», — прочитал я. И задохнулся.
Потому что в центре группы лётчиков шёл... Я. Да, я. Старше лет на 10-15, но точно я — рослый, мощный, смеющийся, мимо ряда непобедимых машин. Именно так, как я представлял себе! А изображение менялось.
Я видел себя в кабине — зеркальную маску, мои руки, движениям которых была послушна машина. Я вцепился пальцами в подлокотники кресла — самолёт пикировал. Его непревзойдённое оружие крошило на земле какую-то технику, здания, ещё что-то — превращало в пыль, в ничто, в пустоту врагов...
Спасения от меня не было, я знал это!!! От самого звука моей летящей птички рассыпались в прах дома, с них рвало крыши, выворачивало деревья из земли... Я был всесилен!
— Ну, что? — сказал хозяин. — Вот оно — твоё будущее. А взамен — да ничего взамен. Ты просто окажешься в своём корпусе. И будешь здоров.
А обо всём, что было тут — да нет, не забудешь, вспомнишь с усмешкой, как сон. И лет через десять...
Чеканный строй машин в поднебесье. Я слышал музыку марша. Я мчался со своими друзьями над покорной землёй — звук, два, три!!! Воздух пел и отставал, закипал у закрылков белой пеной. Это было упоение...
— Подумай, — (да что он меня уговаривает-то, я согласен!!!). — Вы всё равно ничего не сможете сделать. Ты принесёшь им сведения, да. Но кто поднимет самолёт в небо? А без самолёта оружие бессильно. Твой дед? Ты? Ничего не выйдет.
Ты проделал такой путь, чтобы понять — ничего не выйдет. Ты ведь об этом думал, когда перенёсся сюда, ведь так?! А здесь — здесь твоё настоящее будущее! Твоя цель! Твоя мечта! То, ради чего ты жил!
Да, он был прав. Вот она, та самая леденящая мысль. И наши предки, и викинги — все они представляли себе ад не как самое жаркое в мире, а — как самое ледяное в мире место. Холод куда страшней жара. Холод безнадёжен и обрекающ...
Я же всё равно не смогу поднять в воздух самолёт — а больше некому, так ради чего возвращаться в Любичи?!. И всё-таки... всё-таки что-то было не так. Что-то... какая-то тоненькая, почти неслышная нотка, струнка диссонанса дрожала среди победного марша и рёва непредставимой мощности турбин.
Что-то такое, что не давало мне сказать «да!», заорать «да!»... Что же, что? Я наморщил лоб — хозяин крикнул:
— Ты согласен?!
Слишком нетерпеливо. С истерической прорвавшейся ноткой.
И я — понял.
Я сел прямо.
Я посмотрел ему в глаза — и не смог поймать взгляд.
— Что — там? — спросил я. — Внизу. На земле. Покажите. Я требую показать.
Он съёжился. Нет, честное слово! Он неохотно повёл рукой...
И я увидел.
Улица горела. Рушились здания, выплёвывая в небо страшные фонтаны огня. Металл и пламя рвали в клочья и жгли всё — зелень, камень, воздух, людскую плоть. Страшный давящий вой уплотнял воздух так, что им нельзя было дышать.
Около разорванной надвое женщины ползал маленький ребёнок. Он был без ног. Он звал маму. Бежали горящие чёрные люди. И кто-то — с искажённым лицом, в слезах, открыв рот — стрелял вверх из жа-лкого пулемётика. А потом его не стало — десяток воющих длинных игл разорвал его в клочья.