Иван Грозный

Как представляется, всю эту историю следует рассматривать как вымысел Горсея, основанный на наблюдениях над хорошо известной ему практикой английской монархии. Зависящая при сборе доходов от решений парламента королева Елизавета (а затем ее преемники — Стюарты) испытывала периодически нехватку средств и должна была делать долги, которые становились головной болью для английских государственных деятелей. Иван IV находился в качественно ином положении — для покрытия расходов он мог повышать обычные и вводить чрезвычайные налоги, и никакие решения парламента его при этом не ограничивали. Правда, и царский двор периодически мог испытывать нехватку средств. Именно таким недостатком средств следует объяснять проведенное в 1574/75 году по приказу царя изъятие из казны Троице-Сергиева монастыря больших сумм денег и драгоценной утвари, пожертвованной обители его предшественниками, церковными иерархами и боярами. Однако для проведения такой операции Иван IV не нуждался в содействии Симеона Бекбулатовича.

В составе одной из летописных компиляций середины XVII века, так называемого «Московского летописца», сохранились записи современника, по-видимому, священника одного из кремлевских соборов, о событиях второй половины XVI века. Этот современник записал, что царь «мнети почал на сына своего царевича Ивана о желании царства и восхоте поставити ему препону, нарек на великое княжение царя Симеона Бекбулатовича». Как увидим далее, основанием для появления такой версии послужили некоторые события, связанные с вокняжением Симеона. Однако и эта версия не убеждает. Каким образом татарский царевич, по определению самого царя «иноземец, у которого нет ничего общего с нами, нашей страной и короной» (слова, сказанные английскому гонцу Даниелю Сильвестру), мог стать препятствием для законного сына и наследника царя? Симеон не мог служить препятствием ни возможным планам переворота, если таковые у сторонников наследника имелись, ни законной передаче ему власти в случае смерти царя.

Подозрительный царь старался убедить себя и других, что никаких законных прав на власть Симеон не имеет. В беседе с Даниелем Сильвестром он подчеркивал, что Симеон не коронован и не избран, а посажен на трон по его, Ивана, изволению, что в его руках остаются и скипетр, и другие знаки власти, и вся царская сокровищница. Очевидно, что опыт с Симеоном вызывал у самого царя какие-то опасения. Вместе с тем в целом ряде свидетельств отразились впечатления современников, запомнивших, как старательно царь подчеркивал, что является лишь простым подданным правителя — Симеона: «а как приедет к великому князю и сядет далеко, как и бояря, а Симеон князь великий сядет на царьском месте»; «и к образам припущал прикладыватьца наперед себя Симеона, и к митрополиту благословлятися также наперед». Свои пожелания, обращенные к Симеону, царь облекал в форму прошений — челобитных к государю от имени его подданного: «Государю великому князю Симеону Бекбулатовичу всеа Русии Иванец Васильев с своими детишками с Ыванцом да с Федорцом челом бьют».

Для создания режима, подобного опричному, возведение Симеона на великокняжеский трон вовсе не было необходимым условием: ничто не мешало царю передать управление новой земщиной в руки Боярской думы, как царь это сделал в 1565 году. Стоит обратить внимание и на другое: когда, пробыв на княжении год, Симеон был сведен с великокняжеского московского стола, никаких изменений в порядке, установленном осенью 1575 года, не произошло.

Представляется, что и все эти особенности поведения царя, и странную судьбу Симеона позволяют объяснить слова, приведенные в «Пискаревском летописце»: «А говорят нецыи, что для того сажал (Симеона на царство. — Б.Ф.), что волхви ему сказали, что в том году будет пременение: московскому царю смерть». На этот год царю и потребовался фиктивный заместитель, что, может быть, случайно совпало с его решением произвести новый раскол страны на две части.

Такое толкование может встретить, однако, серьезное возражение: могли монарх, столь постоянно и старательно подчеркивавший свою верность православию, руководствоваться предсказаниями (в частности, астрологическими гороскопами) — ведь церковь постоянно подчеркивала свое отрицательное отношение к предсказаниям, исходившим не от благочестивых мужей, а от «волхвов». Известно, что в 50-х годах XVI века царь отказался принять от датского короля подарок — автомат, изображающий движения планет. Он заявил, что православному государю не подобает иметь у себя чего-либо подобного. Этим демонстративным жестом царь показывал свое враждебное отношение к астрологии. Как известно, в решениях Стоглавого собора 1551 года указывалось, что тем, кто занимается астрологией, «от царя в великой опале быти».

С того времени, однако, утекло много воды. В начале 70-х годов в окружении царя появилась колоритная фигура доктора медицины Елисея Бомелия, вестфальского немца, получившего образование в Кембридже. «Шельмовский доктор», как его называют в своем «Послании» Таубе и Крузе, снискал себе расположение царя тем, что по его приказу отравлял того или иного из неугодных Ивану IV приближенных. Стоит отметить, что этого человека, в течение ряда лет близкого к царю, Горсей называет не только врачом и математиком, но также «живым колдуном» и «магом» — Бомелий, очевидно, составлял для царя астрологические гороскопы. И он, судя по всему, был в окружении царя того времени совсем не единственным лицом, занимавшимся предсказаниями. К концу 70-х годов о таких предосудительных с православной точки зрения увлечениях царя уже узнал и Курбский. «Яко нам зде поведают... — писал он царю, — чаровников и волхвов от далечайших стран собираешь, пытающе их о счастливых днях». Так что версия «Пискаревского летописца» не может вызывать удивления. Сведя через год Симеона с «великого княжения», царь щедро наградил его за оказанную услугу. Он отдал ему в удел Тверь и Торжок с титулом «великого князя тверского». Этими землями Симеон благополучно управлял до самой смерти Ивана IV.

Вокняжение Симеона сопровождалось публичными казнями. Сообщения об этом сохранились в двух летописцах и донесении австрийского дипломата Даниила Принца. Сопоставление этих свидетельств с «Синодиком опальных» позволило исследователям установить круг казненных. Он оказался довольно разнородным. Вместе с боярином князем Петром Андреевичем Куракиным, окольничими Иваном Андреевичем Бутурлиным и Никитой Васильевичем Бороздиным, дьяками Семеном Мишуриным и Дружиной Володимеровым был казнен целый ряд высокопоставленных духовных лиц — архиепископ Новгородский преемник Пимена Леонид, настоятели Чудова и Симонова монастырей, Иван, протопоп Архангельского собора, которого в отличие от других казненных царь «посадил в воду».

Что могло объединить между собой всех этих людей? Автор «Пискаревского летописца», описывая казни, ничего не говорит об их причине. В донесении Даниила Принца помещено стандартное обвинение казненных в заговоре на жизнь царя. Гораздо более интересно сообщение «Московского летописца». Когда царь принял решение посадить на великокняжеский трон Симеона Бекбулатовича, «елицы же, — рассказывает летописец, — супротив сташа, глаголающе: „Не подобает, государь, тебе мимо своих чад иноплеменника на государство поставляти“». Необычное, не имевшее прецедентов решение царя, в мотивы которого он, конечно, не намерен был посвящать подданных, вызвало, очевидно, беспокойство не только светской, но и духовной элиты общества. Правдоподобным представляется предположение В. И. Корецкого о том, что государю была подана коллективная челобитная с просьбой отказаться от своих намерений, которую подписали духовные и светские лица. Сообщения «Московского летописца» находят косвенное подтверждение в жалобах царя Даниелю Сильвестру на подданных, которые «ворчат и ропщат против нас».

Царь давно привык видеть «измену» в каждом несогласии со своей волей и с течением времени все меньше мог и хотел себя сдерживать. Даниил Принц, встречавшийся с царем как раз в это время, записал: «Он так склонен к гневу, что, находясь в нем, испускает пену, словно конь, и приходит как бы в безумие». Неудивительно поэтому, что, столкнувшись с проявлением несогласия, царь, «возьяряся, казнил» недовольных.