Страница 63 из 102
Поскольку срок скорби еще не кончился, об обычных обрядах не могло быть и речи. Такое начало не предвещало ничего хорошего. Однако, когда с вечерним угощением было покончено и в доме стало тихо, Удайсё прошел в покои принцессы и принялся упрашивать Косёсё впустить его.
— Если вы в самом деле имеете определенные намерения, подождите еще дня два, три,— ответила Косёсё.— Возвращение домой не принесло госпоже облегчения, скорее напротив. Она лежит не двигаясь, словно жизнь уже покинула ее. Наши увещевания ей явно неприятны, а нам ни в коем случае не хотелось бы навлекать на себя ее гнев. Вы и представить себе не можете, в каком я затруднении.
— Невероятно! Неужели она не понимает…
Снова и снова Удайсё пытался объяснить, что, если удастся осуществить его замысел, они сумеют избежать пересудов.
— О нет, прошу вас!— взывала Косёсё, молитвенно сложив руки.— Меня настолько беспокоит состояние госпожи, что я не в силах думать о другом. Боюсь, как бы и с ней не случилось непоправимого. Умоляю вас, воздержитесь от необдуманных действий.
— Право, со мной никогда еще не случалось ничего подобного,— отвечал раздосадованный Удайсё.— Ваша госпожа относится ко мне с такой неприязнью, будто в мире нет человека хуже меня. Неужели никто не может нас рассудить?
Косёсё стало его жаль.
— Как видно, у вас действительно опыта маловато, раз с вами никогда не случалось ничего подобного,— улыбнулась она.— Не убеждена, что судьи, коль скоро мы их найдем, решат дело в вашу пользу…
Косёсё держалась весьма уверенно, но могла ли она помешать ему? Не обращая на нее никакого внимания, Удайсё прошел за занавеси и устремился туда, где, по его мнению, находилась принцесса. Нетрудно себе представить ее ужас! Возмущенная его настойчивостью, чувствуя себя оскорбленной, обманутой, принцесса решилась пренебречь мнением дам — пусть думают что хотят!— и, устроив себе место в маленькой кладовой, заперлась там. Увы, надолго ли? Хуже всего, что и дамы, словно лишившись рассудка…
Удайсё тоже чувствовал себя обиженным, но, рассудив, что в конце концов все равно добьется своего, решил набраться терпения и устроился неподалеку, словно горный фазан[105]. О том о сем размышляя, он с трудом дождался рассвета. Но и утро не принесло никаких перемен.
— Приоткройте же дверь хоть чуть-чуть…— молил Удайсё, но принцесса не отзывалась.
О, как вы жестоки!— И он вышел, роняя слезы. Приехав на Шестую линию, Удайсё прилег отдохнуть.
— В доме Вышедшего в отставку министра поговаривают о том, что вы перевезли Вторую принцессу в столицу,— сказала ему обитательница Восточных покоев.— Что бы это могло значить?
Она сидела за занавесями, но ему были видны смутные очертания ее фигуры.
— О да, именно о таких предметах люди говорят охотнее всего!— улыбаясь, отвечал Удайсё.— Дело в том, что покойная миясудокоро, в свое время решительно отвергавшая мои искательства, перед смертью сама пожелала, чтобы я заботился о принцессе. То ли у нее не было больше сил сопротивляться, то ли она слишком беспокоилась, не имея рядом человека, которому могла бы вверить судьбу единственной дочери. Так или иначе, она обратилась ко мне, и я согласился, тем более что и сам об этом подумывал. А люди, как видно, поспешили истолковать мое поведение в дурную сторону. Они ведь готовы злословить по любому поводу… Сама принцесса полна решимости отказаться от мира и стать монахиней, и я не уверен, удастся ли мне удержать ее от этого шага. Боюсь, однако, что сплетен нам не избежать. Разумеется, если она решится принять постриг, это снимет с нас все подозрения… Во всяком случае, мне не хотелось бы нарушать обещания, данного ее покойной матери. Потому-то я и принимаю в принцессе такое участие. Надеюсь, что вы при случае объясните это отцу. Иначе он может посчитать, что мне просто изменила обычная сдержанность. И все же поразительно, сколь мало значат в этой области человеческих отношений советы других людей и собственные желания…
— Вот, оказывается, в чем дело… А я-то думала, что все это лишь досужие толки. Безусловно, ничего необыкновенного в этом нет, но мне жаль нашу милую госпожу с Третьей линии. До сих пор она не знала волнений подобного рода…
— Не слишком ли вы снисходительны к этой «милой» госпоже? Порою она ведет себя как злобный демон. Но почему вы думаете, что теперь я начну от нее отдаляться? Простите мне мою дерзость, но разве ваша собственная жизнь не убеждает вас в существовании иных возможностей? Я уверен, что в конечном счете преимущество всегда остается за женщинами кроткими и мягкосердечными. Особа властная, злонравная может подчинить себе мужа лишь ненадолго. До поры до времени он будет терпеть ее выходки, но когда-нибудь обязательно возмутится. Они начнут ссориться, и каждая новая ссора будет отдалять их друг от друга. Я знаю, сколь велики добродетели госпожи Весенних покоев. Такие, как она, редко встречаются в мире. Но я не могу не отдать должного и вашей доброте, которой цену знаю теперь вполне.
— Боюсь, что ваши неумеренные похвалы,— улыбнулась женщина,— делают более заметными мои недостатки. Но вот что забавно: господин наш, забывая о том, что всем хорошо известны его собственные слабости, всегда принимает близко к сердцу даже самые незначительные ваши увлечения и почитает своим долгом поучать вас или же в ваше отсутствие обсуждать ваше поведение с другими. Воистину человек проницательный не проницает лишь самого себя…
— Да, отец любит предостерегать от опасностей, грозящих человеку на этой стезе,— согласился Удайсё.— Хотя, как мне кажется, я и без его мудрых наставлений веду себя осторожно.
Он прошел в покои отца. Разумеется, до Гэндзи тоже дошли кое-какие слухи, но он — к чему показывать свою осведомленность?— лишь молча смотрел на сына. Казалось, именно теперь красота Удайсё достигла полного расцвета. И позволь он себе предаться влечению чувств, кто осудил бы его? И демоны и боги простили бы ему любое заблуждение, увидев его во всем блеске молодости и красоты. К тому же Удайсё не был юнцом, ничего в этом мире не смыслящим. Нет, он был зрелым мужем, в котором никто не нашел бы ни малейшего изъяна. И разве нельзя было простить ему такой безделицы? «Какая женщина устоит перед ним?— думал Гэндзи.— Мудрено не возгордиться, глядя на такое лицо в зеркало».
Солнце стояло высоко, когда Удайсё добрался наконец до дома на Третьей линии. Как только он вошел, к нему бросились, ласкаясь, его прелестные сыновья. Госпожа лежала в опочивальне и даже не повернулась, когда он зашел за занавеси. Она явно чувствовала себя оскорбленной, он же, хотя и понимал, что основания обижаться у нее были, предпочел вести себя так, будто за ним нет никакой вины, и, решительно подойдя к супруге, приподнял прикрывавшее ее платье.
— Знаете ли вы, где находитесь?— неожиданно спрашивает она.— Я давно уже умерла. Вы всегда звали меня злым демоном, вот я и стала им. Да и не все ль равно теперь…
— Так, душою вы демон, даже хуже,— беззаботно отвечает Удайсё,— но наружность у этого демона весьма привлекательная. И вряд ли я решусь когда-нибудь расстаться с ним…
— Вы слишком хороши собой, и привычки у вас утонченные, боюсь, что такая супруга, как я, вам не подходит,— говорит госпожа, еще больше рассердившись.— Но я постараюсь исчезнуть. Надеюсь, вы сумеете забыть… Жаль, что я не додумалась до этого раньше.
Она поднимается с ложа и стоит, гневно на него глядя. Лицо ее порозовело, и это очень ее красит.
— Этот демон все сердится на меня, словно дитя неразумное,— улыбается Удайсё.— Но я уже привык и не боюсь. Пожалуй, я предпочел бы даже, чтобы он был более грозным…
— Для чего говорить вздор? Нет, лучше вам умереть. И я тогда умру. Вы мне отвратительны. Не желаю больше ни видеть вас, ни слышать. Единственное, чего я боюсь,— это умереть раньше, оставив вас одного.
105
...словно горный фазан... — Существовало мнение, что у фазанов самцы и самки спят раздельно.