Возвращение в Москву

А в школе, значит, «девочки». Мечтательные, одинокие, не очень красивые, по-учительски скучно одетые, гормонально обделенные и потому с виду сверхромантические, подкарауливают любовь. Вот судьба. Что за судьба? Похоже, он только затягивает агонию, сорвавшись из Генералова, где бросил полный воспоминаний дом.

Юрий Алексеевич шагал, не разбирая дороги, по полузнакомому городу, шагал и не заметил, как вышел на проспект. Назывался он проспектом Победы, был широк, вымощен по последней моде плиткой и обсажен липами. Вымытые особым шампунем витрины смотрели ясно, полосатые зонтики уличных кафе, такие жизнерадостные, напоминали о том, что, конечно же, осень, но лето ведь не уходит так сразу, и день еще теплый и золотой от солнца.

Совсем не хотелось Юрию Алексеевичу в общежитие, и он присел под красно-белый зонт на белый пластмассовый стульчик, за красный пластмассовый стол. И заказал себе кофе, которого не пил с незапамятных времен, и еще горячий чизбургер с острым маринованным огурчиком и тонким колечком лука внутри, о котором видел рекламу по телевизору. Заказал, чтобы забыть о неумеренно приторном тортике, которым потчевали в школе «девочки». Заказал на деньги, выплаченные за работу барыней Юлией Михайловной. Ну и что? Заработал.

Десять минут красивой жизни. Хотя бы чем-то приятен оказался этот день. Юрий Алексеевич ел и кофе отпивал по глоточку, мимо шли пешеходы, проносились машины. Вот одна, очень красивая, проехала, потом вдруг притормозила и сдала назад, к кафе. Из машины собственной персоной выбралась барыня.

– А я думала: ты или не ты? – присела она к Юрию Алексеевичу за столик. – «Фанты» стакан, – велела она официантке, а Юрию Алексеевичу объяснила: – Этот городок хорош тем, что здесь безоглядно можно пить «фанту» в уличной забегаловке. Никто не увидит и не насплетничает о том, что я лакаю «фанту», да еще в столь демократическом месте, вместо того чтобы пить эту омерзительную минералку без газа в каком-нибудь «Паласе».

– Что ты здесь делаешь? – хмуро спросил Юрий Алексеевич. Еще месяца не прошло с ее первого приезда. Что зачастила-то дражайшая Юлия Михайловна? Так хочется побыстрее заполучить особняк?

– Что делаю? «Фанту» лакаю, как ты мог заметить. А вообще – прилетела уговаривать тебя сбрить бороду. Но ты и сам догадался, умничка, загодя побрился. Так гораздо лучше, я тебя уверяю.

– Юля… – Но что-то такое светило из-под ее ресниц, и складочки у губ подрагивали. Поэтому Юрий Алексеевич осекся, не стал отвечать резкостью. – Что-то случилось?

– Я же говорю: твоя борода мне жить спокойно не давала. Честное слово, Юрка! Вот те крест! Но официальный повод моего появления – дела финансовые. Пора пришла рассчитываться с вашими мужиками и начинать отделку дома. Отделку я им не доверяю. Ну вот. Позавчера мы с прорабом Заколюжным отвезли в Генералово денежки и заперли в сейфе на почте. Он при сейфе остался ночевать. Вчера он должен был поутру с мужиками расплатиться, а я сейчас еду его забирать обратно в Тетерин, потому что легкомысленно пообещала забрать, забыв о том, что автобус ходит. Станислав Андреевич тут в Тетерине с фирмой договаривается.

– Понятно.

– Да, ничего непонятного и таинственного. Он мне вчера днем уже отзвонился, что денежки раздал, все довольны и счастливы. Вчера я за ним заехать не смогла, дооформляла всякие бумажки на собственность – это бесконечная процедура. Поэтому еду сейчас. Поехали со мной, что ли, прокатимся? Сегодня, я надеюсь, ты не сбежишь, как в прошлый раз, устыдившись своего дикого вида? К тому же я убедилась, что в вашей деревне мне нужен телохранитель. От Заколюжного толку мало: меня позавчера за задницу два раза ущипнули, когда я дом осматривала, а он сделал вид, что не заметил. Хоть бы кулаком обидчику погрозил, так нет! Совершенно необъяснимо. Так пойдешь ко мне в телохранители, Юрка?

– Мне утром на работу.

– Я тебя доставлю в лучшем виде.

– Хорошо, поехали.

Почему бы и не поехать, в самом деле? Очень уж не хотелось на тюремный матрас Юрию Алексеевичу. Чем позже состоится встреча с матрасом, тем лучше. И они покатили за город.

Пейзажи мелькали за окном не слишком богатые – поля, заброшенные, заросшие травой, диким овсом; перелесочки на пригорках, где все больше росла черемуха, теперь вся в черных ягодах, если не задушена паутиной. Петляла длинная речка Генераловка, и казалась она, там, где не заросла камышом, чистой и зеркальной и нежно-розовой под высоким закатным небом.

– Подышим, полюбуемся, – остановила машину Юлия Михайловна, не доезжая до окраинных домов поселка. – Мне редко доводится теперь любоваться закатом. На дачу – некогда, да и там все заборы, заборы теперь. Глухие. Ах! Дымком тянет. До чего приятно.

Она выбралась из машины, и Юрий Алексеевич вслед за нею. Стоял и думал, как спросить. Как спросить, почему такие тени вокруг глаз, почему губы подрагивают испуганно, почему небрежна прическа.

– Юля, – начал было он. – Почему…

– Что за вопли? – вздрогнула Юлия. – Бабы голосят? Да? Бабий бунт? Юрка, по-моему, что-то стряслось.

– Заколюжный бежит, – вгляделся в вечер Юрий. – А за ним бабы, вооруженные до зубов. Садись-ка ты за руль на всякий случай.

Бегать прораб Станислав Андреевич явно не умел. Вместо того чтобы нестись прямиком, он, похоже не на шутку перепуганный, петлял по дороге, раза в три удлиняя себе дистанцию забега. И бабы, вооруженные кто чем – вилами, граблями, кольями, поленьями, – неотвратимо настигали его.

– Он что же, кому-то под юбку полез? – удивилась Юлия. – Без обоюдного согласия? За что это его?

– Если бы под юбку полез, за ним бы сейчас мужик летел. Причем, обращаю твое внимание, не толпа мужиков, а один – выкуп требовать, то есть на бутылку за амортизацию его бабы. А тут… Садись в машину, говорят тебе. Он, видишь – заметил, машет. Быстрее, развернуться не успеем.

Развернуться они не успели. Запыхавшийся прораб упал на заднее сиденье и ловил ртом воздух подобно рыбе, и трясся, и махал рукою – поехали, мол, быстрее, ребята. Мол, не бабы это, а черти из преисподней.

– Юля, есть у тебя что-нибудь похожее на оружие? Хотя бы монтировка? – спросил Юрий.

– Откуда же я знаю про монтировку? – говорила Юлия, слегка сдавая назад, чтобы сохранить дистанцию между машиной и вооруженным бабьем. Она вертела головой, и машину водило из стороны в сторону. Далеко уехать таким образом было невозможно. – Монтировка! – нервно продолжала Юлия. – Машина наемная. Может, что и валяется в багажнике. А у меня из оружия вот – только мобильный телефон, неотъемлемый орган современного человека.

– Не болтай и давай сюда твой телефон, – безнадежным голосом потребовал Юрий. – Я попробую их задержать, а ты разворачивайся по-быстрому, пока они будут соображать, и дверь мне открой. Придется удирать, скорее всего. Не забудь про дверь, я тебя прошу.

Юрий Алексеевич вылез из машины, сжимая мобильник наподобие пистолета. В вечерних сумерках не разобрать было, что он там такое сжимает в обеих руках, слегка присев. Но кинобоевики-то тетки смотрели по телевизору и сразу узнали голливудскую стойку с пистолетом, и у них вполне хватило воображения, чтобы предположить, что им угрожают серьезным оружием. Потому ближе не подошли, а голосили с десяти шагов. Что голосили, понять было невозможно. Ругались и проклинали – это ясно. А дымом, заметил Юрий Алексеевич, тянуло все сильнее.

Юлия торопливо и неуклюже развернулась на узкой дороге и позвала его. Юрий Алексеевич, проявляя голливудскую прыть, влетел на переднее сиденье и прямо по-гагарин-ски возликовал: «Поехали!» – когда Юлия Михайловна, чуть не сорвав сцепление, погнала к шоссе. Вслед им полетел булыжник, и стекло пошло паутиной трещин. На заднем сиденье пыхтел Заколюжный.

– Ежа им в одно место, – пожелал он наконец и снова задышал, как запыхавшийся слон.

– И вам того же, Станислав Андреевич, – ехидно ответила Юлия. – Что ты там навертел, признавайся? Денег недодал?