Возвращение в Москву

А через неделю… Через неделю в нашем стильном почтовом ящике я обнаружил плотный желтый конверт. В конверт был вложен последний, только что вышедший, номер «Свецких ца-цок». Журнал я, не срывая упаковочного полиэтилена, отдал Юльке. Она перелистала и на одной из первых страниц обнаружила фотоснимок – явный, просто грубый фотомонтаж – наши с Юлькой перекошенные физиономии. И статейка под названием «Идеальная пара не столь уж идеальна». Под названием – крупный зеленый курсив эпиграфом: «Идеальные семьи бывают только в рекламе бульонных кубиков. Успешный ресторатор Юлия Мистулова не может позволить себе иметь детей. Муж не считает, что она будет подходящей матерью его ребенку. А кто же будет подходящей?»

Дальше следовал бред, который мы читали с Юлькой вместе, в четыре глаза, сидя на диване, обнявшись.

Читали о том, что, оказывается, шумные ежедневные ссоры в нашем семействе всерьез беспокоят соседей. О том, что Юрий Мареев, завсегдатай светских раутов, явившийся из туманной дали, темная лошадка, о которой никому ничего не известно, в течение года практически живет на содержании жены. Угнетенный этим фактом, он, субъект психически нестабильный, в последнее время впал в депрессию, и его пользуют на дому инъекциями транквилизаторов. А Юлию, которой годы оставляют последний шанс завести ребенка естественным образом, муж отказывается оплодотворять. И аргументирует свой отказ тем, что бизнесвумен не созданы для материнства, что «их деньги – их дети», а он не хочет, чтобы его ребенок был эквивалентен сейфу с наличностью. Супружеская пара Мистулова – Мареев на грани развода. Потребует ли муж раздела имущества и компенсационных выплат, или же брачный контракт этого не предусматривает? Подпись – Одетта Лебеденок.

– Юлька, что за Одетта Лебеденок? – Я еще не в полной мере осознаю то, что прочитал, и меня больше всего поражает имечко журналистки.

– Какая разница, – хрипит Юлька из теплого платка, обмотанного вокруг шеи. Она все еще не выбралась из болезни. – Какая тебе разница? Это может оказаться и Петя Иванов, и Катя Придорожная, и Соня Златоручкина, и Отелло Дездемонович Бен-Ягин-Кассио. Все одно псевдоним, и концов не сыщешь.

– Но с какой стати?..

– Ни с какой. Голос ее дрожит, и я понимаю, что она сильно задета. – Я все молилась, чтобы миновала нас чаша сия. Но – никого, как видно, не минует. Настала наша очередь, Юрка. Просто настала наша очередь. Земная ось повернулась, скрипнула, извини за пафос, и мы оказались в центре внимания. По чистой случайности. Или кто-то из журналистской братии услышал, как я зубоскалю, объясняя тебе кое-что очевидное. Ну и вот… Маленькая месть. Придется пережить, и дело с концом. Потреплют нас месяц-другой, потом надоест, и станут трепать еще кого-нибудь. Уж поверь. Некоторые, не такие голубки, как мы с тобой, порадовались бы только. Такая реклама! Теперь нам с тобой будут присылать разные приглашения, я имею в виду – по отдельности. И активно проявлять сочувствие, чтобы уж точно довести до развода. К тебе будут подводить телок для случки, чтобы ты имел возможность выбрать будущую мать твоих детей. Правда, если раскопают, что никакого брачного контракта мы не заключали, и при разводе тебе, по идее, ничего не должно обломиться, то будь готов к тому, что заклеймят и запинают. Кому ты нужен, нищий и безродный? Но у тебя, любимый, есть выход – быстренько перевести наши общие счета на себя. Сложно, муторно, но ничего смертельного. Ха, не подстраховаться ли мне на этот случай, Юрка? Оберешь еще слабую женщину.

– Хорошо, мои перспективы ясны. А как с тобой?

– О! Меня будут пробовать утешить всякие жиголо с длинным, образцово выращенным парниковым огурцом в штанах, раскатавшие губу на мои денежки. Это такая игра, массовая забава, вроде бега в мешках или перетягивания каната. Сбегается толпа азартных болельщиков. Стрекочут камеры, щелкают вспышки фотоаппаратов, делаются тысячные ставки, фанаты рвут на себе одежды… Весело, спасу нет!

– Юлька, что-то ты очень говорлива. Чушь несешь. Переживаешь?

– Глупости. Я…

– И слезы на глазах. Я же вижу.

– Это от соплей. Сейчас чихну. А-апчхи!.. Вот видишь?

– Юлька, я вижу то, что вижу. И простуда не имеет отношения к твоим эмоциям. Ну?..

– Что «ну», грозный муж? Монстр. Бурбон. Не желаешь меня оплодотворять, негодник этакий, а туда же – пытать, выспрашивать. Лучше дай чистый платок, – распоряжается Юлька.

Платок в комоде, и мне нужно повернуться к ней спиной, чтобы вытащить его из особой ароматной, пахнущей сандаловым деревом, плоской сумки. Я выдвигаю ящик, но в большом зеркале, установленном на комоде, имею возможность любоваться тем, как Юлька отирает слезы ладонями. Роюсь неуклюже и подольше, чтобы она успела справиться с собой, затем вытягиваю самый большой платок, мужской, в светло-синюю клетку, с темно-синей вышитой монограммой «Л. М.». Я знаю, кому принадлежит платок, и вытащил его специально Юльке в утешение. Но когда я ненароком встречаю эту монограмму на кое-каких вещах, отложенных отдельно, которыми не пользуются, мне становится не по себе. Оттого, что композиция чувств, которые я при этом испытываю, слишком сложна.

– Юлька, ты, по-моему, боишься, – констатирую я и подаю ей платок дрогнувшей рукой.

– И ничего удивительного, – все еще хорохорится Юлька. – Со мной еще никогда ничего подобного не происходило. Так, по мелочи, да, случалось. А теперь… Это как в первый раз спускаться на горных лыжах по «черной» трассе. Но не более того, не более того!

– Юлька!!!

– Давай уедем, – вдруг говорит она, крепко прижимая к губам уголок платка, тот уголок, на котором изящно переплелись вышитые буквы. – Давай уедем. В Лондон. Пока все не перемелется.

– Юлька, я… не готов. В Лондон.

– Ты никогда не будешь готов. К такому нельзя подготовиться. Лучше махом. Как же тебе это доказать? А, Юрка? Уже год, как я тебя уговариваю. Поехали? Все будет хорошо.

– Я не о том. Я не готов, потому что нужно здесь разобраться сначала. Не оставлять за спиной того, кто в любую минуту может…

– Юра, о чем ты опять? – тоскует Юлька.

Я знаю: она боится, что я опять примусь за свое, начну плести про адово нашествие, про несуразные встречи с покойными знакомцами. Не буду. Сам знаю, что никаких таких встреч быть не должно, но если уж они случаются, и все чаще, то творится в этом мире несообразное. Но я все равно не найду слов, чтобы объяснить и доказать что-либо Юльке, раз нет у нее желания вглядеться в иные странности происходящего вокруг. А ведь стоит только вглядеться или хотя бы просто не отворачиваться, и увидишь, как все зыбко и сколько миражей вокруг в смысле самом прямом, а не переносном. Что вокруг не гротеск, не карикатура, не маска, а истинное уродство.

Но дело не в этом. Просто, отмотав срок, пройдя зону с ее культом зла, вполне приземленного зла, деятельного, предприимчивого, а не какого-нибудь высокофилософского и потому декоративного, я точно знаю: врагов нельзя оставлять за спиной. И поездка в Лондон, где сейчас «Л. М.», не должна омрачаться здешней грызней. Тем более что на поездку эту мне так сложно решиться, сложно до замирания сердца. Поэтому я намерен во что бы то ни стало сначала вывести на чистую воду эту самую Одетту Лебеденок. Или того, кто ее подначивает.

– Юлька, дай мне журнал.

Я листаю страницы. Одетта Лебеденок, как же. Какая там Одетта Лебеденок! Вот он, портрет на весь разворот. Черный паричок, серьга в ухе, самодовольно выпяченный живот, вислые усы. Многообещающая улыбочка из-под усов. Некролог? Как бы не так! Ожил, стало быть, поправился. «С возвращением, наш любимый Пипа!» А уж несколько месяцев твердили о том, что стал он инвалидом и не в себе – памяти нет и заговаривается. Я ликовал. Юлька помолодела. И что же, снова?

Юлька с мая (к моему, замечу, удовлетворению) не снимает со счета сумасшедших денег, которые идут неизвестно куда. То есть известно, конечно, – на прокорм шантажиста. Шантажиста-то я, мне казалось, извел. Шантажист родом из тех, существования которых под вольным небом Юлька никак не допускает.