Источник судеб

— Может быть, и так, — откликнулся Троцеро. — Чернокнижник мог околдовать герцога и отправить его во дворец, с тем, чтобы он опорочил Пресветлого… Но, хотя Божий Суд свершился не в пользу Гийлома, победа чужестранца не рассеивает подозрений относительно Верховного Жреца, у меня, по крайней мере.

И граф покосился на сидевшего в центре стола фаллийца, попивавшего мелкими глоточками разбавленное вино и поглядывающего вокруг скучающими глазами.

— Тем более, ваше величество, — вступил снова Паллантид, — вам следует сидеть на троне в центре своих земель, дабы пресекать любые коварные поползновения, от кого бы они ни исходили. А наскучит Тарантия — милости просим в Пуантен. Уж там мы погуляем под теплым солнышком!

Воспоминания о южных краях заставили киммерийца зябко передернуть плечами. Как не хватало ему сейчас благотворного жара полуденного солнца! Он готов был бежать даже в пустыни Шема, где однажды чуть не погиб, лишь бы избавиться от таившегося в груди холода — смертельного холода страшного яда сихаскхуа.

Новый приступ свалил киммерийца возле ворот Турна, когда он возвращался с бранного поля. Король рухнул на руки рыцарей Троцеро, посчитавших этот обморок следствием колдовских чар Тзота-ланти. Они отнесли бесчувственное тело в опочивальню, где Обиус попытался отпоить короля напитком из хрустальной бутыли с красноглазой змейкой. Тщетно. Да и таким уж сильным противоядием было камбуйское зелье, как утверждал жрец?

Киммериец метался под многочисленными одеялами: его бил озноб, он погружался в ледяные глубины моря, покрытого нетающими торосами, среди которых кружили в безумном танце босоногие дочери Имира… Ему чудился их зов — зов смерти.

Железная воля варвара противостояла этой роковой пляске. На какой-то миг он вырвался из забытья и увидел рядом Ольвейна.

— Пикт, — генерал почти кричал, склонившись к самому уху короля, — он требует допустить его к тебе, государь, говорит, что знает, как помочь. Обиус не велит, он думает, что одержимый желает твоей смерти!

— Я ручаюсь за него своей головой, — раздался чей-то ровный голос, и, не видя говорящего, Конан вдруг ощутил в его словах спокойную силу правды. Так умели говорить те, кто служил Митре ради Великого Равновесия.

— Привести… — прохрипел король, вновь проваливаясь в снежную кутерьму, блестевшую тысячами недобрых глаз.

Очнулся он от легкого прикосновения. Рядом стоял пленник, мягко поглаживая кончиками пальцев уже успевшую почти исчезнуть ранку, оставленную кинжалом карлика. Теплая волна вливалась в грудь киммерийца, спокойны и лучезарны были глаза юноши на свежем, разгладившемся лице — словно не из темницы он явился, а из неведомых прекрасных садов, полных неги и благоухания. Он улыбнулся и отнял руку.

Король, к которому вернулись силы, сел на постели.

— Кто ты? Расскажи о себе.

И юноша поведал удивительную историю: о Ночном Гоне, потерянном имени, о страшном чудовище Дарамулуне, о заброшенном склепе, где жрец Дивиатрикс творил свой древний обряд, о богах на ветвях Мирового Древа…

— Ты видел богов? — изумился Конан.

— Теперь не знаю, все это было, точно во сне… Потом меня пленили, и я стал ваниром.

— Стал ваниром?!

— Я словно раздвоился, и пока мое настоящее тело сидело на корме дракара, душа пребывала внутри юного родственника Фингаста, единственного грамотея из всей дружины. Они ходили в набеги, и я видел все кровавые ужасы его глазами. Убивал женщин и детей, и буйная, ни с чем не сравнимая радость переполняла меня…

Юноша содрогнулся, по щекам его покатились слезы.

Конан старался не смотреть ему в глаза: он, бывший наемник, пират и вор, отлично знал сладостное упоение резни и притягательную силу преступления. Правда, ходя в набеги, киммериец никогда не убивал ни детей, ни женщин, но вот его головорезы… Он вспомнил Белит, Королеву Черного Побережья, вместе с которой когда-то плавал на «Тигрице» — единственная женщина, которую он полюбил не только телом, но и душою, была безжалостной атаманшей разбойников, одно ее имя наводило ужас от Шема до Атлая, и немало невинных душ отправилось на Серые Равнины по ее воле.

— Я был словно в забытьи, — продолжал пикт, — ваниры держали и кормили меня, ибо поняли, что, не знаю почему, приношу им удачу: ветер дул в попутном направлении, штормы обходили дракар стороной, добыча была обильной, а потери незначительными. Потом мы прошли через горные перевалы и оказались в Гандерланде, в замке Гийлома, где Фингаст сговорился с герцогом напасть на Турн.

— С герцогом или колдуном?

— С Гийломом. Колдуна мы даже не видели.

— А ведомо ли тебе, что, прежде чем вторично штурмовать город, чародей прислал мне послание, требуя твоей головы? Зачем ты ему понадобился и почему он не захватил тебя еще в замке Гийлома?

— Потому что Тзота не всеведущ, ваше величество, — раздался голос Да Дерга, присутствие которого Конан лишь сейчас заметил. — Он знал, что в Турне должен появиться тот, кто ему нужен, но не знал каким образом. Душа Потерявшего Имя покинула тело, переселившись на время в юного вана, колдун же блуждал в астрале, разыскивая духовные эманации пикта. Только когда тот осознал себя в истинном своем обличий, чародей смог обнаружить его в дворцовой темнице.

Киммериец внимательно оглядел невысокого брегона, с небрежной грацией сидевшего на складном табурете.

— Ты — воин Митры? — спросил король напрямик.

— Все мы слуги Творца, а приходится — и воины…

— Но ты прошел через степи и пустыни за морем Вилайет, видел Учителя, живущего на склоне вулкана? Он передал тебе Искусство Убивать?

— Ах вот что, — в голосе брегона не прибавилось жизни, он звучал все так же ровно. — Я слышал о нем, хотя, конечно, никогда не встречался. Мы, фаллийцы, редко покидаем свой остров, очень редко. Пожалуй, я второй за многие века, кто ступил на ваш материк. Первым был называющий себя Учителем.

Конан вспомнил старца с пронзительными, нездешними глазами, его чудесные сады, растущие на террасах, вырубленных на склоне горы, его Силу, которой лет десять назад варвар из Киммерии хотел овладеть, чтобы завоевать свое королевство. Силу он потерял, но трон обрел — трон, давший власть и принесший столько разочарований: интриги, предательства, мятежи, вероломство тех, кто клялся в вечной дружбе… Почему он должен принимать слова иноземца за чистую монету?

— Сейчас ваше величество не склонны мне доверять, — словно читая в душе короля, сказал Да Дерг. — Это легко понять после недавних событий. Вы сомневаетесь даже, стоит ли чего-нибудь молодой пикт, хотя он и облегчил ваши страдания. Возможно, вскоре явятся доказательства его истинной цены. Тогда и поговорим. Ибо я явился в Турн отнюдь не для того, чтобы посещать Храм Митры. Я явился за Потерявшим Имя, он мне нужен гораздо больше, чем ничтожному Тзоту, возомнившему себя повелителем стихий. И мне нужен Конан, Конан-варвар.

С этими словами брегон поднялся, отвесил королю изысканный поклон, махнув своим алым беретом и вышел.

Любому такое непочтительное поведение стоило бы вспышки королевского гнева, но на сей раз киммериец не ощутил ничего, кроме спокойного тепла, разливающегося по всему телу. Он откинулся на подушки и сделал знак пикту приблизиться.

— Ты излечил меня?

— Да, повелитель, не знаю как, но я растопил холод в твоей груди.

— Знаешь противоядие от этой… этого растения?

— Нет. Говорю, я не понимаю, как это у меня выходит, просто становлюсь кем-то другим, способным врачевать прикосновением…

— Как там, в купели, на миг превратился в злобного маленького карлика?

— Да.

Конан помолчал. Потом махнул рукой:

— Я освобождаю тебя, пленник. Можешь идти, куда хочешь. И получи награду: столько золота, сколько сможешь унести.

Юноша молчал.

— Тебе мало? — едва двигая губами, проговорил король, чувствуя, что засыпает. И, уже погружаясь в живительный сон, услышал:

— Я остаюсь. Знаю, что должен остаться…