Страница 58 из 84
Моше Хонигман, в прошлом стенографист в суде, а сегодня пенсионер, бездетный, вдовствующий уже сорок лет. Помимо слегка однообразной карьеры у него было несколько скромных увлечений: он коллекционировал старые карты, книги о путешествиях в Страну Израиля и пластинки духовых оркестров. Играл в шахматы по переписке с любителями со всего мира и усвоил обычай – каждый год учить новый язык на уровне лёгкой уличной беседы. Было похоже, что этого одинокого, впечатлительного и постоянно взволнованного человека старость застигла в середине детства. Вдобавок ко всем своим увлечениям он был неизменным любителем детективов, которые можно купить за пять шекелей в маленьких магазинчиках подержанной книги и с их помощью забыть на два часа в день о несбыточных стремлениях.
Он поспешно шагал по одной из ответвляющихся от бульвара улиц. Его старое сердце дико стучало, но он не позволял себе задержаться и передохнуть. Он всё еще видел перед собой умоляющие глаза девочки и понимал, что она в большой беде. Пока он шёл, мысли разворачивались перед ним последовательно и методично: он понял, что кто-то за ней следит, и что, очевидно, из-за него она вынуждена была скрывать своё странное обращение к нему. Когда он волновался, ноги Хонигмана начинали слабеть в коленях, и он заставил себя идти медленнее. С каждым шагом его мысли становились всё яснее. Пятьдесят лет постоянного соприкосновения с преступностью – кроме проглоченных им книг в его распоряжении были годы работы в суде в качестве стенографиста – удивительно естественно управляли сейчас его действиями. Он то и дело останавливался у витрины, поправлял одинокие волоски, ещё державшиеся на его темени, и внимательно смотрел, не отразится ли позади него какая-нибудь наблюдающая личность.
Весь захваченный делом, с которым он столкнулся, кружил Хонигман по улице, смешивая в голове мысли, сплетая ужасающие сюжеты, апогеем которых было мгновение, когда девочка обратилась к нему. Между историями и размышлениями он благословлял свою счастливую судьбу, благодаря которой он выглядел таким обычным, таким заурядным, таким внушающим доверие. Поэтому он постарался выглядеть ещё более обычно и заурядно, вызвав на лице застывшее и жуткое подобие улыбки, которая, по его мнению, делала его похожим на доброго близорукого дедушку.
Прокрутившись так целый час и вызвав подозрение у большинства прохожих на улице, он вошёл в кафе "Гранат", заказал себе тост с сыром и сменил очки на очки для чтения. Достал из сумки "Маарив"[40], расправил его во всю ширину, спрятался за ним почти целиком и лишь тогда наконец-то развернул записку.
"Дорогие господин или госпожа, - было написано там, - меня зовут Тамар, и мне очень, очень нужна ваша помощь. Понимаю, что это выглядит странно, но вы должны мне поверить, что речь идёт о жизни и смерти. Пожалуйста, помогите мне. Не ждите ни минуты. Не откладывайте это на завтра. Сейчас, сейчас позвоните, пожалуйста, по номеру 625-59-78. Если не ответят, попробуйте позже. Пожалуйста, не потеряйте эту записку!!! Позовите к телефону женщину по имени Лея. Я прошу Вас рассказать ей, как к Вам попала эта записка и, самое главное, пожалуйста, пожалуйста, скажите ей так: Тамар просила передать: в назначенное время, в назначенный день, на улице Шамая, напротив стоянки такси. Пожалуйста, прошу Вас, уничтожьте записку".
Над "Мааривом" медленно поднималось круглое удивлённое лицо. Так он был прав, чёрт побери! Малышка и вправду в большой беде! Перечитал несколько раз. Попробовал догадаться, откуда вырван листок, на котором написана записка. Держа его против света, пытался найти там ещё какой-нибудь знак.
- Ваш тост, господин, - сказал официант. Хонигман шокировано посмотрел на него. Тост? Сейчас? В такое критическое время? Схватил свой ранец, бросил купюру и быстро выбежал из кафе. На углу улицы нашёл телефон-автомат и набрал номер.
- Да! – утвердительно произнёс сильный и сухой женский голос. В трубке был слышен шум кастрюль, льющейся воды, работающих людей.
- Госпожа Лея? – дрожа спросил Хонигман.
- Да. Кто это.
Он торопливо заговорил глухим голосом, тяжело дыша:
- Это Хонигман Моше. Сейчас у меня, к сожалению, нет возможности представиться по всей форме, но я должен рассказать Вам одну необычную историю. Историю о, - он снова взглянул на записку, - о Тамар. Не уделите ли Вы мне минуту Вашего времени?
Пять минут спустя, испытывая головокружение от событий, случившихся в последние минуты, Хонигман влетел обратно в кафе, заставил официанта вернуть ему его тост, который ещё не успел остыть, и откинулся на стуле с недоумённым и счастливым выражением. Примерно через минуту он начал нервничать, что Лея до сих пор не пришла. Он встал, выглянул в дверь, вернулся, громко вздохнул. Снова и снова смотрел на часы (у него были часы, выпущенные в Израиле во времена британского мандата[41]; вместо цифр на нём были имена двенадцати колен Израилевых. Сейчас они показывали время Звулун и двадцать минут, Хонигман не знал, как он проведёт время до без десяти Нафтали). Он непрерывно заглядывал в записку, гладил её глазами, как будто это был выигрышный лотерейный билет, ещё и ещё раз перечитывал последние слова:
"Заранее благодарю Вас за огромную помощь. Если бы я могла оказать Вам ответную услугу или, хотя бы, оплатить телефонный разговор. Надеюсь, что очень скоро у Вас случится что-то хорошее, что вознаградит Вас за Вашу доброту. С благодарностью и уважением, Тамар".
Всего шесть дней осталось до побега, а она ещё не представляла, как устроить, чтобы они с Шаем встретились на полпути между местами их выступлений. Она была так напугана, что не могла думать ни во время долгих поездок, ни в кровати. Это было нелогично и безответственно, но она просто не могла прорваться сквозь завесу тумана, которая опускалась на неё, когда её мысли приближались к опасной зоне.
В пятницу после ужина ребята расставили стулья вдоль стен в столовой. Песах и двое из его помощников присоединились к ним. Жена Песаха тоже пришла. Маленькая, тихая женщина, которая смотрела на Песаха с обожанием и, когда улыбалась, держала губы сомкнутыми. И Шай пришёл, приплёлся за Песахом и сел там, где Песах ему указал. Образовался большой спокойный круг. Легко потекла беседа. Девушка по имени Ортель, фокусница, сказала, что эти деревянные стулья точно как те в школе, которые ломали ей спину, и вдруг пошли разговоры об учителях, о занятиях, о ежегодных экскурсиях. На несколько минут показалось, что это такой лагерь отдыха. Или, как сказала когда-то Шели - лагерь для творческой молодёжи.
Шай сидел, съёжившись. Упрямо избегая её взгляда. Восемнадцатилетний старик. Она сидела напротив него и по привычке, ставшей натурой, начала пропитываться его жалкостью. В течение нескольких мгновений она увяла, и её тело согнулось в ту же поверженную позу. Они были похожи в эту минуту, как две одинаковые карточки в игре на запоминание. Если бы кто-нибудь заметил это, у него возникли бы подозрения. Тамар думала о пятничных вечерах дома до того, как на них свалилась трагедия с Шаем. Вспоминала многократно повторяющиеся мамины попытки организовать хотя бы раз в неделю спокойный ужин без споров и ссор. Раз в неделю побыть семьёй. Мама даже пробовала в течение нескольких недель зажигать свечи, благословлять, хотела завести "ритуал", чтобы каждый член семьи рассказал о каком-нибудь волнующем событии, которое случилось с ним за неделю... Внезапно, впервые с тех пор, как она покинула дом, Тамар почувствовала, что скучает по маме, по её благим намерениям, которые все остальные в семье постоянно и даже жестоко подавляли, по её глупым стараниям, вызывающим жалость... Мама, которая так не подходит этой колючей и язвительной семье; которую жизнь с нами сделала угрюмой и склочной, а это, может, совсем и не в её характере... Нет, правда, думала Тамар, озарённая новой догадкой, бедная мама, всю свою жизнь она живёт на враждебной территории – боится, что будут смеяться над тем, что она говорит с таким серьёзным и безмерно глубоким выражением, без всякой надежды на успех силится расколоть папин панцирь сарказма, и гениальность Шая, и мой отказ быть её подругой, сестрой и домашней зверушкой... На какое-то мгновение она забыла, где находится. На неё накатила волна жалости и сожаления, сожаления о большом и непоправимом разрушении этой семьи, этих четырех одиноких людей, четыре человека на свете, каждый сам за себя. В ней вдруг возникла мощная потребность откровенно поговорить с кем-нибудь об этом, с кем-нибудь извне, не из семьи, разделить с ним немного эту ношу, которая разрывает ей сердце.
40
"Маарив" – ежедневная израильская газета.
41
Времена британского мандата – 1920 – 1946 гг.