Страница 52 из 150
Отмечая факт выступления А.И.Солженицына в Институте Курчатова, необходимо обратить внимание на то, что осенью 1966 г. он почти одновременно получил приглашения более чем из десяти учреждений, которые вдруг воспылали желанием видеть его в своих стенах: «Посыпались приглашения в Институт молекулярной биологии АН СССР, в Институт народов Азии АН, в Фундаментальную библиотеку общественных наук АН СССР, в ЦАГИ и ОКБ Туполева, МВТУ, Большую советскую энциклопедию, НИИ имени Карпова, НИИ в Черноголовке, в Институт элементарно-органических соединений АН СССР, в МГУ» (16). А «учреждения – устроители, – пишет Александр Исаевич, – были не такие уж захолустные» (17).
Если первая встреча состоялась 24 октября, то последняя была назначена на 2 декабря. За полтора месяца планировалось провести 11 встреч. В те времена подобные мероприятия были невозможны без санкции парткомов названных учреждений. Поэтому перед нами не спонтанный взрыв интереса к писателю, который начинал превращаться в опального, а спланированная акция.
Пока А.И.Солженицын трудился над второй частью «Ракового корпуса» и готовился к намеченным выступлениям, в столице развернулась кампания против включения в Уголовный кодекс новой статьи 190-1, по сути дела восстанавливавшей отмененную к тому времени статью 58-10 (антисоветская агитация).
«В октябре или сентябре, – вспоминал А.Д.Сахаров, имея в виду 1966 г., – ко мне зашли два человека, один из них, кажется, был опять Гейликман, фамилию другого я сейчас забыл. Они принесли мне напечатанный на машинке на тонкой бумаге листок – Обращение» по поводу готовящихся статей 190-1 УК РСФСР (18). После того, как А.Д.Сахаров поставил свою подпись под этим обращением, произошло его знакомство с Р.А.Медведевым (19).
«Рой Медведев, – читаем мы далее в воспоминаниях Андрея Дмитриевича, – оставил у меня несколько глав своей рукописи. Потом он приходил еще много раз и приносил новые главы, взамен старых. При каждом визите он также сообщал много слухов общественного характера, в том числе о диссидентах и их преследованиях…для меня все это было очень важным и интересным, открывало многое, от чего я был полностью изолирован» (20). По признанию Андрея Дмитриевича, именно из книги Р.А.Медведева он впервые узнал о масштабах сталинских репрессий (21). Так постепенно происходило приобщение А.Д.Сахарова к диссидентскому движению.
Между тем А.И.Солженицын был в стороне от кампании, направленной против новой статьи УК РСФСР. Он был занят «Раковым корпусом».
Обсуждение первой части повести состоялось в ЦДЛ 16 ноября (22). Описывая его, Н.А.Решетовская отмечала: «…очень многие сравнивали мужа с Пушкиным, Достоевским, Толстым, Лесковым, Буниным». Подавляющее большинство высказалось за необходимость публикации этого произведения (23).
Еще в Рязани Александр Исаевич получил предложение японского журналиста Седзе Комото дать ему интервью. По существовавшим тогда правилам, для этого требовалось разрешение Иностранной комиссии Союза писателей. Однако А.И.Солженицын не поставил ее в известность о полученном предложении (24). 15 ноября он подготовил письменные ответы на вопросы С.Комото и в тот же день из Рязани отправился в Москву (25), а 16-го, пишет он, «в день обсуждения там «Ракового корпуса», достаточно оглядя помещения, я из автомата позвонил японцу и предложил ему интервью завтра в полдень в ЦДЛ» (26). На следующий день А.И.Солженицын дал свое первое интервью зарубежному журналисту (27). Он надеялся на то, что оно произведет впечатление за рубежом. Однако его никто не заметил.
Накануне Александр Исаевич должен был выступать в Фундаментальной библиотеке общественных наук, выступление не состоялась. 17-го было отменено выступление в несмеяновском НИИ. 18-го – в Редакции Большой советской энциклопедии, 19 ноября – в Институте Карпова (28).
Видимо, в тот же день А.И.Солженицын вернулся в Рязань и 20 ноября «сел опять за «Раковый корпус» (29). Однако и на этот раз другие дела отвлекли его. В среду 30 ноября мы снова видим его в Москве, где он выступал в Институте востоковедения (30). 1 и 2 декабря планировались выступления в МВТУ, ЦАГИ, МГУ, они были отменены (31). Из одиннадцати назначенных встреч состоялись только две.
Как будто бы кто-то стремился придать А.И.Солженицыну ореол неугодного, опального писателя.
Вторая зима под Тарту
2 декабря вечерним поездом А.И.Солженицын уехал из Москвы, опять в Эстонию (1). 3-го он мог быть в Тарту, четвертого – снова на хуторе Хаава. Если учесть, что завершение работы над «Архипелагом» датируется 22 февраля 1967 г. (2), получается, что на этот раз Александр Исаевич провел в своем «укрывище» 81 день. Именно эту цифру мы видим во втором издании «Теленка», однако в первом издании фигурирует другая цифра – 73 дня. Сравните:
Первое издание Журнальное издание
«За декабрь-февраль я сделал последнюю редакцию «Архипелага» – с переделкой и перепечаткой 70 авторских листов за 73 дня – еще и болея, и печи топя, и готовя сам. Это – не я сделал, это – ведено было моею рукою» (Солженицын А. Бодался теленок с дубом. Paris, 1975. С.164). «За декабрь-февраль я сделал последнюю редакцию «Архипелага» – с допиской, переделкой и перепечаткой 70 авторских листов за 81 день – еще и болея, и печи топя, и готовя сам. Это не я сделал, это – ведено было моею рукою!» (Солженицын А.И. Бодался теленок с дубом // Новый мир. 1991. №6. С.104).
Это дает основание думать, что по крайней мере 8 дней, проведенных на хуторе под Тарту, были нерабочими. Видимо, именно в эту зиму Александр Исаевич встречал католическое Рождество в семье Сузи (3). Кроме того, необходимо учесть его поездки к Лембиту. «Во вторую зиму, – пишет А.И.Солженицын, – он стал учиться заочно в Тартусском университете; когда приехал на зимнюю сессию – мы встретились в городе в условленном месте, у него в сумке были недостающие части “ Архипелага”, я повел его знакомиться с Сузи-старшим» (4).
«Обе зимы, – читаем мы в «Теленке», – так сходны были по быту, что иные подробности смешиваются в моей памяти…И за эти два периода стопка заготовок и первых глав «Архипелага» обратилась в готовую машинопись, 70 авторских листов (без 6-й части). Так…я не работал никогда в моей жизни…Я ничего не читал, изредка листик из далевского блокнота на ночь…Западное радио слушал я только одновременно с едою, хозяйством, топкой печи… Во вторую зиму я сильно простудился, меня ломило и трясло, а снаружи был тридцатиградусный мороз. Я все же колол дрова, истапливал печь, часть работы делал стоя, прижимаясь спиной к накаленному зеркалу печи вместо горчичников, часть – лежа под одеялами, и так написал, при температуре 38 градусов, единственную юмористическую главу («Зэки как нация»). Вторую зиму я в основном уже только печатал, да со многими мелкими переделками, – и успевал по авторскому листу в день!» (5).
Описывая свое пребывание на хуторе Хаава зимой 1966-1967 гг., А.И.Солженицын отмечает, что в перерывах между работой над «Архипелагом» он возвращался мыслями к замыслу «Р-17» (6) и именно в ту зиму 1966-1967 гг. не только начал осознать его грандиозность, но и пришел к выводу о невозможности его осуществления, если придерживаться обычного последовательного освещения событий. В связи с этим у него родилась идея ограничиться только наиболее важными моментами, имеющими узловой характер. Поэтому, пишет он, если «в 1965-м определилось название “Красное колесо”», то «с 1967 года – принцип Узлов, то есть сплошного густого изложения событий в сжатые отрезки времени, но с полными перерывами между ними» (7).
Правда, и в таком случае реализация замысла требовала много времени. Поэтому Александр Исаевич, если верить ему, видел перед собою два пути: «Один путь был – поверить во внешнее нейтральное благополучие…, продолжать сидеть как можно тише и писать… А лет мне нужно на эту работу семь или десять. Путь второй: понять, что можно так год протянуть, два, но не семь. Это внешнее обманчивое благополучие самому взрывать и дальше…Ведь “железный Шурик” тоже не дремлет, он крадется там, по закоулкам, к власти, и из первых его будет движений – оторвать мне голову эту» (8). Так, по утверждению А.И.Солженицына у него возникла готовность к открытому общественному выступлению: «Во вторую зиму мысли мои были все более наступательные. Выгревая больную спину у печки, под Крещение (т.е. 18 января 1967 г.-А.О.), придумал я письмо съезду писателей – тогда это казался смелый, даже громовой шаг» (9).