Страница 137 из 150
Поведав нам историю о его вербовке на Калужской заставе, Александр Исаевич явно не дооценил значения своего рассказа. Данная им тогда расписка как каинова печать должна была сопровождать его до конца жизни.
И если чисто теоретически можно допустить, что во время его проживания в Мильцево и первоначально в Рязани КГБ не обращал на него внимания (мало ли учителей в стране), то после того, как «Один день Ивана Денисовича» принес ему славу и он стал вхож в самые элитарные круги московской интеллигенции, трудно представить, чтобы органы госбезопасности не сделал даже попытки вернуть своего бывшего секретного агента «Ветрова» к сотрудничеству. Однако ничего подобного на эту тему Александр Исаевич не сообщает.
И уж совершенно невероятно, чтобы, располагая таким козырем как расписка о сотрудничестве, КГБ не использовал его, когда А.И.Солженицын стал переходить в открытую оппозицию к советской власти, когда появились сведения о его работе над «Архипелагом», когда он стал публиковаться за границей и превращаться в кумира диссидентского движения. Не дурацкими звонками, не глупыми письмами, не требованием денег, а всего навсего одной лишь его подпиской о сотрудничестве можно было и парализовать его деятельность, и лишить его большинства его поклонников, и нейтрализовать его зарубежных покровителей.
Между тем, если верить Александру Исаевичу, имея на руках подобный документ, органы госбезопасности не пытались использовать его ни в шарашке, ни в лагере, ни в ссылке, ни в период его учительства, ни в период его фавора, ни в период опалы, ни тогда, когда он вступил в борьбу с советской системой.
Напрашиваются два возможных объяснения: а) на протяжении всего послевоенного периода, по крайней мере до 1974-1978 гг. А.И.Солженицын исправно сотрудничал с органами госбезопасности, б) вся история с вербовкой – это дымовая завеса, цель которой заключалась в том, чтобы скрыть более ранний и, видимо, более серьезный факт сотрудничества с органами госбезопасности, а если на этот счет появятся разоблачения, списать их на якобы имевшую место лагерную вербовку, которая не имела практических последствий.
В связи с этим прежде всего следует вернуться в 1938 г. и вспомнить,
что когда А.И.Солженицына «вербовали» в училище НКВД, он был готов надеть на свои плечи мундир с краповыми петлицами, но по независящим от него причинам тогда ему не удалось пополнить ряды рыцарей щита и меча.
Прошли годы, открылись архивы и вдруг обнаружилось, что сталинский стипендиат «с 1940 г. и до дня ареста среди своих знакомых проводил антисоветскую агитацию» (см.: Определение Военной коллегии Верховного суда СССР о реабилитации А.И.Солженицына) (8). «Антисоветские взгляды у СОЛЖЕНИЦЫНА, – читаем мы в записке КГБ при СМ СССР от 17 июля 1973 г., – стали проявляться еще в студенческие годы, когда он изготовил и распространил среди друзей политически вредную рукопись» (9). Об этом же свидетельствует и записка КГБ от 12 декабря 1973 г.: «Уже в студенческие годы СОЛЖЕНИЦЫН начал писать сочинения антисоветского характера и распространял их в узком кругу друзей» (10).
Нежели Александр Исаевич действительно уже в 1940 г. «проводил антисоветскую агитацию»? Факт, который представляется невероятным. Однако если допустить его реальность, нужно признать то, что подобную агитацию «сталинский стипендиат» мог вести только с ведома органов НКВД.
Вопрос о контактах А.И.Солженицына с органами госбезопасности до войны остается пока в сфере предположений. Но его контакты с военной контрразведкой не вызывают сомнений. Очевидно, что без ее ведома Н.А.Решетовская никак не могла получить в 1944 г. фальшивые документы, беспрепятственно добраться до линии фронта и провести на батарее мужа целый месяц.
Если карьерист и сталинский стипендиат не мог сам без чьего-то ведома составить и распространять до войны «антисоветскую рукопись», то еще менее вероятно, чтобы подобный человек, пытавшийся уклониться от армии и переждать войну в обозе, а затем бывший одновременно не только образцовым офицером, но также «насильником» и «палачом», мог в 1944-1945 гг. возмутиться верховным главнокомандующим, вступить в рискованную переписку со своим другом и обвинять верховного главнокомандующего в военных просчетах, теоретических ошибках и, тем более, в военно-феодальных методах руководства страной. Столь же невероятно, чтобы такой человек именовал в переписке И.В.Сталина «Паханом» и готов был к борьбе с существовавшим строем.
Своими сомнениями на этот счет я поделился с Н.Д.Виткевичем.
Приведу эту часть беседы полностью:
«- Нет ли на Ваш взгляд противоречия: с одной стороны, как признаете Вы сами, Александр Исаевич – карьерист, он вдалеке от передовой, на хорошем счету у начальства, все у него идет удачно, с другой стороны…
– Не продолжайте. Я знаю, что Вы хотите сказать. С другой стороны,
Наша переписка и резолюция. Здесь нет противоречия.
– Почему же?
– Потому, что Саня был прежде всего писателем и он полез во все это,
Чтобы изучить, а затем описать и прославиться.
– Тут можно было до славы и не дожить.
– Тогда он об этом не думал.
– В моем представлении он гораздо умнее и прогматичнее.
– Думайте, как хотите. Это Ваше дело. Но Вы заблуждаетесь.
– Скажите, Вы видели вокруг себя до войны ненормальные вещи?
– Конечно.
– А в армии?
– Конечно.
– А Вы хоть раз выступали с их критикой где-нибудь на
Комсомольском или партийном собрании?
– Нет.
– А вы помните, чтобы с такой критикой выступал кто-нибудь из ваших
товарищей?
– Нет.
– А почему?
– Все знали, что это бесполезно.
– И небезопасно.
– Конечно.
– И понимая это, Вы не задумывались, чем может обернуться для Вас
Ваша переписка и Резолюция?
– Это были только разговоры.
– Да, но на каком уровне! Ведь Вы замахивались не на декана
факультета или командира части, а на всю государственную систему, на самого Сталина? И когда? В разгар войны…
– Мы просто лезли на рожон.
– А хотите я дам другое объяснение.
– Нет, нет. Нет. Фантазировать можно сколько угодно.
– Но, может быть, Вы меня все-таки выслушаете.
– Думайте, как хотите. Но если Вы со своими фантазиями выступите в
печати, я буду возражать.
– Против чего?
Пауза.
– Позвольте предложить гипотезу. Ведь гипотеза – это поиск истины.
Если Александр Исаевич, действительно, карьерист, как утверждаете Вы, а карьерист не способен рисковать жизнью, то сделать подобный шаг он мог только, исполняя чье-то распоряжение.
– Чепуха…» (11).
Нежелание Н.Д.Виткевича даже выслушать мое понимание истории с арестом А.И.Солженицна свидетельствует, что Николай Дмитриевич сознавал шаткость общепринятой версии этого события.
Ранее уже обращалось внимание и на фантастический характер ареста
писателя, и на то, что при его задержании не был произведен обыск, и на необычное путешествие арестованного комбата с командного пункта бригады на Лубянку, и на странности следствия, и на удивительный приговор. Причем, как отмечалось, самое главное в этой истории – это непримиримое противоречие между предьявленным А.И.Солженицыну обвинением и характером вынесенного приговора.
Или другим было обвинение, или же другим был приговор.
Допустим, что обвинение соотвествует действительности. Тогда следует поставить под сомнение все известные нам источники о характере приговора. А это не только утверждения самого А.И. Солженицына, но и Определение военной коллегии Верховного суда СССР, опубликованные документы следственного и реабилитационного дел.
Если допустить, что документы, характеризующие приговор подлинные, тогда следует признать сфальсифицированными сведения о характере обвинения, которые опять-таки содержатся в воспоминаниях А.И. Солженицына, определении Военной коллегии Верховного суда СССР, опубликованных материалах следственного и реабилитационного дел.