Жажда смерти

Еще две жертвы были обнаружены в верхних парках Манхэттена. Подозревают, что они занимались вооруженными грабежами и продажей наркотиков. Оба оказались вооруженными ножами.

Все эти факты привели полицию к заключению, что в городе действует линчеватель-одиночка, вооруженный револьвером тридцать второго калибра. “Судя по всему это человек, жаждущий мести, – уверен инспектор Очоа. – Какой-то сумасшедший, решивший, что он имеет право судить людей и выносить им приговоры”.

Инспектор Очоа добавил еще одно: “Теперь мы начинаем настоящий поиск. До вчерашнего дня все дела об убийствах находились в разных участках, поэтому все так медленно продвигалось. Теперь, поняв связь между убийствами, мы начинаем охоту и вскоре убийца будет пойман”.

К следующему утру газеты раздули новости до невероятных размеров. Инспектора Очоа проинтервьюировал спецкор из “Таймс”. В “Дэйли Ньюс” страничка редактора была посвящена теме: фотограф спрашивает прохожих о том: “Как вы себя чувствуете под наблюдением линчевателя? Что вы о нем думаете?” Получили шесть ответов от “Нельзя брать закон в свои руки”, до “Пусть оставят парня в покое, он делает то, чем копы должны были заняться сто лет назад”. Дневной выпуск “Пост” подытожил точку зрения газетчиков: “Убийство не панацея. Линчеватель, прежде чем ему удастся убить еще какое-то количество людей, должен быть схвачен. Мы призываем манхэттенского прокурора и полицию Нью-Йорка к тому, чтобы призвали опасного психопата к ответу. Он должен предстать перед судом”.

Пол проснулся в середине ночи. Снотворное больше не помогало. Он заварил чай и перечитал заголовки газетных статей. Чашка с блюдцем позвякивали в руке, чай с трудом пробивался в желудок, и пол вдруг понял, что потихоньку хныкает.

Не было никакой возможности смягчить горе. Он был отчаянно унизительно одинок; ему не хотелось проводить ночь с женщиной – ему вообще не хотелось проводить ночи. Он подумал о добавлении, сделанном этим Очоа: его, пола, теперь выслеживали, вместо того, чтобы защищать покой честных граждан. Целый город полосует себя и бьет в грудь с такой силой, что совсем прекратит свое существование, а полицейские силы брошены на то, чтобы отыскать одного-единственного человека, который хочет помочь городу вернуться в прежнее нормальное состояние.

Было чуть больше трех. Полу вовсе не хотелось спать. Он вычистил пистолет, хотя не пользовался им со времени последнего убийства, а после того раза он его чистил, и снова ударился в бесконечные дебаты самим собой по поводу того, следует ли продолжать таскать его в кармане или нет. Может быть надежнее спрятать его куда подальше? Насколько Пол понимал, пока у полиции не было ни единой зацепки, могущей навести их на него; но техника современного розыска производила внушительное впечатление, поэтому уверенности в том, что когда-нибудь не отыщется следок, по которому копы придут к нему на дом не было. Так что лучше, конечно, не таскать пистолет с собой.

Но в квартире не было подходящего тайника. Естественно, если полицейские что-нибудь заподозрят, они перероют как квартиру, так и офис. А вне этих двух мест Пол не знал ни единой дыры, которая была бы достаточно безопасной и к тому же легко достижимой. Он начал было придумывать варианты в духе готических рассказов ужасов: вытащить кирпич в подвале и положить пистолет за него, или что-нибудь в подобном духе, но все это было чересчур рискованно. Какой-нибудь пацан мог случайно отыскать его тайник, рабочий, роющий землю, тоже. Пистолет был единственным бесспорным доказательством и единственной ниточкой, привязывающей Пола к этим убийствам. И если полицейские отыщут револьвер, они безо всякого труда найдут его, так как его имя стояло рядом с серийным номером в Вашингтоне, который продавец из Аризоны в обязательном порядке переслал из Таксона.

Половина пятого утра. Мысли метались то края до края, Если его схватят, он покончит с собой – это аккуратно и чисто. Нет. Если его поймают, он будет до конца сражаться в суде. Наймет лучших адвокатов, да и симпатии публики будут на их стороне. Но почему же все-таки должны схватить. У полиции нет ни малейшего основания подозревать, и пока он будет осторожен – не появится. Его компания была отлично продумана, она не явилась результатом безмозглого принуждения: он сам выбирал время и место для операций и пока страсти не поутихли вполне мог отложить действия. У него оставалась свобода выбора. Разумеется журналисты и редакторы были неправы: никакой он не псих и его не обуревает бесконтрольная одержимость убивать невинных жертв пока не поймают – он не свихнувшийся путешественник, напрашивающийся на то, чтобы его поймали, потому что он сам себя ненавидит... Конечно я псих, думал Пол, но лишь в сравнении с ненормальностями нашего обожаемого и совершенно сумасшедшего общества. Он шел на крайние меры. Но они были необходимы. Кто-то должен был взять это на себя:

должен был указать путь...

– В детях это очень четко проявляется, – говорил Джордж Эн. – Они ненавидят полицию. По настоящему ненавидят. Мои дети горят желанием мстить своим обидчикам. Неужели вы можете судить их за это? Наркоманы тащат все, что под руку попадется. Воруют школьные калькуляторы, лабораторное оборудование, грабят ребятишек. У моего сына приятель учится в Уэстчестере – так вот там этой неделе школу пришлось закрыть. Залили здание водой из пожарных шлангов, изуродовали стены, мебель, все, что было можно, залили краской. Знаете, что я вам скажу: парень, что убивает всяких ублюдков, делает нам всем огромную услугу. В нашем доме проживает шестьдесят восемь семей и сорок одна из них держит у себя доберманов и немецких овчарок. А ведь они не так уж сильно любят собак, можете мне поверить. Особенно, когда цена сторожевой собаки достигает почти двух тысяч долларов.

Глаза Эна сверкнули, как у молодого боксера, а рот превратился в узкую щелочку.

– Детям даже в большей степени, чем нам нужен закон и порядок. Просто с нашим законом о порядке мечтать не приходится: полицейским требуется месяц, чтобы добраться до своего места и пол года, чтобы отрапортовать о происшествии комиссару.

Поэтому, я считаю, что появление человека с пистолетом на наших улицах было неизбежным. Подозреваю, что он и сам полицейский, который досыта наелся нашими, черт бы их побрал, либеральными судами и взял правосудие в свои руки. Мне кажется, он просто обязан оказаться полицейским, потому что этот человек прекрасно знает, что преступники понимают только язык грубой силы. Он дает нам в руки средство для их устрашения. Если нейтрализовать нескольких преступников – представляете, сколько мы предотвратим преступлений? Интересно было бы глянуть на статистическую кривую преступности, после того, как этот парень вышел на улицы. Могу прозакладывать небольшое состояние, что разбоев стало намного меньше.

Наблюдая за сидящим напротив Джорджем, Пол изредка похрюкивал, чтобы показать, что слушает его болтовню. Он не знал как реагировать на его слова. Защищать себя или осуждать? – этого он пока не придумал.

Пока что он внимательно вслушивался в модуляцию голосов: хотел узнать на чью же все-таки сторону склоняются симпатии народа. Ему было необходимо установить чего люди не договаривают – что они говорят вслух его совершенно не интересовало. Он побаивался, что его могут заподозрить, поэтому был настроен как чувствительная антенна: стоило кому-нибудь обронить двусмысленность, как он моментально ее улавливал.

Это было тяжелее всего, ведь он никому ничего не мог рассказать, ни с кем не мог рассказать, ни с кем не мог поделиться своими сомнениями, ни в чем не мог признаться.

Ни с кем не мог поделиться...

Самое главное было не повторяться. Полиция вырабатывала базис “модус операнди” по которому и работала. Вычислив раз его замашки и привычки, она начинала ставить на возможность ловушки. Следовательно, следовало избегать общих мест, каждый акт должен был совершенно отличаться от другого: нельзя использовать регулярные временные интервалы, один и тот же час для совершения акций, один и тот же ареал.