Миссия выполнима

На самом деле конкуренты не нуждались в особом приглашении – не пройдет и двадцати четырех часов, как вся огромная машина КГБ будет в курсе, что объявлена охота на Марио П. Мецетти. Чуть позже об этом узнает Пекин.

Лайм принял решение за тот краткий отрезок времени, который потребовался ему для того, чтобы сформулировать фразу.

– Если к полуночи мы ничего не найдем, придется подключать Бизенкова.

– Мы пригласим его официально или сделаем вид, что все произошло само собой?

– Официально. Если вести дело открыто, на глазах мировой прессы, у Советов будет меньше возможностей для двойной игры.

– То же самое с китайцами, я полагаю, – сказал Хилл.

Лайм кивнул:

– Но после полуночи. С этого времени мы объявим Мецетти в розыск.

– А что будем делать до тех пор?

– Попробуем установить, какие дела ведет «Мецетти индастриз» в этой части света. Возможно, у них здесь есть свои филиалы. Надо выяснить, не обращался ли к ним Марио. Будем действовать конфиденциально, в своем кругу. Только Гуардиа должна знать, кого мы ищем.

– А Танжер?

– Пока нет. Там много болтают языком.

– Вы думаете, они плывут на лодке?

Замечание Хилла не было таким уж проницательным, он просто прикинул время: если похитители использовали лодку, то они еще не могли доплыть до Танжера.

Хилл спросил:

– Как насчет французов?

– Пожалуй, их тоже надо взять в дело.

– Согласен. Но могу побиться об заклад, что русские узнают обо всем еще до полуночи. Если не проболтаются французы, это сделает Гуардиа.

Что чертовски лестно звучит для ЦРУ, подумал Лайм, но не стал выражать свои мысли вслух.

В половине пятого из Мадрида сообщили, что в субботу восьмого января Мецетти пересек франко-испанскую границу на четырехдверном «рено», который взял напрокат. Обратно машина пока не вернулась. Ее описание и номера передали в испанскую полицию.

Это означало, что Мецетти мог оказаться в Барселоне незадолго до похищения. Правда, новый факт мало что прибавлял к тому, что уже знал Лайм, но лишнее подтверждение никогда не повредит.

В пять десять раздался звонок.

Хилл ответил и, положив трубку, повернулся к Лайму:

– Агент из Гибралтара. Он только что вернулся из филиала «Мецетти индастриз». Наш парень снял номер в местном отеле.

Лайм глубоко вздохнул.

Хилл все еще держал руку на телефоне:

– Арестовать его?

– Нет. Я хочу установить за ним слежку.

– Мы сможем на него надавить и развязать ему язык.

– Я сказал – слежку.

– Господи, если он сорвется, нам всем конец.

– И Фэрли тоже. Думаете, я этого не знаю? Крепко посадите его на крючок, но самого не трогайте. – Лайм повернулся к двери. – У вас нет на примете свободного самолета? Я хочу туда слетать.

15.30, восточное стандартное время.

Рива изображал из себя пуэрториканского туриста. У него были соответствующие документы на тот случай, если бы кто-нибудь вздумал ими поинтересоваться, но желающих пока не нашлось. Единственным средством маскировки, которое он позаботился использовать, были накладные волосы, скрывшие его заплешины и превратившие его в седовласого джентльмена с низким лбом. Большего не требовалось: внешность у Ривы была исключительно неброской, и люди могли видеть его по восемь-десять раз в день, так и не запомнив, как он выглядит.

Он приехал из Нью-Йорка на автобусе и нашел на автостанции таксиста, который согласился повозить его по Вашингтону, устроив нечто вроде туристического тура. Рива сказал водителю, что особенно хотел бы посмотреть на дома конгрессменов, сенаторов и членов кабинета.

Он и Стурка еще месяц назад подробно обследовали объекты, изучая план местности и расположение охраны; целью нынешней поездки было установить, какие были приняты дополнительные меры безопасности. В том случае, если они вообще были приняты. Рива был очень невысокого мнения о том, что американцы называли безопасностью.

Как Рива и ожидал, рядом с домом сенатора Этриджа на обочине стоял большой трейлер; внутри трейлера сидела команда из Секретной службы. Его это нисколько не смутило – пока они могли обойтись и без Этриджа. Такси поехало дальше.

Апартаменты Милтона Люка находились в многоэтажном Доме на Висконсин-авеню. Автомобиль проехал мимо, и Рива не заметил вооруженной охраны ни на тротуаре, ни в открытой взгляду части холла. Большого значения это не имело; позже он собирался поближе ознакомиться с этим домом.

На Массачусетс-авеню, сразу за площадью Шеридана, стояло массивное здание, в котором, помимо других конгрессменов, обитали Вуд и Джетро, министр финансов Джонатан Чейни, сенатор Фицрой Грант и политический обозреватель Дж. Р. Илфилд. Концентрация нескольких целей в одном месте делала этот дом важным объектом для Ривы, и он внимательно рассмотрел его из окна такси. Никакого наблюдения или охраны он здесь также не заметил.

Дом сенатора Холландера находился в том же районе, но тремя кварталами дальше; это было тяжеловесное строение безвкусной георгианской архитектуры, окруженное большими деревьями, стоявшими в это время года совсем без листьев. Холландер, временный глава сената, был третьим в списке преемников власти после Этриджа и Милтона Люка, и его дом наверняка должны были охранять люди из Секретной службы.

Но трейлера на улице не было. Рива слегка улыбнулся, и такси поехало дальше к дому сенатора Форестера на Аризона-стрит.

04.10, восточное стандартное время.

Декстер Этридж лежал в кровати без сна, в очередной раз обозревая свой нелегкий путь к президентству. Он был весь окурен пахучими сигарами Брюстера. Члены кабинета и генералы бесконечной чередой проходили перед ним, нагружая его все новыми проблемами и фактами; неизменным оставался только президент Говард Брюстер, исполинский силуэт которого неизбежно вырисовывался где-то на заднем плане. Его вездесущее присутствие значило нечто большее, чем авторитет облеченного властью человека, о достоинствах которого Этридж имел не слишком лестное мнение.

Все знали, что его неправильное «народное» произношение было только уловкой, призванной создать хороший имидж для высокой политической фигуры. Подделка была очевидна и никого не могла обмануть. Но со временем Этридж обнаружил, что дело с Брюстером обстояло даже хуже, чем он думал раньше.

Раньше, когда Брюстер говорил: «Хотел бы я знать, что вы об этом думаете, Декс», это звучало так искренне, что Декстер почти не сомневался, будто его мнение действительно представляет для Говарда Брюстера огромный интерес. Как и прежде, он видел, что Брюстер страстно жаждет общественного внимания, но за этим внешним фактом легко было упустить из виду нечто гораздо более важное: страсть к публичности скрывала феноменальную самоуверенность этого человека. Когда Брюстер спрашивал чьего-то мнения, это означало, что он хотел поддержки, но поддержки чисто политической, а не интеллектуальной. Если Брюстер принимал какое-то решение, он был твердо уверен в свой правоте и не искал никаких соглашений или компромиссов. Он излучал невозмутимую, сокрушительную и монументальную уверенность, вызывавшую у окружающих нечто похожее на благоговение.

Все это пугало Этриджа, которого каждый новый день консультаций в Белом доме укреплял в мысли, что величественная и безапелляционная манера Брюстера вести дела является чем-то существенно важным для человека, занимающего пост президента. Глава государства должен выглядеть, как герой из трагедии Софокла – Этриджу это было недоступно.

Его успокаивали, говоря, что все придет со временем: положение обязывает, посмотрите, как быстро вырос Гарри Трумэн. Но Этриджа это не убеждало. Он всегда считал себя человеком широких взглядов, который, прежде чем прийти к какому-то решению, внимательно выслушивает обе стороны. Однако то, что раньше выглядело как достоинство, теперь сильно смахивало на недостаток. Этридж стал казаться себе слишком нерешительным. Нередко обстановка требует от президента принятия интуитивных решений, когда информации недостаточно и нет времени для совещаний и консультаций.