Страница 22 из 31
Я его поцеловала. Сама.
Я просто не могу без него. Целыми днями торчу у них, а приду домой — и готова сейчас же бежать обратно.
Я не знала, что жить так хорошо! Когда рядом Данчик…
Наверное, я сумасшедшая. Ну и пусть. Пусть всю жизнь буду такой сумасшедшей.
Теперь для меня существует на свете только один человек — Даня Седых. Всё мне нравится в нем, всё мило. Просто диким кажется, что когда-то я могла смотреть на него равнодушно и даже посмеиваться. Мне нравится его манера говорить рассудительно и горячо, нравятся его походка и темно-серые упрямые глаза, его лицо — весь он! И когда он молчит… Пусть хоть всегда молчит — только знать, что он рядом и хоть иногда заглядывать в его глаза…
Сейчас идем с мамой к Седых. Папа с Павлом Иннокентьевичем ушли в больницу к дяде Вене, а я прибежала за мамой. Она достряпывает на кухне свои подорожники, надо помочь ей унести.
Там сейчас без меня к Дане должны прийти ребята — попрощаться.
Как она долго возится!..
Вот так, дорогая Инга Владимировна. Все рухнуло. Глупо и обидно. Я даже на вокзал не пошла — уехала в парк культуры и отдыха и весь день проревела там в леске.
До чего же тоскливо на душе! Хоть вешайся…
Опять падает снег.
Очень паршиво на душе. Вообще-то наплевать бы, но, видно, такая уж у меня натура — все переживаю. Но как пережить такое?
Все полетело кувырком как-то сразу, неожиданно. Я сейчас даже и не помню первых фраз, а потом — всё в тумане. До конца я так и не досидела — убежала. Должно быть, приходил Саша; звонил, звонил — я не открыла. Папа с мамой вернулись — я лежала под одеялом, прикинулась, будто сплю. А меня всю трясло…
У Даниила, когда мы пришли с мамой, были ребята — и Саша, и Володя, и Светка, и даже Людмила. Даниил был какой-то взвинченный, нервный. Людмила такая же. Я тогда не обратила особого внимания: все объяснила отъездом. Да и не очень приглядывалась.
Потом, когда мы были во дворе, Людмила отозвала Даниила, и они о чем-то говорили. Он вернулся — я спросила:
— Любезничал с Милой-Людмилой?
Он ответил хмуро, даже грубовато. А я снова:
— Договаривались о переписке? Грустно расставаться?
И вдруг он на меня заорал. Какие-то обидные, злые слова. Чуть ли не сводней обозвал. Я стояла столбом, как вкопанная. И только, помнится, повторяла: «Дурак, дурак, дурак…» Ребята притихли. Они сидели в сторонке у беседки, не все слышали и не все понимали, только удивлялись, наверное…
Я хотела убежать сразу, но ещё выдержала, пожалуй, целый час. Даниил подошел ко мне извиниться; я сказала, что не желаю с ним разговаривать. Когда он попытался заговорить во второй раз, я убежала.
И пусть! Что стоят его слова?!
…Вот сейчас, ночью (уже все спят; меня словно подбросило в постели), кольнуло: ведь с «Милой-Людмилой» — это же звучит, как с «милой Людмилой»! Может быть, именно тут кроется что-то? Обидела я его этим?.. Все равно ничего не понимаю.
Эх, Даня, Даня!..
Вот если бы вдруг сейчас он появился в комнате. Лохматый, застенчивый, чуть сердитый… Милый Данька, я ж тебя люблю!..
Сегодня я спросила у Саши, как, мол, там устроились Седых. Ведь должен же ему Даниил написать. Он как ни в чем не бывало:
— А что? Устроились.
— Тебе Даниил пишет?
— Прислал открытку и письмо.
Дальше я спрашивать не стала. Ведь если бы передавал привет, хотя бы просто упоминал меня, Саша бы сам сказал.
Что ж, и не надо!..
Цапкина теперь восседает на первой парте одна. Пересела от меня. Лучше, говорит, доску видно. Слепенькая стала, бедная!
Саша спросил:
— Ты где была в тот вечер?
— В какой? — притворилась я.
— Не строй дурочку. В тот, когда со своим глупейшим фасоном убежала от Седых.
— Попридержи язык. Нигде я не была. Дома сидела.
— Не ври. Я полчаса звонил у двери.
— Не знаю. — Я пожала плечами. — А что? Ты приходил?
— Говорю, полчаса звонил.
— Зачем?
— Деревяшка! — Он со злостью отвернулся и отошел.
Ох, знал бы ты, Саша, что у этой «деревяшки» на сердце… Но все же зря я так. Может быть, он что-нибудь сказал бы о Данииле.
Отметки в этом году у меня будут, должно быть, неважные. В следующем придется наверстывать.
Что делается с погодой! Позавчера был снег, сегодня жара. Душно и противно. Ничего не хочется.
Володя всё-таки славный парень. Сегодня шли вместе из школы; он молчал, потом говорит:
— Переживаешь?
Как-то очень хорошо сказал, не навязчиво — участливо.
— Подумаешь! — сказала я. — Что мне переживать?
Молодец, не стал навязываться с разговором…
Назавтра вызывают зачем-то в райком: звонила в школу Оля, бывшая пионервожатая из нашей старой школы.
Папа все заглядывает в почтовый ящик и посматривает на меня. Вчера спрашивает:
— Вы с Даней как — крепко поссорились?
— Навсегда.
Он похмыкал — и всё.
Снова в космосе наш! Валерий Быковский. Запросто летает, ест, спит, разговаривает с Землей.
Что-то будет еще, предчувствую. В предыдущий полет вслед за Николаевым взмыл Попович. Какой-нибудь сюрприз приготовили и на этот раз.
Я преклоняюсь перед ними — теми учеными, инженерами, пилотами, которые скромно, в безвестности — мы не знаем даже их имен — готовят подвиги, изумляющие мир. Успехов вам, дорогие товарищи!..
А я теперь буду «шишкой», «начальством». Оля вызывала меня не по какому-нибудь пустяку. Я пришла — она говорит:
— Идем к секретарю.
Я струхнула:
— Зачем?
— Пошли, пошли. Там узнаешь.
И вот вам результат: со следующей недели я выхожу в райком комсомола на работу! В декретный отпуск идет технический секретарь; я буду её заменять. Что ж, это интересно и полезно. Лично я довольна.
Сто раз «ура!» В космосе — женщина! У меня на столе уже красуется её портрет — Валентина Терешкова.
У всех женщин праздник. Получше, чем день Восьмого марта.
Вчера была у Венедикта Петровича. Дядя Веня больной «ходячий»; мы сидели в скверике у больницы. Уже когда он со мной прощался, сказал:
— Ты бы черкнула Даниилу.
— Зачем?
Он долго и внимательно смотрел на меня блестящими выпуклыми глазами, потом сказал устало и горько:
— Ну, как знаешь…
С его разрешения я начала учиться печатать на машинке. Пока «давлю клопов», но надеюсь, что за педелю чему-нибудь научусь.
Папа получил от Павла Иннокентьевича письмо. Большое и весёлое. Нога у Даниила почти совсем зажила. Собирается на лето поступать на работу.
Теперь я знаю его адрес. Ну и что?
Вчера с Володей были в кино, потом ели в кафе мороженое. Я, должно быть, перехватила лишнего — что-то болит горло.
Вадим, оказывается, уехал — перевелся в Пермь. Жук!
Машинистка из меня, по-моему, получается. Конечно, надо тренироваться и тренироваться.
Вот я и начала работать. Конечно, не по-настоящему. Весь день мне помогала Клава, которую я буду заменять. Вводила в «курс дел». Милая остроносенькая девушка (ну, скажем, не совсем девушка — через два месяца станет мамой). Она знает и умеет всё на свете. Удивительная память: помнит, наверное, тысячи фамилий и телефонов.
Народ в райкоме хороший — простой и весёлый. Мне нравится второй секретарь — Николай Ястребов. Спокойный, уравновешенный и остроумный.
Все-таки повезло мне. Я рада. Оля щурится и улыбается.