Страница 14 из 27
5. К вопросу о финских автостоянках, советских таможенниках и безработных музыкантах
В августе выступали в Сочи, дежурные курортные концерты, парк Фрунзе. Разогревала публику какая-то металлическая команда, концерт в шесть вечера, а что такое шесть часов в Сочи? Солнце лупит в глаза, народ обмахивается газетками, слушает «Скованных одной цепью»… А до этого жуткие металлисты прыгали, что-то пытались «лабать»… В общем, парк отдыха… И каждый день скандалы. Лешку Могилевского к концу вообще «сняли с дистанции» за попытку выехать на концерт во фраке, с саксофоном и в трусах. Впрочем, бывало и похлеще… Сняли его с поручением срочно зашиться, о чем он впоследствии даже бумагу Славе принес. Не помогло. В какой-то там по счету раз уходил из группы Назимов, его возвращали, он опять уходил.
В сентябре — первая поездка за рубеж, Финляндия. Выступали в кинотеатрах перед фильмом Марьяны Мюкконен «Серп и гитара», только два концерта прошли в нормальных залах: один играли с финской командой «Гидиапс», другой — в тусовочном кафе в центре Хельсинки, где выступают гастролеры, одни имена которых — почти легенда. Стены в кафе расписаны автографами на разных языках, чуть не все знаменитые буржуи отметились. Слава написал: «Совки попали в засаду»…
Одним словом, гастроли вышли спокойные, практически без происшествий, но с большим количеством нервов, истрепанных в спорах-разговорах, в ругани. Кормильцев день за днем отводил кого-нибудь в сторону и нудил, что ему ничего не нравится, что группа зациклилась, что кризис наступил, все плохо, жутко, скучно, однообразно… Нагнетал атмосферу. А Слава из сомнамбулического состояния уже почти не выходил; впрочем, видели его только во время концертов, сразу после которых в компании Белкина он растворялся на финских просторах вплоть до начала следующего концерта. Музыканты тоже разделились на две партии, «пьющих и непьющих», к первой относились Зема, Пифа и Могилка, фактически уже зашитый, но духовно — еще нет. Ко второй — кабацкие люди. Томились порознь.
Было, правда, слабое развлечение с автостоянками, которое, если бы тамошние полицейские были порасторопнее, могло бы перерасти в развлечение мало-мальски приличное, ан не вышло. Взятый напрокат автобус оставили у гостиницы, утром обнаружилась на лобовом стекле бумажка, штраф. На следующее утро фокус повторился, и оказалось, что порядок прост: утром в одно и то же время, в 8.05, приходит полицейский и рассовывает под «дворники» штрафы. Уральские хлопцы рассудили здраво, стали вставать в половине восьмого и минут на сорок выезжать на природу, загород. Ничего о подобной подлости не подозревая, приходил пунктуальный шуцман, расклеивал штрафы, возвращались наусы, ставили автобус на место и ложились спать. Правда, несколько штрафов все равно накопилось, но автобус был прокатный, талончики аккуратно сложили в бардачок, и кто там расплачивался, неизвестно…
Домой возвращались поездом, Могилевский вез пару порнографических журналов, его дружно пугали таможней; окончательно затравленный Леха спрятал журналы в соседнем вагоне под мусорное ведро, откуда они — ко всеобщей радости — исчезли. Таможенники на Леху внимания не обратили.
Егор Белкин курил со Славой в тамбуре и размышлял — вслух, естественно — о том, не пришло ли время вернуть Диму. Слава слушал, слушал, пообещал по приезде в Москву с Димой переговорить, поехал к нему прямо с вокзала… И не вернулся.
Хотя нет, съездили в Ташкент. «Все это настолько к тому времени приелось, что походило на нудную работу, можно было стоять на сцене и думать о чем-то своем, можно было с закрытыми глазами играть… Нудятина пошла… Слава очень плохо пел, болел, постоянно возил с собой какие-то лекарства, какие-то штуковины себе в горло засовывал, заливал что-то… У него были проблемы с голосом. Программа работалась кое-как, а под конец шел блок нетленок, народ его ждал и — „Ура!..“» (из интервью В.Комарова).
Последним было выступление в Свердловске, 14 октября, на третьем фестивале рок-клуба. Перед началом огромный зал Дворца молодежи странно томился, начали не сразу, медленно, неуклюже раскачиваясь, но под рев восторга, который постепенно стал спадать, спадать…
В последних числах октября к Лешке Могилевскому пришел в гости Зема, отбил в коридоре чечетку и объявил:
— Все, мы уволены.
— Ну и слава Богу, — сказал Могилевский.
Часть 6. По дороге в Коломяки
1. Быть с тобой
«Там что-то ужасное происходило, Чикаго тридцатых годов…»
Уходил в прошлое второй год славы. Не Бутусова, а просто. «Нау» объявлен был лучшей группой Союза Серпастых, в хит-парадах от него деваться было некуда, сами хит-парады похожи были, как близнецы. «Группа года», Бутусов — лучший то композитор, то певец, а то вдруг — к собственному немалому удивлению — даже и гитарист… Кормильцев периодически оказывался лучшим поэтом-песенником, газеты пучило от «Наутилуса». Которого уже не было.
Были Слава и Дима. Опять вместе. Что и не странно, весь период катастрофической популярности — или популярной катастрофы? — оба незаметно приближались друг к другу. Но оба по-разному. Во время разлуки Дима, если чем-то и был одержим, так это спасением «Наутилуса», считал, что «Наутилус» идет под откос, что нужно Славу спасать, что нужно срочно менять стратегию, менять тактику, все переделывать. Только и разговоров было, что о «Нау». Дима рвался спасать Славу, а Славе очень хотелось с Димой помириться и снова работать вместе. Вот и вся немудреная подоплека события, вызвавшего в свое время столько сплетен и недоумевающих вопросов. Более того, трудно сказать, чтобы кто-то из них был хоть чуточку неискренен.
Встретились, засели дома у новой Диминой жены, Алены Аникиной, веселые от обретенного и обоим позарез необходимого единства, назначали друг друга то «Художественным руководителем группы „Nautilus Pompilius“» (им стал Дима), то «Музыкальным руководителем» (Слава); пили чай, обсуждали новый альбом. Раздобыли какую-то «портастудию», стали записываться, чего-то не хватало.
«Слава мне позвонил и сказал, что они собираются работать над альбомом, что он состав старый распустил и хочет на подмосковной даче спокойно поработать.» (из интервью А.Пантыкина.) Недолго поколебавшись, мучимый дурными предчувствиями, Пантыкин прихватил с собой клавишу и поехал в Москву, где был тут же вывезен на дачу. Намечалась весна, в воздухе пахло влагой, внутри было тепло, маленькая комната являла собою довольно приличную студию, работай, да и только… Вышло поработать, но в большей степени вышло «да и только»…
2. «Человек без имени» и будущего
«Обстановка поначалу была великолепная, веселые Слава, Дима, на природе, никаких лишних людей, мы втроем… Поставили клавишу, привезли какой-то пульт, магнитофон, все это включили, Слава показал материал, материал отличный, просто отличный. Но дальше началась… ерунда.» (из интервью А. Пантыкина.) Фокус заключался в том, что собираться работать и собственно работать — разные вещи. А с целеполаганием у двоих руководителей «Наутилуса» наблюдались разночтения. Плюс прибывший Пантыкин, который тоже «себе на уме», хоть и призван был — по сути — повторить свой подвиг времен «Переезда».
Дима был поглощен организаторской деятельностью: мотался в Москву и обратно, выбивал деньги, договаривался. Ему слегка портило нервы то, что всякие спонсоры с ним разговаривали, однако на документах желали видеть подпись Бутусова. А на даче работали вдвоем Слава с Пантыкиным, писали аранжировки, наигрывали демонстрационную запись. Приезжал Дима, слушал и делал выводы. Ему почему-то казалось, что при участии Пантыкина из «Наутилуса» неминуемо выйдет «Урфин Джюс», что вынуждало относиться к результатам труда настороженно. Случались легкие недоразумения: Дима во время работы чаще всего на даче не присутствовал, кто и что предлагал, не слышал, а по приезде уличал в «урфинджюсовости» куски, выдуманные Славой. А то вдруг хвалил за «наутилость» придумки Пантыкина.