Рассказы (сборник)

— А что случится потом с этим Аврелианом? — поинтересовался Ном.

— Думаю, ничего хорошего, — Световит неприятно улыбнулся. — Скорее всего, он погибнет. Например, будет зарезан своим секретарём, тайным иудеем, опасающийся разоблачения. Надеюсь, ты понял?

— Даже так? — спросил учёный. — Боюсь, — продолжил он после паузы, — что я не возьмусь за такую работу. Можете обнародовать авторство той злосчастной повести. В обоих случаях могущественнейший человек станет моим врагом: или за то, что я смеялся над ним, или за то, что ему угрожал. Сильные мира сего ещё могут простить насмешку, даже грубую, но не прощают тех, кто пытается воздействовать на их волю, лишая уверенности.

— В таком случае, — развёл руками Световит, — все узнают правду об авторстве той повестушки. Кроме того, боюсь, что вопрос о финансировании гуманитарных наук в Мусейоне будет поставлен на следующем же заседании Сената. Могут быть приняты крайне радикальные решения, в том числе и кадровые. А Фаларику ты переоцениваешь. Наш Координатор достаточно мелок, чтобы опуститься до личной мести за глумление над своей священной персоной, но испугается намёка на крупные неприятности… Пожалуй, я пойду. Займусь вином и фигами, если от них ещё что-нибудь осталось.

— Подожди. Почему вам нужен именно я? — Аркисий Ном посмотрел на своего мучителя с мольбой. — У вас полно дешёвых писак, они написали бы всё, что нужно вашей конторе…

— Нашей конторе не нужны дешёвые писаки. Чтобы воздействовать на воображение умных людей, нужен дар. У тебя он есть, — сказал Световит. — Поэтому мы и возимся с тобой. Хотя, признаться, мне это в тягость.

— И всё-таки это подло, — процедил старик сквозь зубы. — Вы подловили меня на невинной, в сущности, вещи. Ну да, я написал этот злосчастное продолжение «Херея и Каллирои»! Да, я подписал его именем Йудика из Шерм! Да, я позволил себе… некоторые вольности с героями! Но я не имел в виду… я не хотел всерьёз… Это была всего лишь литературная шутка!

— В таком случае считай, что ты неудачно пошутил, — отрезал Световит. — Например, непристойная сцена в бане с участием Первого Гражданина была не совсем хороша. И тебе придётся после этого прошутить немного больше и дольше, нежели ты предполагал.

Горлум и Ласталайка

"…Однако, в староанглийском языке наречие а, означавшее "всегда, вечно" — сокращенная форма от полной формы awa, родственной латинскому aevum и греческому aion, что, вопреки общепринятому пониманию этого слова…" — Толкиен потянулся за линейкой. Тонкая полоска китайской бронзы легла вдоль строки. Профессор чуть помедлил, потом одним взмахом вычеркнул из рукописи ненужный период. Подумал о том, что ему хочется йогурта и апельсинового сока, а в доме есть только холодная индейка и несколько перезрелых бананов. К тому же за едой нужно идти в дом. Нет уж, не по такой погоде. Лучше сварить кофе на спиртовке.

С улицы донёсся далёкий звук хлопающей на ветру парусины. На крыше зашебуршились вороны.

Профессор вытянулся в кресле и зажмурился, внимая шуму дождя и грохоту вороньих лап по жестяной кровле. Лучший дар Илуватара смертным — одиночество. И ещё, пожалуй, мужская дружба. В сущности, это одно и то же.

Надо будет посвятить статью Дэвиду. Кто о нём сейчас помнит? Вдова? Вряд ли. Женские слёзы быстро высыхают, об этом всё сказали скальды. Он попытался вспомнить подходящее к случаю древнеисландское стихотворение, но память осталась тёмной и пустой. В последние годы это с ним случается всё чаще.

Ветка клёна осторожно коснулась оконного стекла, помаячила немного в окне, потом пропала.

Всё-таки этот маленький кабинет в старом гараже, вне дома — самое любимое его место. Раньше он прятался здесь от Эдит. В последние годы она стала совсем невыносимой. Почему женщины не хотят принимать жизнь как она есть? Он делал то, что должен был делать. И достиг успеха. Что касается цены, то за это обычно платят гораздо дороже, она должна бы это понять… В конце концов, он всего лишь человек.

Впрочем, Эдит хорошо готовила кофе. И бельё всегда было по-настоящему чистым, не то что теперь.

Толкиен кожей чувствовал, что рубашку пора менять. Или это ему теперь надо чаще брать ванну? В последнее время он стал ощущать в своём дыхании неприятную примесь — кисловатый запашок больных внутренностей. Н-да, это старость. Странное время: ничего не хочется, только длиться и длиться, как вода в реке. Жить. И всё. Ну, или почти всё. Есть ещё некоторые вещи, которые…

Всё, хватит, об этом не надо думать. Закругляемся с вводной частью.

"…Сочетание индоевропейского ne и a в cтароанглийском дало наречие na, «никогда». Вместе с существительным wight, "существо", оно породило слово nawiht со значением «ничего» — которое перешло в noht и развилось в форму постглагольного отрицания, not."

Профессор усмехнулся: в Книге он воскресил давно умершее wight, использовав его для именования нежити, живущей в курганах, barrow-wight. Красивое, весомое слово, достойное Оксфордского словаря.

Профессор вновь занёс перо над бумагой — и тут незапертая дверь распахнулась настежь. В комнату ворвался вихрь, пронёсся над письменным столом, разворошил рукописи. Жалобно звякнула бронзовая линейка.

На пороге стояла босая, насквозь промокшая девушка в узеньких шортиках и закатанной на животе майке с надписью "Who killed Bamby?". У её ног лежала огромная бесформенная сумка.

— Я промокла, — заявила девушка совершенно будничным голосом. Вошла. Осмотрелась. Подобрала сумку, бросила у порога.

— Дверь только закройте, — проворчал профессор.

Девушка с шумом захлопнула за собой дверь.

— У вас тут миленько, но тесно, — сообщила она, пытаясь отклеить от щеки мокрую прядь цвета воронова крыла. — Можно, я сниму майку? Ненавижу мокрое.

Толкиен подумал, потом кивнул.

— Там у меня сиськи, — предупредила девушка, закрывая за собой дверь. — Можете отвернуться. Или посмотреть хочется?

— Я ещё помню, что это такое, но давно не числю в списке интересов, — усмехнулся Толкиен, разглядывая девушку. Без интереса, но внимательно — как невычитанную корректуру.

— Врёте, — заявила гостья, — Все вы, старые хрычи, одинаковые. Только бы на молодые дойки попялиться. Ну и ладно. Нате вам.

Она стянула майку через голову. У неё была маленькая грудь с остренькими, съёжившимся от холода коричневыми сосочками, торчащими чуть в разные стороны, как рожки.

Потом, испытующе взглянув на профессора, девушка расстегнула шортики.

— Это… тоже… мокрое, — сочла нужным она объясниться, прыгая на одной ноге и с трудом выдирая другую из сбившегося комка мокрой ткани, — не… ненави… жу… ой! — она взмахнула руками, ловя равновесие, и звонко шлёпнула ладонью о покосившийся книжный шкаф. Сверху зашуршало, и с верхней полки слетели два пожелтевших листочка какой-то старой рукописи. Девушка выхватила из воздуха один листок, просмотрела. В недоумении свела брови.

— Бросьте, — не меняя тона, сказал профессор. — Это не то, что вас может заинтересовать.

— Откуда вы знаете? А, ну да, к вам же постоянно лезут. Поклонники, да? А чего вы сидите, когда дама стоит? У вас в Англии так не принято, — она переступила ногами, выбираясь из своей одежды. Потом вытерла об неё ноги.

— Тут вроде чисто, — извиняющимся тоном сказала она, — а я с ногами грязными. Ну так можно сесть?

— Вы умеете делать кофе? — спросил Толкиен, и, не дожидаясь ответа, встал, и начал возиться со спиртовкой.

— Ненавижу кофе. То есть кофе люблю, готовить ненавижу. У меня всегда пенка убегает. Зато я умею жарить цыплят. Я родилась в штате Кентукки. Это такая дыра… А вы ведь, наверное, сноб и шовинист. Не любите американцев. У нас нет культуры? Нет интересных людей, да?

— Ну что вы… Я уверен, что в Америке есть великое множество умных, интересных, и в высшей степени культурных людей… Просто они слишком хорошо воспитаны, чтобы быть заметными широкой публике, — спокойно ответил профессор, осторожно насыпая в турку кофейный порошок из жестянки.