Страница 5 из 45
Или другая, разыскивающая свою первую любовь. Вот она – эта любовь, постаревшая на двадцать пять лет, выходит на сцену. Мечта сбылась. Они целуются, и им неловко. Что делать друг с другом дальше, в заэкранном пространстве? Что эта встреча им даст? Они еще не знают, что ничего. До этой минуты оба верили, что живут в сказке, где все вечно молоды, где времени нет и смерти нет. И не хотели признать простого: с прошлым надо уметь прощаться.
Между тем людей, живущих в сказке, судя по количеству обращений в программу и ее популярности, у нас миллионы. Людей, не знающих, как быть со своим прошлым, как обращаться с терзающими душу воспоминаниями.
Не потому ли и наша страна до сих пор никак не разберется со своей историей – то вырвет, то вклеит, то перепишет страничку, то засмеется, то заплачет, то бросится воскрешать и восхвалять призраков, то начнет клеймить. И никак не предаст их всех, наконец, мирному христианскому погребению. Не любят у нас похорон.
Без семьи
В современной русской литературе практически нет семейных саг. Там, где в европейской и американской литературе давняя традиция, засеянная полянка с 300-летним газоном, у нас – пустота. Можно, конечно, вспомнить «Московскую сагу» Василия Аксенова или повесть «Медеины дети» Людмилы Улицкой – но, положа руку на сердце, классическими сагами их все же признать трудно. Характерно, что и написаны обе книжки писателями старшего поколения и не на современном материале. Ничего похожего на «Harmonia caelestia» Петера Эстерхази, «Сборища» прошлогодней букериатки ирландки Энн Энрайт или нашумевшего романа американца Джонатана Франзена «Поправки» в русской литературе все же нет.
Когда-то было иначе, «Детские годы Багрова-внука», «Войну и мир», «Дворянское гнездо» и, кажется, последнее произведение в подобном жанре – «Белую гвардию» Михаила Булгакова – назвать семейными сагами вполне можно. Сегодня ничего похожего.
При том, что ощущать себя средоточием множества вертикальных связей, не началом, а продолжением жизни тех, кто жил до тебя, хотят сейчас очень многие. Число желающих узнать свою родословную и повесить в рамочке за стеклом собственное генеалогическое древо только растет, не секрет, что составители заказных генеалогий процветают.
Только вот проверить, чья это генеалогия, твоя или однофамильца, жившего в том же селе, что и твой прапрадед, непрофессионал не сможет. И тогда получается что-то вроде курьеза, которым поделился в одной из телепрограмм Евгений Гришковец. Он признался, что, не зная историю своей семьи, купил старинные фотографии совершенно незнакомых людей и теперь воспринимает их как своих предков.
Можно, конечно, и так – обмануться. Но все же одна лишь тоска по предкам их не вернет. В другой мы жили стране, где при Иване Грозном выбивались целые фамилии и некоторые роды бесследно исчезли, в стране, в которой сразу после Смутного времени, после всех катаклизмов и моровых поветрий убыль населения составляла почти 90 процентов, и да – в стране, пережившей октябрьский переворот. Слишком часто в нашей истории фамилия становилась не предметом гордости, не объектом памяти, а источником смертельной опасности. Какие там фамильные реликвии и портреты предков – спрятаться, забыть, как тебя звали, сменить имя и паспорт. Государству российскому никогда не нужен был человек семейный, нужен был человек служилый. И… загляните как-нибудь любопытства ради в справочники «Вся Москва» или «Весь Петербург» за 1915-й, например, год, аналоги наших «желтых страниц». Огромного количества фамилий жителей, которые там перечислены, ныне вообще не существует.
В свое время Ленин приветствовал семейную сагу Томаса Манна «Будденброки» считая, что она отражала крушение буржуазного мира. Но она отражала не крушение буржуазного мира, а крушение нормальной жизни, той, где семья – ценность, а история – это история семей. Недаром, кстати, при достижении малейшей стабильности в нашей стране сразу возникала и семейная тема – и тогда печатались передовицы о рабочих династиях и потомственных учителях.
Так что появятся ли в нашей литературе семейные саги, зависит от того, насколько стабильной будет наша жизнь. Но стабильность эта должна продлиться долго, чтобы у людей сохранялись сведения хотя бы о пяти предыдущих поколениях – то есть по крайней мере лет 125.
Новое вино
Патриарх Алексий II умер и погребен. Пока что рано, бестактно да и невозможно – за недостатком полной информации, документов и архивных материалов – пытаться выносить объективную оценку его трудам. Рано пытаться определить, что в сегодняшней церковной жизни было личной заслугой патриарха, а когда в паруса церковного корабля, который он вел 18 лет, просто дул попутный ветер. Но со временем биография патриарха, биография без купюр, будет, конечно, написана.
Когда эта книга выйдет в печать, делегаты Поместного собора уже изберут нового главу Русской православной церкви. Земной церкви снова будет дан шанс. Шанс стать «святой, соборной, апостольской», как сказано в Символе веры, излагающем основные догматы христианства и составленном еще в IV веке.
Надежду внушает уже сам факт созыва Поместного собора. Говоря языком светским, Поместный собор – это всероссийский съезд, в котором участвуют не только служители церкви, но и миряне. Из 700 делегатов мирян примерно треть. Пусть в реальности соотношение между мирянами и духовенством иное (последние, разумеется, в подавляющем меньшинстве), и все же впервые за долгие годы представители церковного большинства оказались допущены к принятию ключевого для жизни церкви решения.
Впервые за годы, потому что последний Поместный собор собирался в 1988 году. Тот собор принял крайне демократический устав, согласно которому вся полнота церковной власти – законодательной, исполнительной и судебной – передавалась именно Поместному собору, сам же собор должен был созываться не реже одного раза в пять лет. Ничего из прописанного в уставе не сбылось. Более того, он был переписан в 2000 году собором Архиерейским: новый вариант устава отменял регулярность созыва Поместного собора и резко сужал его властные полномочия, передавая их как раз Архиерейскому собору, в котором могут принять участие только высшие иерархи церкви. Так миряне и духовенство были вновь отстранены от управления собственной церковью, а разрыв между епископатом и рядовыми батюшками с прихожанами разросся в пропасть.
Но возможно, теперь все изменится. Страшно хочется верить, что справившись – во многом, кстати, благодаря патриарху Алексию – с рядом организационных архаизмов и сложностей, унаследованных со времен коммунистической эпохи, русская православная церковь двинется дальше, к решению новых задач и проблем. А их у нее, как у всякого живого организма, по-прежнему хватает. И юридических, и экономических, и нравственных.
Соединенность церкви с государством (вопреки всем декларациям), проявляющаяся, в частности, в том, что даже откровенно антихристианские действия властей никогда не подвергаются со стороны священнослужителей критике, занятие церкви бизнесом, отсутствие работающего церковного суда, бесправие рядового духовенства перед епископами, смерть соборных институтов – вот только то, что лежит на поверхности.
Конечно, для того, чтобы новоизбранный патриарх имел мужество и волю хотя бы пытаться эти вопросы решить, должно произойти чудо. Но ведь они в церковной истории случались, и не раз. Будем надеяться, тем более что надежда – тоже христианская добродетель.