Ключ к полям

В коридоре гулко хлопнула дверь. Я вздрогнул, стал большим, фасетчатым; вздрогнула и нить, выскользнув из моих убаюканных рук. Жужа вздрогнула последней, и больше уже ничего не дрожало. Есть люди, которые, сколько им ни талдычь, вскакивают сразу по пробуждении и носят за собой испуганный сон весь остаток дня. Жужа, несомненно, была одной из этих несчастных: она защелкала мышью, стала расправлять помятую бумажку, которую через минуту затолкала в карман джинсов, сгребла в пеструю, как костер инквизиции, кучу маркеры и карандаши. Компьютер, распрощавшись, угас. Я смотрел, как она копается в сумке, как ищет что-то в ящике стола, как колышутся ее огромные, со страусиное яйцо сережки. Вот она, хлопнув себя по карманам, блеснула такими же огромными браслетами, вот шаг, другой, идет к двери.

Выуживая из кармана ключ, я метнулся ей наперерез.

– Что ты делаешь?

– Закрываю дверь, – сражаясь с замком, ответил я.

– Закрываешь дверь?

Придавив врага коленом, я убеждал замок в своей правоте. Тот, задыхаясь, сдался, примирительно хрустнул ключом и затих.

– Что за шуточки?

Жужа была так близко, что я спиной, щекотной областью между лопаток, ощутил теплый ветерок ее дыхания. Медленно, как балансирующий над пропастью канатоходец, которого вдруг окликнули с оставленного позади клочка земли, я обернулся. Кружилась голова. Жужино лицо, скуластое, остренькое, как лисья мордочка, слегка асимметричное, приближалось и снова отдалялось от меня, как на качелях. Перед глазами, словно на старой кинопленке, приплясывали белесые искры.

– Я тороплюсь. – И снова ветерок, теперь в солнечном сплетении.

– Дверь закрыта. А ключ, – со сладчайшей улыбкой фокусника я поднял его над головой, так, чтобы она его хорошо рассмотрела, и, не переставая улыбаться, сунул его в карман, – ключ исчез.

Жужа хмыкнула. Раскачивание прекратилось. Искры переехали: стайкой летней мошкары они теперь кружили у нее над головой.

– И как все это понимать?

– Дверь закрыта – тут и понимать нечего.

– Ты пьяный? Обкуренный? У тебя крыша поехала?

– Так много вопросов сразу...

– Отойди.

– За-пер-то, – пропел я, поудобнее устраиваясь возле двери.

Жужа вздохнула, словно что-то решая про себя.

– Послушай... Мне не до шуток. У меня важное дело к начальству.

– Начальства нет, с пяти часов.

– Как нет? – Она даже отступила на шаг от неожиданности. – Вранье.

Посвистывая, я смотрел поверх ее головы на бледный намек улыбчивого месяца над соседними домами. Столько тайны, а ведь если подумать – какой-то стылый, подсвеченный снизу шар.

– Даже если и так. Я тороплюсь. Открой.

Я не двинулся с места: на хлипкий замок полагаться все же не стоило.

– Хватит ломать комедию. Это не твое амплуа.

Я вдруг с какой-то чеширской радостью понял, что она меня боится.

– Открой.

– Не открою.

– Открой.

– Не открою.

– Что тебе нужно? – Нотки испуга и удивления в ее голосе смешались с неприкрытым презрением.

– Поговорить.

– Нам не о чем говорить, и ты это прекрасно знаешь. – Она сделала шаг вперед.

– Нет. Никуда вы отсюда не двинете, мадемуазель трусиха. Пока я вас не отпущу. – Я упивался собственным могуществом.

– Вот сволочь, – прошептала Жужа и сделала еще шаг.

Глаза ее казались черными. От ненависти, которую я в них уловил, мне стало не по себе. Осклабившись, я как можно елейнее прожурчал:

– Померяемся силами? – и плотнее придвинулся к двери.

– Пусти, – желчно процедила она.

Я не шелохнулся. Где-то внизу снова хлопнула дверь, и я машинально повернул голову. В тот же момент Жужа с такой силой рванула меня за руку, что перед глазами у меня все задрожало. Слегка оглушенный внезапностью выпада, я прилип к двери. Началась беззвучная возня, как в нелепом немом кино: она тянула, я топтался на месте, судорожно дергая рукой. Как дуэлянт, благородно выстреливший в воздух, я был удивлен и озадачен остервенением противника. С ватной головой, странно отяжелевший, я вяло отбивался, в неразберихе тел и дыханий боясь ненароком причинить ей боль. В какой-то момент я услышал отчаянный треск. Жужа испуганно отступила. Я с ужасом заметил, как на ее тонкой руке, повыше запястья, теряясь под закатанным рукавом, змеится смазанная темная полоса. Она же продолжалась на браслете.

– У тебя кровь, – пробормотал я.

– Нет, у тебя.

Тут только я заметил, что рукав моей рубашки разорван и на запястье красуется свежая царапина. Боли я не чувствовал.

– Ого, – присвистнул я с облегчением.

– Прости, я не хотела. Это все браслет – старая застежка.

– Это была моя любимая рубашка. И моя любимая рука.

Я поднял глаза. Жужа зачарованно смотрела на мою руку, я – на ее. С минуту мы стояли так, со странным любопытством глядя на кровавые полоски-близнецы, а потом, словно сговорившись, согнулись в корчах истерического хохота. Я сполз на пол у подножия обороняемой двери, Жужа привалилась спиной к моему столу.

– Выпусти меня, – сквозь смех выдавила она.

– Только после того, как мы поговорим по душам, и ты отдашь мне эту мятую бумажку.

– Какую бумажку? – Перестав смеяться, она с беспокойством посмотрела на меня. По комнате пробежал холодок.

– Только без кровопролитий, ok? Я не дрался по-настоящему уже... дай подумать... лет пять точно. Честно говоря, я не в форме. Еще одна рана – и погибну от потери крови.

– Какую бумажку? – повторила она.

– Да заявление твое. По собственному желанию.

– Откуда ты знаешь?

– Это длинная история. Для разговора по душам.

– Ладно, не важно. Даже если так, это не твое дело.

– Ошибаешься.

– Выпусти меня.

– Ну вот, опять.

– Ты не имеешь права. Это свинство, в конце концов.

– Я просто хочу тебе помочь.

– Я не нуждаюсь в помощи, тем более в твоей.

– А я-то думал, мы квиты. Раскурим трубку мира, а?

– Не курю.

– Ну, тогда давай просто поговорим. Я знаю отличное местечко, поуютнее этой комнаты...

– Мне казалось, мы все уже выяснили.

– Я ничего не выяснил.

– На фоне всего, что ты говорил раньше, твое заявление о помощи выглядит по меньшей мере странно.

– Я извинился.

– О, я помню.

– Что значит «о»?

– Ничего. Ты извинился. Мы культурно киваем друг другу в начале и конце дня. Все счастливы и довольны.

– Не все. Послушай, ну что я такого сказал? Я даже не помню...

– Ха! Как это мило. Будем считать, что я тоже не помню, и закроем тему.

– Нет, не закроем. Ну подумай, это ведь глупо. Человек что-то сморозил, причем что именно, он и сам не помнит... Так что ж теперь, век его ненавидеть?

– Я же сказала, что зла не держу. Только видишь ли, в чем штука... Может, ты и не хотел ничего плохого, но у меня с тех пор такое тошное чувство, будто кого-то убили у меня на глазах. Кого-то жалкого и беспомощного, вроде бездомной дворняжки.

– Но я...

– Ладно, это все не имеет значения. Я просто хотела, чтоб ты понял, что говорить нам не о чем. Так что отопри дверь. – Она встала. Я тоже поднялся.

– Какая спешка!

– Ну хватит уже. Я устала.

– Я думаю! Увольняться каждые три месяца без всякой причины – тут устанешь...

– Причина есть, но тебя она не касается.

– А вот и ошибаешься. Голову даю на отсечение, что причину эту ты и сама не знаешь.

– Печальное заблуждение. Мне жаль твою голову.

Набычившись, Жужа снова уселась на пол. Мой монитор – единственный здравомыслящий предмет в этой комнате – давно потух. Бархатная синь улицы мягко струилась в окна. Соседние многоэтажки тысячью зрячих глаз пялились в нашу слепую комнату; в их желтых правильных зрачках хитро приплясывали черные человечки. Я вдруг почувствовал себя разбитым и больным. Жужа молчала. В темноте угадывалась ее сгорбившаяся фигурка. Я закрыл глаза и тут же увидел комнату и две неподвижные, бесконечно усталые фигуры в ней, которые медленно, друг на друга не глядя, сползали в один и тот же сон.