Упрямица

Лусеро откликнулся на робкое поскребывание в дверь громогласным приглашением войти и ахнул от удивления, увидев на пороге священника.

– Я должен бы угостить вас выпивкой, но тут так мало осталось, что нечего и делить. К тому же пить с вами я не намерен. Так что лучше вам сразу отказаться от моего любезного предложения.

Он повернулся к священнику спиной, до краев наполнил бокал янтарным напитком и, запрокинув голову, осушил его в один прием.

– Я пришел к вам по делу, не терпящему отлагательства, и, честно говоря, вопреки собственному убеждению, – отважно начал священник.

– Собираетесь ли вы сделать мне выговор за мои пирушки с потаскушками? За осквернение святыни брака адюльтером? Может быть, не один я повинен в подобном грехе? – Лусеро повернулся к священнику и напугал того странным выражением глаз.

«Знает ли этот святоша правду обо мне и о Нике?» – вот что интересовало Лусеро.

Отец Сальвадор не захотел вступать с пьяным Лусеро в весьма опасный разговор.

– Сейчас, как я вижу, неподходящее время для беседы. Я зайду утром, дон Лусеро.

– Мой характер не изменится к утру, я останусь все тем же. Вы это прекрасно знаете, падре. А если вы хотите, чтоб я вернулся в кровать к Мерседес, то лучше спросите у нее, почему она отказывается исполнять свой супружеский долг!

Он высказал это, уже предвкушая, в какой ужас повергнет старика услышанная им из уст Мерседес правда.

– Я пришел не для разговора о вашей супруге, – печально сказал отец Сальвадор, осведомленный о пропасти, разверзшейся так внезапно между мужем и женой.

Он собирался покинуть комнату, но слова Лусеро, произнесенные неожиданно слащаво-умильным тоном, заставили его остановиться.

– Если не молодая хозяюшка, то тогда, должно быть, старая загнала вас, бедного, в мою берлогу.

Вид кривляющегося Лусеро был невыносим.

– Мы поговорим завтра. – Священник уже взялся за дверную ручку.

– В этом нет нужды. Моя дорогая мамочка мне еще более безразлична, чем супруга. А свои проблемы я решаю своими средствами и немедленно, чтобы лишний груз не отягощал совесть.

– У вас нет совести, – мрачно отозвался священник. – Да простит вас Господь!

– Сомневаюсь в его существовании… А если даже он есть, то какая может быть надежда на Божье прощение у человека, которого не желает простить собственная мать? – Вопрос был задан небрежным тоном, но затем Лусеро издал глухое проклятие и повернулся к шкафчику с напитками.

Он даже не оглянулся, когда за падре Сальвадором захлопнулась дверь.

Услышав шаги подкованных сапог по коридору, донья София уже знала, кто идет к ней по просьбе отца Сальвадора. У нее теплилась надежда, что он откажется. Свидания с сыном, а потом с тем бродягой, что вздумал играть его роль, были для нее тяжким бременем. А сейчас силы ее угасали. «Будь осторожен в желаниях, ведь желание может и исполниться». Древняя сентенция, но какая верная!

Лусеро вошел без стука и встал на пороге, часто моргая, пока глаза не привыкли к сумрачному освещению.

– О святые мощи! Ну и зловоние! Не пойму – куда я попал. То ли в церковь, то ли в склеп.

Он с трудом разглядел иссохшее тело доньи Софии, затерянное в массе подушек.

– Твой блудный сын вернулся, мамочка. Ты мне не рада?

Ее губы злобно сжались. Рот превратился в тонкую щель, из которой до Лусеро отчетливо донеслось:

– Со дня, как ты, к несчастью, появился на свет, я уже никогда ничему не радовалась.

Он шагнул поближе. Пугающий холод был в его взгляде.

– Теперь мне все понятно, – добавила донья София.

– Значит, ты знаешь, что на этот раз я пришел к тебе, а не мой брат. Давно ты догадалась, что он самозванец?

– Он полюбил Гран-Сангре. И был нежен к твоей жене, не в пример тебе.

Ядовитая стрела попала в цель. Лусе сам удивился, почему ощутил этот укол. Может, из-за Ника. Ведь Нику удалось превратить пугливую, скучную в постели девицу, на которую Лусеро было наплевать, в страстную соблазнительную женщину.

– Жена мне безразлична, – солгал он. – Меня женили насильно, как случают скотину хорошей породы.

Донья София судорожно пыталась приподняться.

– Ты отдал свою законную жену ублюдку, позволил зачать еще одного ублюдка. Наследником Гран-Сангре будет рожденный от кровосмешения выродок, плод смертного греха, проклятый навеки. Что сейчас чувствует твой обожаемый отец на том свете?

Злоба исказила ее черты до неузнаваемости, безумие светилось в ее дотоле блеклых глазах.

Лусеро был настолько ошеломлен, что даже чуть протрезвел.

– А ты, значит, хотела, чтоб Мерседес легла с ним, чтобы заимела от него ребенка! И все ради мести моему папаше?

Нелепость ситуации вызвала у него приступ хохота.

– Твой супруг – давно покойник, и ему нет дела до судьбы Гран-Сангре. Он никогда не узнает, в чьи руки попала гасиенда. Ненависть к папаше всегда была твоим слабым местом, мамочка. Остальное в жизни тебя не интересовало. Ты хоть знаешь, что творится у нас за стенами? Хуарес выиграл войну.

– Тогда Гран-Сангре потеряно, – произнесла она равнодушно. – Это тоже опечалит Ансельмо.

– Покойники не печалятся и не радуются. Они гниют в земле. А что касается поместья, то, скорее всего, оно останется за Ником. То, что попало ему в руки, он уже не выпустит…

«В том числе и Мерседес…» – издевательски нашептывал ему внутренний голос.

– Уж не полюбил ли ты своего сводного брата, которого заделал где-то на стороне Ансельмо?

– Я никого не люблю, – решительно мотнул головой Лусеро. – Я не способен любить. Я перенял это у тебя. Но он мне, признаюсь, по нраву.

– Значит, он и есть твое слабое место… Берегись, Лусеро, ты вытащил его на свет Божий на свою погибель!

Холодок пробежал у него по спине от этого зловещего пророчества матери.

– Тебе поздно вмешиваться в дела мирские! – грубо оборвал ее Лусеро. – Лучше потребуй, чтоб твой дрессированный священничек зажег все свечи и лампады, навонял ладаном и напутствовал тебя на тот свет, где тебе и место. На этом свете будет править уже не Святая церковь и не мы, потомственные гасиендадо, а дьявол в образе коротышки Хуареса!

Она торопливо перекрестилась:

– Господь этого не допустит!

Лусеро злорадно засмеялся:

– Еще как, да с радостью! Он примет индейского уродца в отеческие объятия, как верного служителя своего, защитника сирых и обездоленных. Думаешь, почему я отсиживался месяц в этой чертовой унылой дыре? Потому что император сидит в осаде в Куэретаро, пустив по ветру свою империю и Святую церковь в придачу.

– Ты ведь тоже проиграл, – с наслаждением процедила она.

– Не совсем. – Ему вдруг захотелось исповедаться хоть кому-то, пусть ненавистной ему умирающей матери. – Я ожидаю, когда наступит мое время – время волков – и столица останется без охраны… особенно сокровищница казначейства. Генерал Маркес и я пошарим там и, нагрузившись серебром, отплывем за экватор, в Южную Америку. Вспомни обо мне, когда будешь прощаться с жизнью. Представь, сколько грехов я совершу, имея на руках миллионы. Папа бы мне позавидовал! Он мечтал вкусить райские наслаждения в обществе аргентинских леди. Жаль, что он немного опоздал!

Каждое слово, произнесенное сыном, будто забивало гвоздь в крышку гроба доньи Софии. Она знала, что он не лжет. Ее мир рушился… Ее церковь повержена… Извечный порядок нарушен… А Лусеро, ее эгоистичный сын, предал свое сословие. Он переродился и, что еще хуже, отдал добровольно все права прижитому где-то Ансельмо в грязной клоаке сводному брату.

– Будь ты проклят! И отправляйся в ад… Туда, где жарится Ансельмо!

Лусеро, скрестив на груди руки, спокойно наблюдал за агонией матери. Как долго он ждал этого зрелища… с детских лет.

Но когда наконец дыхание ее прервалось, хрипы стихли и голова застыла на горе подушек, он не испытал особого удовлетворения. Ему просто стало скучно.

Лусеро дернул шнур звонка, вызывая прислугу, и удалился.