Упрямица

– Могу вообразить, как они отзывались о том, что ты изгнала законную жену из моей постели и заняла ее место, – насмешливо процедил Лусеро.

– Они называли меня дешевой шлюхой! И про тебя говорили оскорбительные вещи. И о том, как было хорошо в Гран-Сангре, когда поместьем управлял пришлый гринго.

Он издал смешок:

– Но ты ведь счастлива, что его здесь больше нет? Мой братец проявил себя гораздо бо́льшим хозяином, чем я. Представить не могу! Ник – патриот, борец за свободу Мексики. О Боже! Какая чушь!

– Я рада, что он смылся, а вернулся ты. Он сходил с ума по твоей тощей ведьме и предпочел ее мне.

Лусеро провел пальцами по аппетитным частям ее тела:

– Сейчас она не так уж тоща.

В его воображении возникла соблазнительная фигура Мерседес, пламя в ее глазах. Как он хотел овладеть ею, но она проявила характер, дала ему окончательную отставку. Никакие уловки, западни и хитрости не помогли. Она не дала ему возможности воспользоваться законным правом мужа. Она всегда была при оружии, все последние недели, а слуги были ей преданы. Лусеро не сомневался, что если не Мерседес застрелит его, то это сделает за нее кто-то из них.

Какой очаровательной стервой она стала! Впрочем, Лусе не очень сожалел о потере. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на переживания. Сенси его вполне устраивала. Все же мысль о том, что ребенок Ника шевелится в животе его супруги, неожиданно для Лусеро свербила его, как заноза. Об этом не хотелось думать, но почему-то все время думалось. Его лоб пересекла морщинка. Он угрюмо нахмурился:

– Все-таки интересно, как она теперь повела бы себя в постели?

Инносенсия игриво хлопнула его по руке:

– Ты бы не получил удовольствия, уверяю тебя. Забудь о ней, просто не замечай ее… как не замечаешь слуг.

– Всех слуг, кроме тебя, моя дорогуша, – соизволил сделать ей комплимент Лусеро. – Скажи, а ты знала, что он – не я, до того как подслушала его разговор с гринго в конюшне?

Он пронизал ее взглядом, и Инносенсия немного смутилась.

– Конечно, я догадывалась, – солгала она. – Но остальные… или они совсем слепые, или им было все равно.

– Люди видят то, что ожидают увидеть, – философски рассудил Лусе.

Он говорил с напускным безразличием, но на самом деле его поразили перемены, произошедшие в Гран-Сангре с тех пор, как там воцарился Ник. Конечно, люди – странные и равнодушные создания. Они приняли его брата, теперь приняли его и безропотно подчинялись, хоть и желали втайне – а Лусеро не сомневался в этом, – чтобы истинный хозяин провалился к чертям в пекло, а вернулся тот, который был трудолюбив и добр к ним.

– Ты пыталась соблазнить его и опозорилась? – вдруг осенила его догадка.

Сенси не посмела поднять на него взгляд. Он играл с ней в жестокие игры, как и прежде, но сейчас – она это чувствовала – дошел до крайней черты, за которой была тьма, неизвестность… Лусеро стал опасен. Временами она боялась, что от него можно было ждать любой выходки, любых неприятных сюрпризов. И все же он был ее любовником из знатных благородных креолов, ее единственной надеждой на то, чтобы избавиться от нескончаемой кухонной каторги.

Лусеро откинул простыню с ее бедер, заключил в объятия, прижал к своей сильной груди.

– Лучше займемся тем, что нам дарит день сегодняшний, чем ворошить прошлое или размышлять о будущем. Согласна, Сенси?

Она молча кивнула. Лусеро опрокинул ее, навалился всей тяжестью.

Скоро, очень скоро он уже будет далеко отсюда. Сейчас французские войска оставили столицу без защиты. Ему остается ждать, когда Маркес пошлет за ним. Они встретятся в Мехико и уедут отсюда с миллионами песо в серебряных слитках. Конечно, Сенси не была уготована роль в этих планах.

Донья София полусидела на кровати, опираясь на гору подушек. Свечи перед маленьким алтарем, придвинутым к постели, распространяли приторный чадящий аромат, который затруднял и без того тяжелое, хриплое дыхание старой женщины. Замкнутое пространство, душное и сумрачное, напоминало внутренность склепа. Жизнь чудом еще теплилась в старухе. Она не могла даже пошевелиться без посторонней помощи. Девушки-служанки находились возле больной постоянно, а падре Сальвадор навещал ее каждые два часа и молился вместе с нею.

Хотя тело отказалось служить этой властной женщине, ее ум не утерял остроты. Она слышала лучше, чем видела. Притворяясь дремлющей, донья София многое узнала из разговоров сплетничающих слуг, которые беспрестанно входили и выходили, желая узнать, жива ли еще старая хозяйка.

Подслушанный ею испуганный шепоток донес до доньи Софии весть, что приблудный ублюдок дона Ансельмо наконец возвратился из таинственной и затянувшейся своей поездки, но между ним и Мерседес пробежала черная кошка. А потом слуги заговорили о том, что хозяин уже не делит супружеское ложе с женою, а уложил туда наглую потаскушку Инносенсию. Эта новость донью Софию сильно озадачила.

Горничные всегда любили обсуждать постельные проблемы господ. О чем еще болтать простонародью? Однако факт, о котором упоминали глупые служанки, не вписывался в общую картину домашней жизни, запечатлевшуюся в ее мозгу. Она была так уверена, что самозванец без ума от жены Лусеро. Вероятно, когда стан Мерседес раздался вширь, он показал свою истинную эгоистичную натуру, свойственную всем мужчинам рода Альварадо. Все же она злилась, потому что чего-то не понимала.

Мерседес, исполняя христианский долг, посещала больную ежедневно. Как всегда, свидания были тягостны для обеих. Отношения двух женщин – старой и молодой – так и не наладились после гадкой сцены из-за Розалии, но старухе нравилось разглядывать невестку в упор, ввергая ее в тоску. Ублюдок, зачатый ублюдком, рос в чреве жены ее сына. Это становилось все заметнее. Может быть, поэтому так беспокойна Мерседес в последнее время, и так испуганно мечется ее взгляд. Нет, тут кроется что-то другое… что-то нехорошее случилось в доме.

Донья София не имела права умереть, не узнав, что происходит в гасиенде, которая была ее тюрьмой на протяжении тридцати пяти лет. Она вытянула пальцы, вцепилась в шнур звонка, потянула…

Над ней склонилась служанка.

– Позовите отца Сальвадора.

Лусеро только что возвратился с петушиных боев в Сан-Рамосе и пребывал в благодушном настроении от выпитой пульке и от выигрыша, впрочем, весьма скромного, завоеванного для него шанхайским петухом-кровопийцей, на которого он ставил и который держался с ужасающей всех противников свирепостью.

Разумеется, несколько жалких песо – ничто в сравнении с ожидающимся богатством, но для разнообразия неплохо позвенеть в кармане и потертыми монетками. Лусеро сразу же прошел в библиотеку, где хранились остатки бренди. Часто прикладываясь к бутылке, он за месяц почти прикончил старые запасы. Что ж! Кому оставлять отличное бренди? «После меня – хоть потоп!» – говорил кто-то из умных. Ухмыляясь, Лусеро подумал, что неплохо провел время. Он будет готов к отбытию, как раз когда допьет последнюю бутылку.

Падре видел, как Лусеро, пошатываясь, направился в библиотеку, уже далеко не трезвый и явно озабоченный поисками добавочной выпивки. Как мог священник так ошибаться в своих суждениях о человеке, поверив, что беспутный мерзавец может переродиться? Когда Лусеро в первый раз явился домой с войны, он показался падре Сальвадору совсем иным, чем был в юности, как будто ужасы, им пережитые, подвигли его душу к возвышенному духовному обновлению. Как же зло посмеялся Лусеро над глупым служителем Божьим!

И все же отец Сальвадор не решался углубиться в изучение причин совершенной им ошибки, ибо полное их раскрытие привело бы к тому, что и он, и донья Мерседес оказались бы повинны в самом тяжелейшем и отвратительном грехе.

Осмелится ли он сейчас обратиться к Лусеро с просьбой по поручению доньи Софии? Со вздохом падре признался самому себе, что обязан это сделать, как бы ни были ужасны последствия. Ведь он дал слово умирающей женщине.