Штормовой день

— Он пригласил ее в кино, — сказала я.

— Ну, с чего все это начиналось, не знаю, — сказал Морис.

— Но вот чем, как кажется, все кончилось, — сурово заметил Элиот.

— Но… — «Должна же быть какая-то причина», — хотела я сказать, но тут Андреа испустила новый вопль, как старуха плакальщица на ирландских похоронах, и я вспылила; — Заткнись ты, ради Бога! — Взяв ее за плечи, я легонько встряхнула ее, так что голова девочки, лежавшая на шелковой подушке, мотнулась, как у тряпичной куклы. — Перестань вопить, как сумасшедшая, и расскажи нам, что случилось!

И слова медленно, с трудом потекли из ее рта, безобразно искривленного рыданиями. (В голове промелькнуло: по крайней мере, у нее зубы целы, и я тут же ужаснулась собственной черствости.)

— Я… мы… пошли в кино, и ког… когда картина кончилась… пошли в паб и…

— В который из пабов?

— Не знаю.

— Но ты же должна знать, куда вы по… — Я нетерпеливо повысила голос, и за моей спиной Молли — я не услышала, как она вошла, — сказала:

— О, не кричите на нее! Будьте же великодушны!

Пересилив себя, я сделала новую попытку, более мягкую:

— Ты не можешь вспомнить, куда вы пошли?

— Нет. Было т… темно… и мне… не было видно. А потом… потом…

Я крепко держала ее, стараясь успокоить.

— Да. И потом?

— Джосс выпил много виски. И не хотел везти меня домой. Хотел, чтобы я… в… верну… пошла опять к нему… и…

Уголки ее рта поползли вниз, черты расплылись в безудержном рыдании. Я отпустила ее и, встав, отошла в сторону. Место мое заняла Молли.

— Ну-ну, — говорила она. — Все. Все! — С Андреа она была ласковее, чем я, и голос ее был по-матерински нежен. — Не надо больше ни о чем беспокоиться. Доктор уже выехал, а Петтифер готовит тебе в постель чудесную теплую грелку. Не надо больше ничего нам рассказывать. Не надо говорить.

Но, возможно, успокоенная тоном Молли, Андреа, кажется, сама захотела признаться во всем начистоту и, прерывая рассказ рыданиями и всхлипами, довершила свою историю:

— А я не хотела идти… Я… хотела домой. И я… ушла. А он пошел следом. И… я попыталась убежать и споткнулась, зацепилась ногой за тротуар… и ботинок с… соскочил. И тогда он сх… схватил меня и н… начал кричать… а я завизжала, и он меня ударил!

Я смотрела на лица окружающих — на них на всех запечатлелась та или иная степень застылого ужаса. Лишь один Гренвил был холоден и, видимо, глубоко рассержен, но он не двигался и не произносил ни слова.

— Ну, все, — повторила Молли. Голос ее слегка дрожал. — Все. Хватит. Теперь все хорошо. Идем наверх.

Грязная, мокрая, ослабевшая, Андреа с трудом поднялась с дивана, но ноги не держали ее, и она начала падать. Стоявший рядом Морис первым бросился к ней и успел подхватить ее, вскинув с неожиданной силой на хилых своих руках.

— Так, — сказала Молли. — Вот Морис и отнесет тебя наверх. И все будет хорошо… — Она двинулась к двери. — Сюда, пожалуйста, Морис…

— Ладно, — сказал Морис, которому, по-видимому, ничего другого не оставалось делать.

Я наблюдала за лицом Андреа. Когда Морис шел к двери, глаза ее открылись, и взгляды наши встретились, схлестнувшись. И я поняла, что она лжет. А она поняла, что я поняла это.

Приникнув к груди Мориса, она опять начала вопить. Ее быстро уволокли прочь.

Мы слушали тяжелые шаги Мориса из холла и потом вверх по лестнице. И Элиот с непередаваемым и мастерским подтекстом проговорил:

— История эта дурно пахнет. — Он покосился на Гренвила. — Сейчас позвонить в полицию или позже?

Тут Гренвил наконец нарушил молчание:

— Кто говорил хоть слово о полиции?

— Но ты же не собираешься спустить ему это с рук!

— Она лжет, — сказала я.

Оба мужчины с некоторым удивлением посмотрели на меня. Гренвил прищурился. Вот такого его взгляда можно было действительно испугаться. Элиот нахмурился.

— Что ты сказала?

— Может быть, доля истины в ее объяснениях есть. Даже большая доля. Но все-таки она лжет.

— Как это, лжет?

— Ты же сам говорил, что она без ума от Джосса… не оставляет его в покое. Она мне рассказала, что часто бывает у него дома, и, видимо, так и есть, потому что описала она мне его квартиру правильно во всех деталях. Я не знаю, что произошло вечером. Но я твердо знаю, что если бы Джосс захотел, чтобы она пошла с ним, она не просто бы пошла, а побежала бы. Без всяких возражений.

— Тогда каким образом, — ровным голосом спросил Элиот, — ты объяснишь синяк на ее лице?

— Не знаю. Я и говорю, что остального не знаю. Но вот в начале истории все выдумано.

Гренвил шевельнулся. Слишком долго он стоял неподвижно. Он медленно направился к своему креслу и осторожно опустился в него.

— Мы можем узнать, что произошло на самом деле, — наконец проговорил он.

— Как? — выпалил Элиот. Вопрос прозвучал резко и был похож на ружейный залп.

Гренвил повернул голову и внимательно посмотрел на Элиота.

— Мы можем спросить Джосса.

Элиот издал звук, который раньше в классических романах имитировали как «пфу»…

— Мы спросим его. И он скажет нам.

— Да он не знает, что это такое — правда!

— У тебя нет оснований это утверждать!

Элиот вышел из себя:

— Господи Боже, да что, тебе правду под самый нос сунуть надо, чтобы ты ее признал?

— Не смей повышать на меня голос!

Элиот притих и только глядел на старика негодующим и недоверчивым взглядом. Когда он наконец заговорил, это был почти шепот:

— Довольно с меня Джосса Гарднера! Я никогда ему не доверял и не испытывал любви к нему. Я считаю, что он шарлатан, вор и лжец, и я знаю, что прав. Когда-нибудь и ты убедишься, что я прав. Дом этот — твой. Я это признаю. Но вот чего я не могу признать, так это его права распоряжаться в этом доме и помыкать всеми нами только потому, что ему случилось быть…

Мне пришлось его остановить:

— Элиот!

Он повернулся и взглянул на меня так, словно совершенно забыл о моем присутствии.

— Элиот, пожалуйста, не надо больше ничего говорить.

Он опустил взгляд в стакан, залпом допил виски.

— Ладно, — наконец выговорил он. — Временно молчу.

И он пошел налить себе еще виски. Он наливал, а мы с Гренвилом молча глядели на него. В гостиную вернулся Морис Тетком.

— Ну, тогда я поехал, — сказал он в затылок Элиоту.

Повернувшись, Элиот увидел его.

— Как там она, ничего?

— Она наверху. С вашей мамой.

— Выпейте еще на дорожку.

— Нет, я уж поеду.

— Просто не знаем, как вас благодарить. Страшно подумать, что могло бы быть, если б вы не… — Он замолчал, но оборванная эта фраза рождала в сознании ужасные видения: Андреа, умирающая от переохлаждения, утомления, потери крови.

— К счастью, тут подвернулся я. — Он попятился к двери, видимо, желая поскорее ретироваться, но не зная, как лучше это сделать. Элиот сунул пробку в графин и, отставив свеженалитое виски, пришел ему на выручку.

— Я провожу вас.

Морис неопределенно кивнул в нашу с Гренвилом сторону.

— Спокойной всем ночи.

Однако Гренвил грузно, с достоинством поднялся.

— Вы все очень толково сделали, мистер Тетком. Мы вам признательны. И будем крайне признательны, если вы, к тому же, не станете разглашать девочкиной версии того, что произошло. По крайней мере, прежде, чем факты не будут проверены.

К этому предложению Морис отнесся скептически.

— Все равно просочится.

— Но, надеюсь, не через вас.

Морис пожал плечами.

— Дело ваше.

— Именно. Дело это наше. Спокойной ночи, мистер Тетком.

Элиот пошел впереди Мориса к двери.

Гренвил с трудом опять опустился в кресло. На секунду он прикрыл рукой глаза, и я подумала, что такие сцены губительны для его здоровья.

— Вы себя плохо чувствуете?

— Ничего. Все в порядке.

О, если бы я могла быть с ним откровенной, могла признаться, что мне известно про Софию и что Джосс — ее внук! Но я знала, что если заговаривать об этом, то инициатива должна исходить от него.