МИР ТЕСЕН

— Что, нравится? — говорит он с вызовом.

— А? Что? — испуганно спрашивает Родни Вейнрайт. За все время конференции он не обмолвился с англичанином ни словом.

— Подсматриваешь? Дрочишь? — Филипп! — с укоризной говорит Джой. Родни чувствует, как его по самые уши заливает стыдливым румянцем.

— Не понимаю, о чем вы, — сердито говорит он.

— Мне осточертело, что ты повсюду за нами таскаешься! — резко говорит Филипп Лоу.

Джой хочет уйти, но Филипп останавливает ее, еще крепче хватая за талию.

— Нет, я хочу объясниться с мистером Вейнрайтом! — говорит он. — Ты сама мне рассказывала, что он подглядывал за тобой в гостинице.

— Верно, — говорит Джой, — но меньше всего мне хотелось бы устраивать здесь сцены.

— Это жара, — говорит Родни, обращаясь к Джой, и стучит себя по лбу — он сам не знает что несет.

— Нет, я прекрасно знаю, что говорю! — отвечает Филипп Лоу. — И я хочу сказать, что ты — извращенец. Вуайерист.

— О! Привет, папик!

Все поворачиваются и видят бронзового от загара молодого человека в джинсах, майке и с серьгой в одном ухе: он попал на площадку с дальней лестницы. Теперь и для Филиппа Лоу настал черед удивляться. Он отскакивает от Джой как ошпаренный.

— Мэтью! — восклицает он. — А ты что здесь делаешь?!

— Работаю в кибуце, — отвечает он. — Приехал сюда автостопом сразу после экзаменов — ты что, забыл?

— Ах да, — говорит Филипп, — конечно.

— Да, отец, похоже у тебя с головой не все в порядке… — говорит Мэтью, с любопытством разглядывая Джой.

— Может, познакомишь нас, Филипп? — спрашивает она.

— Что? Да, разумеется! — откликается Филипп в сильном смущении. — Это мой сын Мэтью. А это э-э-э… миссис Симпсон, она, как и я, принимает участие в конференции.

— Понятно, — говорит Мэтью.

Джой протягивает руку:

— Здравствуй, Мэтью!

— Миссис Симпсон, вам, наверное, лучше вернуться к фуникулеру с мистером Вейнрайтом, — быстро говорит Филипп. — А я пока пообщаюсь с сыном.

У Джой Симпсон такой вид, как будто она неожиданно получила пощечину. Растерянно глядя на Филиппа, она пытается что-то сказать, но потой молча уходит. За нею следом с идиотской улыбкой на лице оправляется Родни Вейнрайт. Нагнав ее у лестницы, он спрашивает:

— Вы хотите сразу спуститься или, может быть, осмотрим музей? — спрашивает он.

— Благодарю вас, я уж как-нибудь сама решу, что делать, — холодно отвечает она Родни Вейнрайту и пропускает его вперед.

Эпизод на смотровой площадке явно выбил Филиппа Лоу из колеи. Вернувшись в автобус, он во всеуслышание жалуется на озноб и всю дорогу домой сидит с закрытыми глазами и страдальческим выражением лица. Джой без всякого сочувствия молча сидит рядом, спрятав глаза за черными очками. Вечером все участники конференции, переодевшись после душа, собираются в холле, чтобы отправиться на шашлыки к Сэму Зингерману, Филиппа среди них нет. Родни слышит, как Джой Симпсон говорит Моррису, что у Филиппа температура.

— Солнечный удар, что же тут удивительного, — говорит он. — В этой крепости жара как в преисподней. Жаль, что его не будет с нами. А вы-то сами хотите пойти?

— Почему бы и нет, — отвечает Джой. Краем глаза Моррис замечает Родни Вейнрайта, который маячит неподалеку.

— А вы идете, Вейнрайт?

Тоскливо улыбнувшись, Родни отвечает:

— Нет, мне надо просмотреть доклад перед завтрашним выступлением.

И просматривать-то нечего — две с половиной страницы, горестно думает Родни по дороге к лифту. Он уже не способен радоваться злосчастью Филиппа перед лицом собственной неминуемой казни. Сегодня или никогда. Пан или пропал. Или я прикончу доклад, или он меня. Войдя в номер, он включает настольную лампу, кладет перед собой три замусоленных машинописных страницы и в девяносто четвертый раз перечитывает текст. Что ж, в принципе неплохо. Во вводной части он убедительно и элегантно выходит на главную проблему: «Вопрос, однако, состоит в том, каким образом литературная критика…» А дальше пустота: чистое пространство листа, белое зияние — или черная дыра, поглотившая способность Родни Вейнрайта конструктивно мыслить.

Беда еще вот в чем: воображение Родни Вейнрайта так ярко рисует ему, как завтра с тремя страничками текста он поднимается на кафедру читать пятидесятиминутный доклад, и так ясно дает почувствовать переживаемый при этом ужас, что, он, будто под гипнозом, теряет последнюю способность шевелить мозгами. Он живо представляет себе, как, дойдя до середины третьей страницы, делает паузу, отпивает из стакана воды и оглядывает публику, которая смотрит на него сначала терпеливо, выжидающе и с любопытством, а потом нетерпеливо, раздраженно и с сожалением…

В отчаянии Родни опустошает миниатюрную бутылочку виски из стоящего в номере холодильника и, оживившись, начинает что-то-лишь бы что — писать на фирменной бумаге отеля «Хилтон». Затем, подряд опрокинув в себя бутылочки джина, водки и коньяка, он вдохновляется, и вот уже его ручка птицей летает по бумажному листу. К Родни возвращается оптимизм. Посмеиваясь и не прекращая писать, он скручивает пробки с пузырьков «Бенедиктина», «Куантро» и «Драмбуйе». Он слышит, как с вечеринки возвращается Джой Симпсон и, войдя в номер, закрывает за собой дверь. Родни на минуту прерывает творчество, чтобы приложиться ухом к стенке. В соседнем номере тишина.

— Что, дружище, сегодня не до траха? — радостно кричит он в стену, неверной походкой возвращается к столу и кладет перед собой чистый лист бумаги.

Пробудившись утром, Родни Вейнрайт обнаруживает, что провел ночь сидя за столом. Он с трудом приподнимает голову, которая гудит как пивной котел, и видит вокруг себя полчища пузырьков из-под спиртного и груды бумаги, покрытой невразумительной тарабарщиной. Одним движением руки он отравляет бутылки и бумагу в мусорную корзину. Затем принимает душ, бреется и тщательно одевается, не забыв нацепить галстук. Потом становится на колени перед кроватью и истово молится. Это единственное, что ему остается делать. Его спасет только чудо: божественное вдохновение, которое позволит ему на ходу измыслить сорокапятиминутное продолжение доклада о будущем литературной критики. Родни Вейнрайт, никогда искренне не веривший в Бога, стоит коленопреклоненный в святом городе Иерусалиме и поочередно возносит молитвы Иегове, Аллаху и Иисусу Христу, умоляя их спасти его от позора.

Доклад назначен на девять тридцать. В девять двадцать пять Родни появляется в конференц-зале. Внешне он кажется спокойным. Единственное, что выдает его волнение, — это приклеенная на лице улыбка. Участники конференции вслух отмечают, какой у него бодрый и веселый вид. Родни раскланивается во все стороны и непрерывно лыбится. От улыбки у него уже сводит скулы, но мышцы лица ему не подчиняются. Моррис Цапп, который председательствует на сегодняшнем заседании, о чем-то тревожно переговаривается с Джой Симпсон. Филиппу Лоу, судя по всему, стало хуже: температура не снижается, заболели суставы и появились приступы удушья. Джой вызвала в номер врача. Моррис Цапп сочувственно трясет головой и озабоченно хмурится. Родни, прислушиваясь к их разговору, одаряет их лучезарной улыбкой. Они в недоумении смотрят на него.

— Я схожу в гостиницу посмотреть, не пришел ли врач, — говорит Джой.

— Так, пора начинать шоу, — говорит Моррис Цапп Родни Вейнрайту.

Моррис представляет Родни, который, сияя улыбкой, сидит среди публики. Потом, все еще скаля зубы, он поднимается на кафедру, вынимает три машинописных листочка, кладет их перед собой и тщательно разглаживает. С трудом скрывая веселость, он приступает к чтению доклада. Публика, отреагировав на его мимику и решив, что доклад будет остроумным, весело хихикает. Родни доходит до третьей страницы, видит разверстую перед ним белую пропасть и расплывается до ушей.

В этот момент в дальнем конце зала начинается какое-то волнение. Родни Вейнрайт поднимает глаза от бумаги: это вернулась Джой Симпсон и шепотом совещается в заднем ряду с Сэмом Зингерманом. В соседних рядах головы поворачиваются в их сторону; раздаются взволнованные приглушенные голоса. Родни Вейнрайт сбивается и возвращается к началу фразы — своей последней фразы: «Вопрос, однако, состоит в том, каким образом литературная критика…» Гул голосов в аудитории нарастает. Несколько человек покидают зал. Родни замолкает и вопросительно смотрит на Морриса Цаппа, который сердито барабанит ручкой по столу.