Спартак

— Ну, что же, Спартак, когда ты решишь вернуться в мою школу?

Это был ланиста Акциан.

— Да поглотят тебя живым воды Стикса? — закричал, дрожа от гнева, гладиатор. — Долго ли ты будешь надоедать мне своими мерзкими приставаниями? Скоро ли дашь мне жить спокойно и свободно?

— Но ведь я беспокою тебя, — сладким и вкрадчивым голосом сказал Акциан, — для твоего же собственного блага, я забочусь о твоем будущем, я…

— Послушай, Акциан, и хорошенько запомни мои слова. Я не мальчик и не нуждаюсь в опекуне, а если бы он мне и понадобился, я никогда не выбрал бы тебя. Запомни это, старик, и не попадайся мне больше на глаза, не то, клянусь Юпитером Родопским, богом отцов моих, я так хвачу тебя кулаком по лысому черепу, что отправлю прямехонько в преисподнюю, а потом будь что будет!

Через минуту он добавил:

— Ты ведь знаешь, какая сила в моем кулаке. Помнишь, как я отделал десятерых твоих рабов-корсиканцев, которых обучал ремеслу гладиаторов, а они в один прекрасный день набросились на меня, вооруженные деревянными мечами?

Ланиста рассыпался в извинениях и уверениях в дружбе. Спартак в ответ прибавил:

— Уходи, и чтоб я тебя больше не видел. Не приставай ко мне!

Оставив смущенного и сконфуженного Акциана посреди портика, оба гладиатора направились через Форум к повороту на Палатин, — там, у портика Катулла, Катилина назначил свидание Спартаку.

Дом Катулла, который был консулом вместе с Марием в 652 году римской эры, то есть за двадцать четыре года до нашего повествования, считался одним из самых красивых и роскошных в Риме. Перед домом возвышался великолепный портик, украшенный военной добычей, отнятой у кимвров, и бронзовым быком, перед которым эти враги Рима приносили присягу. Портик служил местом встреч молодых римлянок, они совершали здесь прогулки и занимались гимнастическими упражнениями. Само собой разумеется, что сюда же приходили и молодые щеголи — патриции и всадники — полюбоваться прекрасными дочерьми Квирина.

Когда оба гладиатора дошли до портика Катулла, они увидели вокруг него толпу патрициев, любовавшихся женщинами, которых тут собралось больше, чем обычно, так как была ненастная погода — шел дождь, перемежавшийся со снегом.

Сверкающие белизной точеные руки, едва прикрытые прелестные груди, плечи, как у олимпийских богинь, пышность нарядов и блеск золота, жемчугов, яхонтов и рубинов, пестрота оттенков нарядных одежд представляли очаровательное зрелище. Тут можно было увидеть изящнейшие пеплумы, паллии, столы, туники из тончайшей шерсти и других чудесных тканей.

Собравшиеся в портике женщины поражали своей красотой. Там были Аврелия Орестилла, возлюбленная Катилины; молодая, прекрасная и величественная Семпрония, которая за душевные свои достоинства и высокие качества ума названа была впоследствии великой: она погибла в бою, сражаясь, как храбрый воин, бок о бок с Катилиной, в битве при Пистории; Аврелия, мать Цезаря; Валерия, жена Суллы; весталка Лициния; Целия, бывшая жена Суллы, уже давно отвергнутая им; Ливия, мать юного Катона; Постумия Регилия, предок которой одержал победу над латинянами при Регильском озере. Были там и две красавицы девушки из знаменитого рода Фабия Амбуста; Клавдия Пульхра, жена Юния Норбана, бывшего два года назад консулом; прекраснейшая Домиция, дочь Домиция Агенобарба, консула и прадеда Нерона; Эмилия, прелестная дочь Эмилия Скавра, и молоденькая развратная Фульвия; весталка Вителия, известная необыкновенной белизной кожи, и сотни других матрон и девушек, принадлежащих к самой родовитой римской знати.

Внутри обширного портика молодые патрицианки упражнялись в гимнастике или же забавлялись игрой в мяч — любимейшей игрой римлян обоего пола и любого возраста.

В этот холодный зимний день большинство собравшихся тут женщин прогуливались взад и вперед, чтобы согреться.

Подойдя к портику Катулла, Спартак и Крикс остановились несколько поодаль от толпы патрициев и всадников, как полагалось людям низкого звания. Они искали глазами Луция Сергия; он стоял у колонны с Квинтом Курионом, патрицием, предававшимся оргиям и разврату (благодаря ему впоследствии был раскрыт заговор Катилины). С ними стоял и молодой Луций Кальпурний Бестиа, трибун плебеев в год заговора Катилины.

Стараясь не привлекать внимания собравшихся здесь знатных людей, гладиаторы приблизились к Катилине. А Луций Сергий в эту минуту с саркастическим смехом говорил своим друзьям:

— Хочу на днях познакомиться с весталкой Лицинией, с которой так любезничает толстяк Марк Красс, и рассказать ей о похождениях его с Эвтибидой.

— Да, да, — воскликнул Луций Бестиа, — скажи ей, что Красс преподнес Эвтибиде двести тысяч сестерциев.

— Марк Красс дарит женщине двести тысяч сестерциев?.. — удивился Катилина. — Ну, это чудо куда занимательнее ариминского чуда. Там будто бы петух заговорил по-человечьи.

— Право, это удивительно только потому, что Марк Красс жаден и скуп, — заметил Квинт Курион. — В конце-то концов для него двести тысяч сестерциев псе равно что песчинка в сравнении со всем песком на берегах светлого Тибра.

— Ты прав, — сказал с алчным блеском в глазах Луций Бестиа. — Действительно, для Марка Красса это сущая безделица. Ведь у него свыше семи тысяч талантов!..

— Да, значит, больше полутора биллионов сестерциев!

— Какое богатство! Сумма показалась бы невероятной, если бы не было доподлинно известно, что это именно так!

— Вот как хорошо живется в нашей благословенной республике людям с низкой душой, тупым и ничтожным. Им широко открыт путь к почестям и славе. Я чувствую в себе силы и способность довести до победы любую войну, но никогда я не мог добиться назначения командующим, потому что я беден и у меня долги. Если завтра Красс из тщеславия вздумает получить назначение в какую-нибудь провинцию, где придется воевать, он добьется этого немедленно: он богат и может купить не только несчастных голодных плебеев, но и весь богатый, жадный сенат.

— А ведь надо сказать, что источник его обогащения, — добавил Квинт Курион, — не так уж безупречен.

— Еще бы! — подтвердил Луций. — Откуда у него все эти богатства? Он скупал по самой низкой цене имущество, конфискованное Суллой у жертв проскрипций. Ссужал деньги под огромные проценты. Купил около пятисот рабов, — среди них были и архитекторы и каменщики, — и построил огромное количество домов на пустырях, землю приобрел почти даром; там прежде стояли хижины плебеев, уничтоженные частыми пожарами, истреблявшими целые кварталы, населенные бедняками.

— Теперь, — прервал его Катилина, — половина домов в Риме принадлежит ему.

— Разве это справедливо? — пылко воскликнул Бестиа. — Честно ли это?

— Зато удобно, — с горькой улыбкой отозвался Катилина.

— Может ли и должно ли это продолжаться? — спросил Квинт Курион.

— Нет, не должно, — пробормотал Катилина. — И кто знает, что написано в непреложных книгах судьбы?

— Желать — значит мочь, — ответил Бестиа. — Четыреста тридцать три тысячи граждан из четырехсот шестидесяти трех тысяч человек, согласно последней переписи населяющих Рим, живут впроголодь, у них нет земли даже на то, чтобы зарыть в нее свои кости. Но погоди, найдется смелый человек, который объяснит им, что богатства, накопленные остальными тридцатью тысячами граждан, приобретены всякими неправдами, что богачи владеют этими сокровищами не по праву! А тогда, ты увидишь, Катилина, обездоленные найдут силы и средства внушить гнусным пиявкам, высасывающим кровь голодного и несчастного народа, уважение к нему.

— Не бессильными жалобами и бессмысленными выкриками можно, юноша, бороться со злом, — серьезным тоном сказал Катилина. — Нам следует в тиши наших домов обдумать широкий план и в свое время привести его в исполнение. Души наши должны быть сильными, а деяния великими. Молчи и жди, Бестиа! Быть может, скоро наступит день, когда мы обрушимся со страшной силой на это прогнившее общественное здание, в темницах которого мы стонем. Несмотря на свой внешний блеск, оно все в трещинах и должно рухнуть.