Стальное зеркало

Я был неправ. Я запомню.

— Воды, пожалуйста. И одеваться. И пошлите кого-нибудь к Его Величеству передать, что я нижайше прошу его об аудиенции в любое удобное ему время.

— Мой герцог! — Мигель, уже потянувшись к кувшину, замирает на мгновение, потом продолжает движение.

Низко склоненная голова, взгляд исподлобья, правая рука сама собой ложится на пояс. Живая стена. Попытается остановить, разумеется.

«Это не препятствие, ты еще помнишь? Это не препятствие. Через него проходить нельзя. Только мимо. Осторожно.»

— От кого ты узнал?

— От другой фрейлины королевы Марии. — От Анны де Руссильон, понятно. — Ваша Светлость!

— Он нарушил мое слово.

— Вы не давали им… — Мигель останавливается. — Вы не имели права давать им слово. Они — подданные короля Аурелии, вы не можете распоряжаться ими.

Да, конечно, я помню. Это не препятствие. Это свои. Спасибо, Гай, я помню.

— Он, — медленно и терпеливо повторяет Чезаре, — нарушил мое слово.

Не важно, что было до того. Эту ошибку мы разберем потом, если будет кому. Солнцу здесь все-таки недостает веса. Воздух замечаешь, только когда начинается ветер. Да и на качестве вина это сказывается.

— Это уже произошло, Мигель. Теперь с этим придется что-то делать.

— Вы не имеете права вмешиваться… — руки вверх: рубашка. — Вы не можете себе позволить… — руки назад: колет. — Мой герцог…

— Камзол, пожалуйста. И все остальное, что я просил.

— Ваша Светлость…

Нужно ответить. Нужно ответить так, чтобы он понял и перестал отвлекать.

— Я все слышал. Мигель, что будет, если я сейчас поступлю по твоему совету?

— Это внутреннее дело Аурелии! Это не наше дело.

Врешь, Мигель. Врешь мне в глаза. Тебе самому очень хочется. Не поговорить со здешним королем, конечно — не поможет. Тебя не пустят. Прогуляться до того места, где их всех держат. С гвардией, которую ты сам учил. Моей гвардией, если ты еще помнишь.

А ведь ты мог бы меня не будить. Ты мог бы сказать, что не счел происшествие важным. Я бы очень рассердился, ты знаешь. Но было бы поздно. И опасность угрожала бы только тебе. Так?

Ты сам хочешь, чтобы я вмешался.

Только не понимаешь.

— Это обещание, данное здесь. Это внутреннее дело Ромы. И потом, — о да, спасибо, Гай, совершенно верно, вот что значит опыт профессионального юриста… — Его Величество только обещал разорвать соглашение, но он этого еще не сделал. Формально речь идет о моей невесте. Арестованной без моего ведома. У меня нет выбора, Мигель.

— Ваша невеста, за кого хотите — за того выдаете, — ворчливо усмехается капитан. — Так, да?

Ну, здесь больше спорить не о чем. За дверью — тем более не с кем, не о чем. К счастью. На всех терпения и подсказок может не хватить.

Украшения. Шляпа. Перчатки. Меч… нет, все равно при входе отберут, хватит и кинжала. Все это годится в дело, когда не остается ничего другого. Перстни. Цепь. Пояс. Атрибуты положения. Те же доспехи.

Солнце бледное, свет неплотный — не зачерпнешь и не обопрешься, воздух… воздуха тут, в сущности, и нет. То, что вокруг — ничто, разбавленное пустотой. Вчера и солнца, и ветра было больше, сегодня уже не осталось. Вчера было смешно, до невозможного смешно — какая глупость, Аурелия предивная страна, где еще подобное может произойти?

Смех кончился, воздух тоже.

— Мигель, останешься здесь. Здесь.

Вряд ли все зайдет слишком далеко. Вряд ли оно вообще куда-нибудь зайдет, не самоубийца же этот… «Автократ»- подсказывает Гай… да. Но мало ли. Я и сегодняшних событий не ждал. И вчерашних.

Да и Гай вчера советовал обвенчать влюбленных больше ради шутки, чем из осторожности. Так что де Корелле и Герарди лучше наружу не выходить — мало ли, какие еще нас подстерегают неожиданности.

Мигель кивает, только что военный салют не отдает. Издевается, а заодно и выражает свою позицию. Молча. При помощи выразительной пантомимы… как вчерашняя парочка. Не особенно приятная аналогия. Да пусть сам принимает решения.

— Отвечаешь головой за Герарди… — Нет, радоваться и считать, что запрешь секретаря в покоях, рано: — И за себя. Конверт — синий.

Никакого конверта, конечно, нет — это просто название. Все давно обговорено, на все случаи жизни. На практически все. Есть цепочка командования, есть люди Рамиро Лорки, которые ждут под городом. Будем надеяться, что не пригодится.

Вот теперь и шутки кончились. Дверь под ладонью. Все.

«Если он заставит ждать, это хорошо, — говорит Гай. — Твое дело, все-таки, свести эту историю к шуму. К тому, чтобы она закончилась ничем.»

Да, конечно. Это — постановка задачи. Получить желаемое и ничего при этом не обрушить. Аурелия не его страна, Людовик не его король, здешние порядки касаются его только постольку поскольку.

Король не заставил ждать. Короля было слышно за один поворот и длинный коридор. Это умеет так орать? Железо по стеклу, надтреснутый колокол, несмазанные дверные петли, проржавевший флюгер, тележное колесо — благозвучнее, потому что цельны и закончены в себе. Здесь — половина звука, половина смысла, пытающаяся занять форму целого — ложится холодной ладонью между лопаток, и не стряхнешь: липкая.

В данный момент казнями египетскими грозят начальнику караулов. Суть обвинений — нужно признать — справедлива. Звук и смысл. Все остальное — лишнее, раздувающее верную суть до пустых радужных пузырей, летящих по ветру. Воздух заполнен скрипом, словно метет метель из толченого стекла.

Это, вопящее в кабинете, удивительно похоже на своего покойного тезку. На слух, по крайней мере.

Впервые вижу, чтобы жертва подражала тюремщику.

«Это бывает, — отзывается Гай. — Чаще, чем ты думаешь. Люди очень легко присваивают все, что позволяет им не чувствовать себя беззащитными.»

Беззащитными были вчерашние двое. Впрочем, почему — были? Увы, были и остались. По крайней мере так показалось коронованному пускателю мыльных пузырей. Он ошибся. Ему плохо доложили, не все, не так. Он не понял, что сделал. И сейчас — дверь распахивается, господин обер-камергер с перекошенным лицом, в перекошенном камзоле кланяется, приглашает, провожает — должен понять. Должен.

Он нарушил мое слово.

Король, следует признать, пытается произносить какие-то положенные церемониалом слова — но сквозь них отчетливо слышно желание обрушиться всем весом и раздавить. И почему-то — страх.

Под подошвами что-то хрустит, легко, как скорлупа. Фарфор, кажется.

— Ваше Величество, вчера вы были бесконечно добры и обещали, что ваши милости не прекратятся и впредь. И я, зная, что этот источник воистину неисчерпаем, спешу злоупотребить им. — Лицо короля — одна из тех вещей, которые нужно сохранить. По возможности. — Я не ведаю, чем госпожа Лезиньян вызвала ваш гнев — но как человек, все еще связанный с нею, и как будущий ваш верный подданный, я прошу вас сжалиться над ней и всеми, кто с ней.

Пустые карие глаза сходятся на посетителе. Кажется, король забыл, что удовлетворил просьбу об аудиенции, выслушал доклад о прибытии, велел пригласить, только что приветствовал и называл по титулу. Смотрит, как арбалетчик на далекую мишень. У лучников другой взгляд — там предчувствие усилия, предельного напряжения всех мышц, нужного, чтобы отправить в полет стрелу. Там — цель и полет. У арбалетчика — цель и легкость.

— Вы имеете дерзость приходить ко мне с подобным?!

— Ваше Величество, разве это дерзость — вверить себя милости монарха?

Ну вспоминай же! Ты — правитель, а не перепуганный мальчишка, ты достаточно силен, чтобы не кричать.

Меня не будет слышно за дверью. Его будет слышно, а меня — нет. Это очень неудобно, потому что Мигель надолго от меня не отстанет.

— Вы понимаете мою милость как право требовать услуг! Одного, другого, третьего! Каждый день!

«Не отвечай», — говорит Гай.

Да, конечно. Отступить на полшага, слегка поклониться. Конечно, все требуют, таково бремя монархов.