Страница 52 из 59
— Ты уже фактам не веришь. Кому и чему тогда ты вообще веришь? Хотя бы я могу рассчитывать, что пользуюсь у тебя доверием?
Я злорадно хмыкнул.
— Н-н-да… — протянул иерей. — А себе ты веришь?
— Почему я должен делать для кого-то исключение? Тем более, так хорошо себя зная… Ладно, сперва проверим, а потом поверим… Что будешь делать, когда убийц задержат? Девочка вернется в детдом?
— Не знаю… Мне вряд ли дадут опекунство над ней. Семьи у меня нет, да и, несмотря на снятие государством с церкви табу, на нас по-прежнему смотрят как на инопланетян. Признаться, я с удовольствием оставил бы ее у себя. Воспитывал, учил думать, разбираться в людях… Мне кажется, я смог бы… Во всяком случае, это куда лучше интерната, где нет возможности уделять каждому ребенку столько тепла, сколько ему требуется… Рано об этом говорить. А почему ты спросил?
— Потому что тоже об этом подумал.
— Ты тоже хотел оставить Наташу у себя? — обрадовался иерей.
— Я тоже хотел оставить Наташу у тебя, — в тон ему ответил я. — Может, тогда бы и ты успокоился. В детдоме ей действительно нечего делать. А опекунство оформлять не обязательно.
— Как? — опешил он.
— Так. Оставь ее, и все. Она числится «в бегах». Документы ей пока не нужны. А когда подрастет, будет уже поздно оформлять ее куда-то против ее воли. Тогда бумаги и восстановишь. Да и много может измениться за это время…
— Но это… Разве так можно?
— Нельзя, — нагло заметил я. — Эй! Смотри, куда едешь! Мы уже проехали мимо отдела… Ты со мной или подождешь?
— С тобой. Хочу увидеть все собственными глазами. Из твоих монологов кроме сомнений и недоверий ничего не понять… А ты уверен, что если девочку…
— Все, отче! Блажь потом, сначала дело, я постучал в дверь кабинета Новикова. — Приветствую удачливых коллег!
— Здравствуй, — пожал мою руку Новиков. — А это кто?
— Священник-то? Это со мной. Знакомьтесь: отец Владимир — Новиков. Мы успели? Не увезли еще задержанного?
— Успели. В камере он. Ты с ним прямо сейчас говорить будешь?
— Желательно. Только скажи: это точно те самые вещи?
— Ты обижаешь, старик!
— Тогда хорошо. Просто на меня два дня назад бацилла недоверчивости напала. До сих пор отбиться не могу… Веди этого несостоявшегося барыгу.
«Барыга» был столь худ и тщедушен, что выглядел младше своего возраста. На его лице лежала печаль безмятежности и невинности, и лишь глазенки затравленно бегали по сторонам, словно у мышонка, попавшего в западню.
— Папироской угостите? — поинтересовался он, быстро и цепко оглядывая меня. — Или будете жаться, как этот? — кивнул он на Новикова.
— Ах ты! — Новиков сделал шаг к спокойно улыбающемуся нахалу.
— Оставьте нас одних, — попросил я. — На десять минут.
Новиков немного помялся в нерешительности, резко повернулся и вышел. Разумовский последовал за ним.
— Дядя, — заявил мне парнишка, когда двери за ними закрылись, — мне тринадцать, и меня не посадить, хоть ты тресни. Все равно вскоре отпускать придется, так что не мучайся зазря… Папироску дай.
Я подтолкнул к нему сигареты и спички, посмотрел, как он умело и ловко прикуривает, подождал, пока несколько раз глубоко и с наслаждением затянется, и уточнил:
— Знаешь, что от курения не растут? Всю жизнь малорослым и будешь.
— Я и не против. По мне, так самое то, если б мне всю жизнь тринадцатилетним оставаться. Так вы мне ничего сделать не сможете. А вырасту — враз посадите. Ладно, лекции-то читать, ближе к делу.
— За совет он, наверное, и процент снизил? — невольно улыбнулся я его нахрапистости.
— Кто? — не понял он.
— Мужик, который тебе сказал, что до четырнадцати тебя не посадят. Что до того времени ты можешь любую чушь нести, вплоть до того, что тебя в ограбленную квартиру ветром задуло. Он ведь твой постоянный поставщик?
— Не знаю, о чем вы, — он ловко выпустил одно за другим пять колец дыма и лениво наблюдал, как они тают в воздухе.
— А ведь он тебя обманул. Бери с него теперь на пять процентов больше. Он не сказал тебе о главном. Вышел новый указ, что всех несовершеннолетних, пойманных на кражах и тому подобном, в целях перевоспитания отправлять на работу в монастыри. На тот же срок, который указан в кодексе. Перевоспитывать таким образом. Вроде и не тюрьма, а…
— Да ладно заливать-то, — недоверчиво ухмыльнулся он, но все же покосился на дверь, за которой скрылся Разумовский.
— Это твое дело, верить или не верить, я лишь констатирую факт.
— Почему я не слышал о таком законе?
— А о каких законах ты вообще слышал? Только о тех, о которых рассказал тебе твой «работодатель». Станет он рассказывать о том, что ему невыгодно?
Немного подумав, паренек упрямо тряхнул головой:
— Все равно не верю. Я знаю, как вы можете лажу на уши вешать…
— Лапшу, — поправил я.
— Что? Ах, это… Без разницы. Так что, дядя, давай пропустим этот момент и пойдем дальше. Я уже пуганый-перепуганный, меня на мякине не проведешь.
— Как хочешь. Мне от тебя ничего не надо. Я просто оповестил тебя, куда ты отсюда отправишься. Сейчас я составлю бумаги…
— Подождите, так вы что? Серьезно?
— Какой смысл мне с тобой шутить? Тебя опросили? Опросили. С сотрудниками угро ты пообщался, значит все, оформляем тебя и отправляем в монастырь. Священник уже прибыл. Ты когда-нибудь видел, чтобы при допросе присутствовал священник? А ты еще мне не веришь…
Он беспокойно заерзал на стуле:
— Дядя, я не хочу туда… Почему меня не спрашивают? Я ведь еще маленький!
— Чтоб краденые вещи продавать — большой, а чтоб работать на благо монастыря — маленький?
— Вам-то что? Я тоже, между прочим, кушать хочу. На работу не берут, а мать — пьяница… Жить мне на что-то надо?! Че, я с голодухи окочуриться должен?! Даже если я скажу вам про шмотки, вы меня все равно туда отправите?
— Сложный вопрос, — я почесал в затылке. — Вообще-то там есть пункт про чистосердечное раскаяние… Ноя не знаю, подходит ли этот пункт к тебе… Ты ведь и потом будешь краденое продавать?
— А как мне быть?! Ты присоветуй! Сядь на мое место и не головой подумай, а желудком… Да и если я «колонусь», мне, ведь шмоток больше никто не даст…
— Так это и хорошо. Неужели тебе так хочется рано или поздно угодить в тюрьму?
— Нет, все же вы меня не понимаете. Видать, права поговорка: «Сытый голодного не разумеет».
— Умен ты не по годам, хоть и наивен… Пойми, я не могу подсказать тебе, как жить. Я не знаю… Но не тем, путем, который ведет на зону. У нас, на Руси, тюрьмы не исправляют человека, они его губят. Найди что-нибудь другое.
— Вещи мне мужик дал, — сказал он мрачно. — Я его не знаю… Нет, клянусь — не знаю! Ко мне обычно Макеич клиентов приводит. Проверенных. И как вы догадались, процент с этого имеет. А этот «орел» вчера пришел и с порога половину от выручки предложил. Ни откуда он, ни кто не знаю. А спрашивать паспорт в таком деле — сам понимаешь… В другой раз, может, я бы и отказался, да уж больно жирный куш был, вот и позарился. Магнитофон фирменный, рога какие-то…
— Бивни моржа, — поправил я.
— По мне, кости-костями, только что с рисунками. И еще воротник из лисы. Я прикинул: вещи все ценные, и решил рискнуть… Дорисковался.
— Когда вы должны были встретиться?
— Сегодня в шесть вечера, он придет ко мне домой.
— Как он выглядел?
— Серый какой-то. Среднего росточку, одет во все серое… Во! Клыка у него во рту не было. Слева… Ну что, все?
— Вот тебе телефон офиса одного мужика, он бизнесом занимался еще в те времена, когда это преследовалось, подпольную мануфактуру наладил, за что срок и получил. Когда вышел, времена поменялись, и за это уже не сажать, а поощрять начали. Он старое вспомнил, развернулся, в гору пошел. Но есть у него два «бзика» после зоны. Церкви в колониях строит и на своих заводах и фирмах места преимущественно отсидевшим дает. В целом неплохой мужик. Позвони ему, скажи, что от меня. Там тебя обучат. Либо обувь будешь шить, либо кожаные куртки. Конечно, финансистом или брокером ты не станешь, но на чай и хлеб с маслом тебе хватит.