Дипломатия греха

— Тогда я пойду стирать твою одежду.

— А у меня нечего стирать. Всё чисто и сложено в шкаф.

— Но я уже положила в ванну то, что висело на стуле. И воду набрала.

— На стуле? — припомнил я. — Костюм?! Мой единственный, парадный, импортный, черный, любимый?! Замочила?!

— Ты доволен?

— Я счастлив! — ответил я и так посмотрел на иерея, что, невзирая на разницу в телосложении, Разумовский отодвинулся.

— Ребенок… начал, было, он, но договорить ему не дал неожиданный телефонный звонок.

— Странно, сказал я. Я никого не жду… Алло?.. Костя… Уже? Так… Так… Это точно? Ошибок быть не может?.. Понятно. Спасибо.

Я положил трубку и пожал плечами:

— Странно, но подпись Виктора на дарственной подлинная… Эксперт утверждает это категорично.

— Я же говорил…

На кухне раздался страшный грохот, сопровождаемый мелодичным звоном. Иерей стремглав бросился туда, а я остался сидеть на месте, ибо по звуку узнал стоявший на полке бабушкин сервиз.

— Веник есть? — смущенно спросил появившийся спустя пять минут Разумовский.

— Дай ей лучше пару гранат. Эффект будет тот же, только произойдет все быстрее.

— Ну, зачем ты так? — укоризненно сказал священник, но я, не снимая ботинок, завалился на диван и отвернулся лицом к стене.

Встал я только после того, как Разумовский приготовил ужин и позвал к столу.

— Я едва не забыл. — Сказал иерей, придвигая ко мне тарелку. — К тебе заходили какие-то парни, пока тебя не было. Сказали, что они твои знакомые.

— Из угро?

— Не знаю. Когда узнали, что тебя нет дома, ушли. Обещали зайти позже или перезвонить. Один высокий, чуть ниже меня, но очень худой. Волосы светлые, почти белые. А второй нормального роста, симпатичное лицо, темно-каштановые волосы.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Может, из ЖЭКа, сантехники или кабельное телевидение… А как меня спросили?

— Николая Куницына, — иерей невольно улыбнулся, вспомнив. — Слегка ошалели поначалу, когда меня увидели. Минуты три глазами хлопали. Я-то к такому вниманию привык, а вот им явно не часто доводилось священников встречать.

— Священников, может, и приходилось, а вот громил с крестом на груди вряд ли. Ладно, батюшка, ты выполнил свою роль телохранителя, я свою роль сыскной овчарки, теперь — спать. Я устал, как… Сильно устал. Завтра будешь бегать ты, а я малость переведу дух. Хотя это сложно будет назвать отдыхом… У тебя нет на примете какой-нибудь доброй прихожанки, которая могла бы приютить у себя ребенка на денек-другой? Пока мы с этим делом все не утрясем? Вдвоем мы успели бы сделать куда больше, да и машина твоя была бы весьма кстати. Знаешь, сколько я сегодня денег на такси выкинул?

Иерей задумался И кивнул:

— Есть такая. Очень добрая и милая женщина. Надеюсь, она сможет приютить девочку у себя на некоторое время… Думаешь, у нас есть шанс разобраться в этом деле?

Я поставил грязные тарелки в раковину, минуту помучился над вечно неприятным для меня вопросом: мыть или не мыть? Лень победила, и я побрел в гостиную. Единственную кровать занимала раскинувшаяся меж разбросанных подушек спящая Наташа, и нам с Разумовским оставалось выбирать между диваном и матрасом на полу. Мы кинули жребий, и, разумеется, диван достался иерею. Достав из шкафа постельное белье, я бросил один комплект довольному Разумовскому и только тогда ответил на его вопрос:

— Все будет зависеть от нас. Под лежачий камень вода не течет. Это ведь не случайное ограбление. Оно было совершено по наводке кого-то из близких или знакомых. Значит, В поисках мы невольно заденем кого-то, наберем информацию, сопоставим… Но возни будет!.. А может, ничего и не получится, как знать? В городе раскрывается не больше двадцати процентов совершенных преступлений, что бы ни говорили в сводках… Видно будет… Погаси свет.

Выключатель щелкнул, и я заворочался на своем жестком ложе, устраиваясь поудобнее. Подушки мне не хватило, и я положил под голову свернутую куртку, пуговицы которой больно впивались в щеку. И все же: почему тебе не дает покоя именно этот проповедник? Устав бороться с курткой, я вывернул ее наизнанку, поморщился, услышав шкрябанье собственной щетины о шелк, и напомнил:

— Если девочка говорит правду и ее действительно пытались украсть, возникает вопрос: зачем? Убийц она не видела. Ни о чем не догадывается. Отбрасывая книжные версии о настоящих родителях, фамильных медальонах и картах с обозначениями несметных сокровищ, нарисованных на обратной стороне ее платья, остается одно: она мешает кому-то. Единственная ценность в данном случае — квартира. Если нет другой доверенности или завещания, значит, нужно приглядеться именно к Худенко. Хотя я не исключаю версии, что он интересуется только квартирой, а к убийству отношения не имеет. Я тоже считаю, что действовать вот так, в открытую, из-за квартиры он бы не стал… И есть еще один важный фактор: я не верю в безвозмездную помощь и кристально чистых людей, кладущих свою жизнь ради других.

— Врешь. Ведь ты сам помогаешь нам. Бескорыстно и во время своего отпуска.

— Я это делаю только потому, что не вижу другого способа отделаться от вас. Почему ты всегда хочешь казаться хуже, чем есть? Иногда ты действительно ведешь себя, как засранец!

— Говнюк, поправил я, перевернулся на другой бок и моментально заснул.

Проснулся я оттого, что кто-то мокрыми пальцами теребил меня за нос. Я заворчал и попытался с головой спрятаться под одеялом, но холодная ладошка настигла меня и там. С трудом я приоткрыл один глаз и едва удержался от вопля. На меня смотрело мертвецки бледное лицо с пронзително-голубыми глазами. Нечто подобное я видел в музеях, но там оно называлось «маской смерти, используемой вождями африканских племен перед ритуальным поеданием пленников».

Где моя зубная щетка? — строго спросила меня Наташа, размазывая по щекам зубную пасту. — Я вся перепачкалась.

— Это я вижу. — Я медленно приходил в себя после пережитого шока. — А где этот проклятый,… Где отец Владимир?

— Он покормил меня и уехал. Сказал, что сегодня я поеду к тётеньке в гости, и он должен ее обрадовать.

— Обрадует, — согласился я и, вскочив с матраса, запрыгал на одной ноге по комнате, пытаясь попасть ногой в штанину.

— А что это у тебя за полоска? — Удивилась Наташа, глядя мне на спину.

Я схватил со стула рубашку и быстро привёл себя в порядок.

— С кошкой играл, буркнул я.

— За хвост таскал? — укоризненно нахмурив брови, догадалась девочка. — Кошек нельзя обижать, они царапучие.

— За хвост, за хвост, — я взял ее за руку и отвел в ванную.

— А где она сейчас?

— Кто? Не крутись так, мыло в глаза попадет.

— Кошка, которая тебя поцарапала?

— Это было пять лет назад, — припомнил я. — Значит, лет через пять выйдет из зверинца и снова будет мышей ловить… Смотри, как перепачкалась, даже платье по пояс в пасте… Ну, немудрено — в тюбике почти ничего не осталось. Вытирайся. Вот так. А теперь иди в комнату и поиграй во что-нибудь.

— Поэтому у тебя нет кошек? Ты их боишься?

— Нет, просто нигде не нахожу. Как только где-нибудь увижу, сразу пяток-другой прихвачу. Страсть как люблю этих блохас… этих милых существ.

Ножевой шрам у меня на спине оставил вор-рецидивист Петр Голубкин, когда я сдуру в одиночку сунулся в его лежбище, организованное в подвале дома. Сумки с вещами с последнего грабежа, сваленные в углу, на секунду отвлекли мое внимание, и я не сразу заметил, как за моей спиной из темноты выросла тень… Я лежал в больнице три недели, он свыше двух месяцев, ибо две пули в его ногу всадить я все же успел. Банальная история, но, к моему счастью, в куда более крутых переделках я не получил ни царапинки. Пока что мне везло.

— А если я найду киску, можно я ее с собой возьму?

— А? Ах, киску… Знаешь, пока не стоит. Потом, через недельку или через две… А может, через три…

— Тогда во что мы будем играть? — ребенок был настроен решительно.