Подземный Венисс

Неся свою бывшую подругу на руках, заглядывая в ее обезображенное кровоподтеками лицо, Шадрах и сам не верил горячему чувству, стеснившему грудь. Ну почему он любит ее сильнее такой, покалеченной и беспомощной, чем когда-то — здоровой и невредимой?

Мужчина снова и снова повторял имя милой, как мантру, пока шагал, пока бежал, разражаясь криками и бранью, вон из гигантского собора, зарекаясь убить доктора Фергюсона, если они еще встретятся.

Шадрах уносил Николь еще глубже под землю, в единственное место, в существовании которого не сомневался, — к себе домой. И на бегу — неуклюжем, вперевалку — озирался, будто за ним гонятся, но вспоминал, что тащит своих «преследователей» с собой. Вокруг то шумели толпы людей, отмечающих какие-то события из давнего прошлого, то, подобно крохотным благословениям или, наоборот, изъянам, попадались пустынные отрезки пути, пролегающие рядом с обнаженными шахтами, в жерлах которых таилась мертвая тишина.

В таких безмолвных и сумрачных местах он обнимал Николь и упивался ее ароматом. Прижимал к лицу ее волосы, целовал голову. Баюкал милую на руках. Слушал, как она дышит. Как же сильно он ее любил! Особенно сейчас. В огромных пустых коридорах, вырубленных в твердой скале, где тишину нарушали одни лишь капли воды, срывающиеся в лужицы, в окружении теней, страсть овладела им с такой силой, что стало жутко. Глядя на лицо спящей, Шадрах понимал: он готов ради нее на все. Теперь, когда мужчина вновь обрел свою милую, все прочие ужасы, тревоги, опасения и мелкие треволнения уничтожил один всепоглощающий страх — потерять ее. «Пойму ли я, что я за человек, если она умрет? Будет ли мне дело до этого?»

И он продолжал бежать.

Долгие часы пути стерлись из памяти. Шадрах породнился с тишиной, наслаждаясь мгновениями, когда, как чудо, как проклятие, наползали полоски тусклого света и озаряли для него лицо любимой.

И вот, полумертвый от изнеможения, мужчина нетвердым шагом приблизился к двери «дома», где жили родители. Драгоценная ноша словно бы ничего не весила; куда тяжелее, подобно серым камням тоннеля, были мысли: а вдруг ее уже невозможно вернуть к жизни? Вот что по-настоящему оттягивало Шадраху руки, всю дорогу не давая покоя.

На металлической двери — полинялая табличка с адресом. Щель для курьерской почты. Дверь как дверь, одна из сотен вдоль по коридору, облитых изумрудным зеленовато-серебристым свечением фонарей. Сырой и затхлый воздух, который слишком часто пропускали через очистители. Повисшие искорки минеральной пыли. В темных углах разлагались отходы, причем, должно быть, не первый месяц. Полустертые меловые линии обозначали площадки каких-то непонятных детских игр, однако вокруг не было видно ни души. Шадраха тревожило это безлюдье. Уже миновало за полночь, и шахтерам полагалось вернуться с работы.

Из-за двери, за которой прошли первые двадцать четыре года его жизни, донесся негромкий монотонный гул головизора. Знакомый звук неожиданно подействовал на нервы; Шадраху представилось, будто последние десять лет над землей были сном — сейчас он постучит, и мать откроет, поведет его за собой, и сын усядется перед экраном после долгой смены в шахтах. Мужчине даже почудился запах ее шампуня.

Иоанн Креститель заворочался в кармане плаща, словно от нетерпения.

Шадрах так и не нашел в себе сил постучать, поэтому пнул по двери ногой. Он очень боялся, что если отпустит Николь, то и сам рухнет на пороге.

С минуту ничего не происходило. Мужчине казалось: еще немного, и он потеряет сознание. Но вот гул визора оборвался. Шадрах затаил дыхание. Дверь приоткрылась, но ровно настолько, чтобы в щель показался длинный ствол лазерной винтовки. Дуло уставилось прямо в лоб гостю.

Кто-то пристально изучал Шадраха из темноты. Не отец, это точно. Мужчина смотрел в непроглядную мглу и пытался изобразить улыбку. Его собственная пушка пряталась в кобуре на боку. Дуло винтовки холодило кожу. Послышался гулкий, точно из бочки, и глухой, словно издали, голос:

— Кто здесь?

— Папа? — сказал Шадрах. — Тут живет мой папа.

Из мрака раздался внезапный взрыв бесцеремонного смеха. Дверь отворилась нараспашку. На пороге возник сухопарый длинноволосый незнакомец в оборванной черной робе до пят, реальный, как сама тень. На странно вытянутом бородатом лице, подобно двум осколкам изумруда среди потускневшей серебряной оправы, яростно сверкали зеленые глаза.

Это был не отец. Чужак сверхъестественно быстро приблизился, продолжая держать посетителя под прицелом. Руки у него оказались ужасно длинные.

— Ты кто такой? — спросил незнакомец. — Что нужно?

— Я скажу, только вы пушку опустите.

— Обойдешься. Ты кто?

Шадрах закряхтел под весом Николь и переложил ее поудобнее.

— Отец… Мой отец до сих пор тут живет?

— Я один здесь живу.

— Давно?

— Три года.

И вдруг его ноша двукратно потяжелела. Накатила страшная усталость. В голове зазвучал язвительный голос: «А ты чего ждал? Не надо было бросать семью».

— Случайно, не знаете, кто здесь жил до вас?

Хозяин дома покачал головой.

— Не знаете, как их найти?

В воздухе пахло не то обожженными ветками, не то лимонными корками, пролежавшими долго в канаве. Собеседник снова прыснул.

— Вы посмотрите только: я целюсь ему в лицо из винтовки, у него на руках мертвая женщина, и он еще будет мне задавать вопросы, — произнес он глухим и хищным голосом. — И потом, от тебя пахнет зверем. Ты что, зверя убил?

— Она не мертвая! — Крик Шадраха раскатился эхом по коридору.

Мужчины помолчали, пристально глядя один в далекое прошлое, другой — в глубь коридора, а Николь, похожая на закланную жертву, оставалась между ними. Пришелец желал одного — убить этого чужака, что встал на его пути домой. Любимая понемногу выскальзывала из рук. Может, изловчиться и выхватить пистолет?

Однако противник уже опустил винтовку, оставив ее при себе, и запинаясь, как бы против собственной воли, проговорил:

— Можешь зайти на минутку. Нечего сквозняк напускать.

Ослабевший Шадрах кивнул.

— Спасибо. Спасибо. Вы очень добры.

Впервые с тех пор, как он сошел под землю, хоть кто-то повел себя по-человечески.

Хозяин махнул рукой, приглашая его войти, а на пороге сказал:

— Вздумаешь ограбить — прикончу.

— Я без оружия.

— Ну конечно. А то я не чую запах металла. И не мечтай: только сунешься за стволом, тут же ляжешь.

— Верю.

И вот Шадрах оказался в отчем доме после самовольной десятилетней ссылки. Даже сейчас, когда родные отсюда исчезли, многое осталось так, как он помнил. Тот же тусклый головизор показывал слезливую мелодраму. Старенький стол утратил еще два стула. Справа стояла новая кушетка. Должно быть, она раскладывалась, как диван, потому что кровати тоже не было. Посередине комнаты уже не витал голографический портрет родителей, снятый в день их свадьбы. Книжный шкаф, казалось, еще пообтерся и расшатался. На полках уцелела всего пара книг, но вид у них был потрепанный, покоробившийся — лишнее доказательство исчезновения отца. Он-то, не в пример многим, книги уважал, считал произведениями искусства, достойными самого заботливого обхождения, хотя даже не умел читать. Комнату освещал мерцающий флуоресцентный шар, неприкрытый абажуром. Внутри намного резче пахло горелыми ветками.

Хозяин пристально посмотрел на Николь, лежащую на руках, гостя, и произнес:

— Она сильнее тебя, верно?

Лицо его напоминало старинные руины, а стремительный взгляд проникал насквозь.

— Она меня принесла.

Незнакомец кивнул.

— Присаживайся. Можешь ее опустить. Меня зовут Кэндл. Я жрец.

— Спасибо. А я — Шадрах Беголем, — ответил мужчина, бережно укладывая Николь на кушетку.

Старый коврик оцарапал ему колени своим жестким ворсом. Во взоре жреца, устремленном на лежащую женщину, было что-то такое, что выдало его с головой.

— Ты ведь не человек, да?

— Да.

Длинные руки Кэндла напоминали толстые корни, оканчиваясь клешнями, которые при необходимости втягивались вовнутрь. Кисти отливали на свету желтизной. Там, где заканчивались манжеты, Шадрах заметил пучки мохнатой бурой шерсти — и вдруг почувствовал себя в большей опасности, нежели под дулом винтовки. Что, если этот Кэндл сродни сурикату, чья голова оттягивает ему плащ?