Подземный Венисс

Он разразился неистовым смехом и пнул белый шарик в угол.

Потом они долго шли по длинному коридору в молчании. Но вот Фергюсон обернулся и, скаля зубы, замедлил шаг.

— А вы уверены, вы точно хотите увидеть этого донора?

— Хочу.

— Зрелище может оказаться не из приятных.

— Знаю, — обрубил Шадрах, надеясь, что доктор заткнется.

Хирург отвернулся и пошагал дальше; посетитель за ним. Немного погодя до их ушей стали долетать глухие стоны и плач, в которых слышалось отчаяние, обещание долгих дней предсмертной агонии. В конце коридор уводил налево. Звуки доносились из-за поворота.

На углу Фергюсон остановился.

— Вы мне так и не ответили, — заметил он.

— На что? — спросил Шадрах.

Ему представлялась толща льда, от которого твердеют вены. Мужчине было страшно. Страшно оттого, что ждало за углом.

— Как оно там, наверху?

— Светлее.

Притворная улыбочка.

— Я рад, что ты сволочь. Правда, рад. Так даже легче.

— Что легче?

— Здесь уже не до санитарных норм, не до правил, ясно? А как иначе нам управляться с потоком? Тела идут и идут… Вот сюда, за угол, мы их потом и отсылаем.

Лицо хирурга исказила сардоническая усмешка, он похлопал посетителя по плечу:

— Крепись. Собери свою волю в кулак. Пойми, куда может завести человека отчаяние. А теперь я тебя покину.

И тронулся прочь. Когда он почти пропал из виду, Шадрах крикнул вслед:

— А вы правда доктор?

Но тот был уже далеко, и мужчина не разглядел, кивнул он или помотал головой. Без разговоров доктора Фергюсона, без эха его шагов крики, стенания и плач словно набрали силу.

На стене перед глазами Шадраха висело тело, к которому подводилась кровь и прочие вещества. Это был мальчик, похожий на уснувшего ангела. Глаза были закрыты, идеальный рот безмятежно улыбался. Ребенок не слышал воплей; окруженный околоплодной жидкостью, он спал и грезил о верхнем мире и знать ничего не знал, кроме того, о чем твердил ему голос тела.

Шадрах поежился, расправил плечи, глубоко вздохнул и, не тратя времени даром, повернул за угол.

И чуть ли не сразу уперся в тупик. Неужели доктор Фергюсон обманул? Но до ушей по-прежнему долетали стоны, причитания. И вроде бы они звучали откуда-то снизу. Мужчина шагнул вперед и застыл: справа возникли ступени. Лестница вела к железным воротам, а за воротами… бездна, кишащая плотью. И дети — они творили что-то неописуемое. Ребятишки колупали глазные яблоки из лиц, торчащих между металлическими прутьями. Вначале казалось, это люди выглядывали наружу из темницы, но нет: головы были отрезаны от тел, изуродованы, бледны и кровоточили. Дети выковыривали широко раскрытые глаза, словно искали на берегу жемчужины. За воротами и рядом охранников-сурикатов тянулись вдоль стен самоохлаждающиеся «кувшины», где лежали, хранимые от всех превратностей внешней среды, основные органы. Печени, почки, сердца и целые нервные системы, схожие с ветвистыми виноградными лозами, существовали в соседних мирах, среди зеленоватой мути. В прозрачных сосудах ярко светились мозги, в которых через стволы поддерживалось жизнеобеспечение, однако более всего было ног и рук. Отсеченные от своих бывших хозяев, они лежали сырыми грудами либо стояли, как манекены.

Но скалящиеся, похожие на привидений потенциальные покупатели плевали на весь этот жизненный материал, они торговались и даже дрались из-за того, что лежало к ним ближе.

Наконец один из охранников хрипло рявкнул:

— Ну что, вы входите или как?

Шадрах посмотрел на него пустыми глазами. Сурикат повторил вопрос, он кивнул, и внешние ворота распахнулись. Когда они сомкнулись за спиной, мужчина собрался с духом.

— Я тут ищу одного человека. Есть вероятность, что он жив. Куда идти? Что делать?

— Если вам повезет, — отвечал охранник, — найдете его вон там, дальше, где у нас хранится свежачок. — Он осклабился, показав пожелтевшие зубы. — Скоро привыкнете. Все привыкают.

Шадрах вошел за внутренние ворота, и на него нахлынул базарный гул, вопли торговцев, нахваливающих свой товар. В этом было столько скверны, что у мужчины загудело в голове. Сердце, жаждавшее найти возлюбленную целой и невредимой, болезненно сжалось перед суровой реальностью. Мозг отказывался принять то, что уже принимали глаза. Мужчина ощутил себя поверженным, растоптанным, и из его груди вырвался такой глубокий и тоскливый вопль, неизъяснимый и в то же время такой человеческий в этом самом бесчеловечном из мест, что даже окаянные детишки оставили свои лихорадочные забавы с частями тел и с изумлением обернулись посмотреть на рослого, потерпевшего удар чужака.

Запах стоял, как в склепе, чего и следовало ждать, поскольку далеко не все органы сохранили свежесть и были пригодны для пересадки; бессмысленно блуждая в толчее, Шадрах никак не мог понять, зачем их вообще покупают. К примеру, вон та зеленая нога, она же сгнила наполовину — а одноглазый торгуется за нее так, что пена у рта. Или раздавленный череп с полувытекшими мозгами — кому и на что он может сгодиться? Когда же подземный мир успел докатиться до подобного зверства?

Наконец Шадрах нашел в себе силы спросить дорогу, и какая-то женщина объяснила, куда идти, минуя гнусную бойню. Но почему-то в указанном месте обнаружилась лишь целая гора конечностей в самом разном состоянии, которую сторожил сердитый голый карлик.

— Где мне найти доноров? — спросил мужчина.

Карлик сделал вид, что роет землю руками, и ткнул пальцем в гору.

— Прямо там? — произнес Шадрах. — В куче?

Сторож кивнул.

Тогда мужчина склонился и начал разгребать падаль вокруг себя. Карлик смотрел на него и ухмылялся, не предлагая помочь.

Шадрах распрямился, тяжело озираясь, будто попал в трясину кошмарного сна. Впрочем, его тело само знало, что делать. Мужчина снял свой плащ, отложил его в сторону и вошел в огромный курган из ног.

Курган был действительно огромный, и лишь немногие из конечностей предварительно упаковали для сохранности. Большинство швырнули в кучу просто так загнивать или же кое-как заморозили. Гора воняла испорченным мясом. Имела вкус тухлого мяса. Собственно, из него же и состояла. Но Шадрах упорно продвигался вглубь. Вскоре он утонул под верхними слоями, однако внутри, прямо сквозь плоть, оказались прорублены тоннели для удобства поисков. Мужчина уже не отпихивал мертвые ноги, шагая по бледному коридору, сквозь вернисаж смерти. Лицо и руки поминутно задевала то твердая, окоченелая, то мягкая, разбрюзглая плоть. При каждом шаге конечности дергались и подрагивали; некоторые лениво шевелились, точно вспоминая прежнее тело и жизнь. Лицо Шадраха побагровело от спекшейся крови, пожелтело от вязкого жира. Время от времени он поднимался наверх глотнуть воздуха и тут же нырял обратно, устремляясь на поиски. Иногда ему попадались тела поцелее: то здесь, то там мелькал клок черных волос или глазное яблоко с расширенным зрачком, и мужчина весь напрягался, думая, что нашел ее, но вновь и вновь разочаровывался. Не будучи в силах поверить в реальность подобного места, он и не верил: считал, будто имеет дело с набором голограмм или бредит, перебрав наркоты.

Потребовалось где-то полчаса, и все-таки он откопал свою милую — у самого дна, подключенную к аппарату жизнеобеспечения и запеленатую в длинный и твердый кокон: снаружи осталось одно лицо, прикрытое целлофаном. Кроме левого глаза и кисти, она потеряла еще ступню и грудь, но в основном осталась нетронутой.

— Николь, — позвал мужчина. — Николь?

Как ее взять, как прикоснуться? Не причинит ли это боли? В конце концов Шадрах отбросил всякие мысли, прижал к себе милую, коснулся губами ее окровавленного лба, сорвал прозрачную пленку, не трогая трубки, и поцеловал пустую глазницу. Главное, что, вопреки всему, возлюбленная жива.

Мужчина поднял Николь и начал долгий, тяжелый обратный путь. Построив из вороха ног лестницу, мостик наверх, он выбрался на гребень кургана из плоти, а уже оттуда спустился вниз.