Страница 34 из 40
Обе мучились от бездействия, но предпочитали беречь свои силы, концентрируясь на обычной беседе. Силы им еще пригодятся! Они не из тех, кого можно запереть в комнате, пригрозив пушкой и наказав сидеть смирно… Веренц, похоже, не рассчитал одного – что ему придется иметь дело с русскими… А слово «русский», как известно, означает полную непредсказуемость! И они ждали. Ждали момента. Женщины, загнанные в угол, – а истинных женщин в угол загнать нельзя! Разнесут… И этот угол, и того, кто возомнил себя силачом. Палачом! Они знали, что Берта – блестящий союзник, ее стойкость и выдержка сделали бы честь любому мужчине… Кроме того, на втором этаже спали дети, а нет ничего страшнее, чем гнев разъяренной матери-тигрицы!
Берта, видя, что подруги увлеклись разговором, извинившись, оставила их ненадолго со словами:
– Простить меня! Киндер! – и поднялась на второй этаж.
– Скажи, только честно… – Ольга подняла на Веру диковато блестевшие глаза, – это ты настояла… на этой поездке сюда? Ведь это тебе бормотала я нечто невразумительное в ту ночь… Ведь без тебя Алешка меня бы попросту не нашел. Только тебе назвала я это слово: Обервинтер… Не увиливай, говори как есть!
– Какая разница… Он волновался за тебя ужасно! Места не находил…
– Ладно, все поняла. Верушка… благослови тебя Бог! – И она снова, как в первую встречу, поцеловала Вере руку.
Та встрепенулась, вскочила:
– Бог с тобой, Ольга, ну что ты! Прошу тебя: больше никогда так не делай!
– Угу! Уговорила! – буркнула Ольга и тут же рассмеялась звонким заливистым смехом. А потом, охнув, схватилась за голову.
– Послушай! Тебе лечь надо, – заволновалась Вера. – Тебе покой нужен!
– Покой нам только снится… – продолжала отшучиваться Ольга, морщась от головной боли. – Господи, как там они? Уже копают? Что хоть это за подземный ход?
– Какой подземный ход? – воззрилась на нее Вера в недоумении.
– Ну вот, я тебе самое главное не сказала! – опомнилась она. – Дело вот в чем: этот подлец (как ты поняла, он мой любовник) долгие годы был поверенным в делах семьи – ну, нечто вроде семейного адвоката. И втерся в доверие. Так, что они никогда не сомневались в его порядочности. Из года в год он запутывал налоговые дела семьи и так подстроил, что теперь у них колоссальная задолженность и, если это откроется – им грозит до пятнадцати лет тюрьмы!
– Ничего себе! Как же это возможно? – изумилась потрясенная Вера.
– Здесь налоги – это очень серьезно! Правда, я сама еще в этом ни черта не понимаю… Но слушай дальше. У них в том сарае какой-то старинный подземный ход, где, по преданию, скрыты сокровища, какие – неясно, но среди них может быть легендарный рог Роланда.
– Тот самый рог?
– Именно! И Веренц с помощью шантажа заставил Бергов впустить его в это подземелье, которого они жутко боятся, – сама понимаешь, в нем сотни лет никто не бывал, мало ли что там может быть… Духи всякие… Чертовщина… Брр-р! Мурашки по коже!
Ольга хорохорилась, но видно было, что слухи о подземелье вызвали у нее самой неподдельный страх. Только она пыталась замаскировать его напускной бравадой. Вера представила себе мрачный тоннель, в котором на каждом шагу белеют кости скелетов, прикованных к каменным сводам, слышатся странные звуки, вздохи… Да мало ли что там может быть, как сказала Ольга… Сердце ее учащенно забилось.
Сверху спустилась Берта. Она была бледна, но спокойна.
– Ну что, как девочки? – обернулась Ольга на звук ее шагов.
– Все в порядке. Девочки спят. И тебе бы поспать не мешает… По всей видимости, у тебя и впрямь сотрясение мозга. Тошнило? – Берта участливо склонилась над Ольгой.
– Чуть-чуть… Это пустяки, не стоит об этом. И какой тут сон! Кстати, который час? – спросила Ольга.
– О! Они остановились, – ответила Берта дрогнувшим голосом, указывая на старинные часы в деревянном корпусе, висевшие в простенке между буфетом и камином. – Надо же! Всегда так точно шли… Несмотря на весьма и весьма преклонный возраст. Это не к добру… – Она стиснула пальцы и без сил опустилась в кресло.
– Что такое? – забеспокоилась Вера. – Что она говорит?
– Ничего особенного – просто часы встали, – объяснила Ольга. – По-моему, Берта придает этому обыденному явлению слишком большое значение.
– Ты думаешь? А по-моему, она права! Сама знаешь – нет ничего случайного… А тем более в нашей премиленькой ситуации. Это знак! Дурной знак… Слушай, а мы не можем что-нибудь придумать? Ведь не бывает же безвыходных ситуаций… Спроси у Берты, нет ли в доме оружия?
– Уже спрашивала!
– Ну и что?
– Есть! Ружье старинное и пистолет.
– Так за чем же дело стало? Вперед!
– Экая ты! Собираешься воевать в чужой стране?
– Но там же Алешка! – Вера умоляюще сложила руки на груди. – Мы же не можем просто сидеть тут и ждать, пока… Ох! Сердце разрывается! Что там у них? Девочки, давайте действовать!
– Погоди, ты еще не все знаешь. Этот гад пригрозил, что в случае, если с ним что-нибудь случится, бумаги, компрометирующие семью, автоматически попадут куда следует… Поняла?
– Боже, что же нам делать?! – Вера заломила руки.
– Погоди. Не мешай мне… Я хочу понять, где они находятся…
– Кто – они? Мужчины?
– Да нет, эти бумаги. Прошу тебя, не отвлекай меня сейчас. Хорошо?
Вера легонько сжала ее плечи в знак согласия, отошла и села в кресло в дальнем углу комнаты. Берта каким-то чутьем поняла, о чем Ольга просила. Она подвинула стул к окну и стала вглядываться во тьму за окном, задернутым непроницаемой завесой дождя.
В комнате застыла тишина. Лишь дрова в камине чуть потрескивали, разгораясь, – Берта только что подбросила туда несколько крепких поленьев.
Ольга поплотнее закуталась в плед, неподвижно глядя на огонь широко раскрытыми глазами. В ее застывших безумных глазах отражалось пламя.
– Огонь… – прошептала Ольга. И время для нее перестало существовать.
14
Каким чудом Никита по дороге домой, в Роландсек, не погиб – не свалился в канаву, съехав с шоссе, не перевернулся, не столкнулся со встречным автомобилем, – осталось загадкой…
Он ехал «на ощупь», почти не разбирая дороги, – маленькие дворники «фольксвагена» не справлялись с хлеставшими как из ведра дождевыми потоками. Указателей было практически не видно, да он и не смотрел на них – просто продвигался вперед с черепашьей скоростью. Он не думал ни о дороге, ни о выборе правильного направления – все его мысли смешались, спутались, и только одно слово яркой точкой высвечивалось в хаосе сознания, он шептал: «Оленька… Оля!»
Спустя почти двадцать лет после разлуки он встретил ее – свою первую и единственную любовь, свою Олюшку, чей образ он не в силах был позабыть, – она поселилась в его сердце навеки! Тоненькая былиночка с глазами газели, влажными, распахнутыми в ночь – так темны, так таинственны они были, – эта девочка, с которой носился он по холмистым лугам Подмосковья, куда на лето выезжал их детдом, эта маленькая фация, она… обожгла его сердце. С ней вместе подбирались они к пугающей, мрачной громаде крематория – он неизменно манил их, этот архипелаг темной и жгучей тайны, он воплощал в себе леденящее прикосновение ужаса, а они и сами не знали, отчего их, как бабочек на огонь, тянет туда… Детские души, поднимающиеся на цыпочки, чтобы дотянуться до состояния «взрослости», – и эту взрослость для некоторых воплощает страх! Страх околдовывает, манит, будоражит воображение, и для детской души, трепещущей на пороге незнаемого, он становится воплощением тайны, образом непостижимого, готового, словно потоки дождя с небес, хлынуть и затопить всю твою маленькую, неокрепшую душу, а может быть… смыть с нее горечь первых обид и первых грехов, помочь ей окрепнуть, очиститься, стать мудрее…
Этот детский страх, который не раз переживали они вместе с Ольгой, Никита так до конца и не смог перебороть. Как и не смог освободиться от своего чувства к ней… Она исчезла из детского дома внезапно – ее отправили учиться в хореографическое училище, в это святилище, недоступное для непосвященных. А Никита остался. И только он один знал, чего ему стоило – одинокому бесприютному страннику – преодолеть все искусы самостоятельной жизни без поддержки родных, без близкой души, без тепла… Ему помогала Ольга. Ее образ как будто хранил его. Она неизменно протягивала ему руку помощи, стоило только представить ее бездонные распахнутые глаза… Ее улыбку… В трудные минуты он говорил себе: «Ну это-то мы с тобой, милая, переживем, да?» И она танцевала перед его внутренним взором – в зыбкой дымке туманного утра, как тогда, на предрассветном лугу, когда они вместе удрали, чтобы встретить свой первый рассвет и поваляться в росистых травах…