Карусель памяти

Они болтали о танцах по дороге в «Замок» – клуб, который, как он говорил, они с Льюэн однажды посетили в Розлине. Он сказал, что всегда любил танцевать. Это в нем говорила любовь к сцене. Однако Льюэн предпочитала почти всегда какой-нибудь иной род развлечений, и поэтому они редко ходили на танцы.

Танцевальная площадка была большой и свободной, и музыку обеспечивал ди-джей, который проигрывал исполняемую на электронных инструментах смесь Глена Миллера, Эрика Клэптона, Билли Рэй Цирус и какую-то неузнаваемую и громкую музыку в стиле «диско». Рэнди научил ее танцевать техасский ту-степ и несколько других танцев, которые были изобретены или же переделаны за последние двадцать лет.

Он не обманывал насчет того, что ему нравится показная сторона танцев. У Рэнди совсем не было комплексов, и после нескольких моментов стеснения и замешательства Клэр позволила вовлечь себя в ту свободу движений, которую он предлагал ей на танцевальной площадке.

По мере того, как вечер близился к концу, музыка постепенно становилась все медленнее. Свет померк, а танцоры все меньше уделяли внимания фигурам танца, а больше – друг другу. Рэнди вел ее в медленном танце по площадке, но в его прикосновениях не было никаких намеков, никакой настойчивости, и это было большим облегчением для нее, позволяло ей расслабиться. Он держал ее руку у своей груди, но не гладил пальцев и не сдвигал свою другую руку вниз по спине. Однако так приятно быть в руках мужчины, так, как делал это он. Двигаться. Стоять. Она не хотела, чтобы он ее отпускал, и почувствовала разочарование, когда этот момент был прерван разговором.

– Давай спросим, нет ли у диск-жокея «Позволь мне называть тебя любимой»? – сказал он.

Она не могла понять, не играет ли он с ней.

– Нет, спасибо, – сказала она. – Кроме того, я уверена, что у него нет.

– Серьезно. А что, если есть? Может быть…

Она покачала головой.

– Забудь об этом.

– Здорово, если б нашлась эта мелодия. Ты могла бы отдаться чувствам, Клэр. Посмотреть, куда они тебя приведут. Ты так быстро убегаешь от них в себя.

– Я собираюсь выбросить их из головы.

– Ну, если ты их выбросишь, то я буду тут как тут, чтобы их подобрать.

Она почувствовала прилив горячих слез.

– Ты не знаешь, какое это отвратительное ощущение, – сказала она.

Он крепко ее обнял.

– Хорошо, – сказал он, – ты победила.

Она почти почувствовала разочарование от того, что он сдался. Она хотела знать источник своего беспокойства, но у нее не хватало храбрости ворошить прошлое.

– Ну, неважно, есть ли у него твоя любимая маленькая песенка, или нет, сегодня вечером диск-жокей хорошо потрудился, – сказал Рэнди.

– Да, – сказала она, дыша более свободно теперь, после того как опасность миновала. – По кусочку из всего. – Она подумала прежде всего о Шопене, которого она слушала после смерти Марго. – Кроме классической музыки.

– Отлично. Я испытываю отвращение к классике. Она подняла голову, чтобы посмотреть на него.

– Это ирония, не так ли? Ведь у тебя было двое родственников, которые исполняли классическую музыку на фортепиано, а ты ее ненавидишь?

Он издал стон.

– Я все время думал, что, если я хоть еще только раз услышу Шопена, я взорвусь. Марго и Чарльз могли слушать эту чепуху до тошноты, и, когда я жаловался, они переглядывались, как будто не могли понять, как это я могу быть их родственником. Они говорили: «Разве ты не слышишь, как это прекрасно?» – и они обычно начинали играть громче, как будто я не мог понять главного, потому что не полностью расслышал. Для меня это звучало, как звук гвоздей, которые забивают в крышку гроба.

Клэр потерлась щекой о его плечо, обдумывая и припоминая слова Марго на мосту.

– Так это был ты? – спросила она.

– О чем ты?

– Марго сказала: «Он никогда не мог слышать музыку». Не могла она говорить о тебе?

Рэнди сбился с такта. Она почувствовала носок своей ноги под его ступней.

– Вполне возможно, – сказал он.

– Но почему? Почему в тот момент она думала о тебе?

– Я не знаю.

– Она сказала…

– Клэр. – Он перестал танцевать и посмотрел на нее сверху вниз, схватив ее за плечи так сильно, что ей стало больно. – Не могли бы мы поговорить о чем-нибудь еще, пожалуйста? А лучше вовсе не разговаривать?

Он отвел глаза, и она поняла, что ей лучше не задавать больше вопросов.

– Хорошо. – Настала ее очередь уступить.

Они снова начали танцевать, но Клэр почувствовала в нем какую-то перемену. Он двигался скованно, его руки утратили свою нежность.

Когда музыка прекратилась, он спросил ее:

– Не могли бы мы уйти отсюда? Ты не возражаешь, если мы сделаем это прямо сейчас?

Они получили пальто и молча пошли к машине. Он сунул в рот трубку, но не зажег ее.

– Когда тебе нужно быть дома? – спросил он, когда они сидели в машине.

Она включила обогреватель, дрожа, пока вычисляла, сколько времени потребуется на дорогу домой и на то, чтобы перекусить быстренько с Амелией. – У меня есть час, – сказала она, и почему-то совсем не удивилась, когда он предложил поехать в маленький театр в Маклине.

Внутри театра было темно, прохладно и спокойно. Рэнди включил свет, освещающий балконы, но оставил остальные люстры невключенными, и он и Клэр двинулись в середину собора, скользя между скамьями и чувствуя, как будто это все принадлежало им.

Рэнди наклонился вперед, поставив локти на колени. Он ничего не сказал с тех пор, как спросил, когда ей нужно домой.

– Я не рассказывал ни одной душе то, что собираюсь рассказать тебе, – с трудом произнес он.

Она слегка коснулась рукой его спины. Балконные люстры освещали ее пальцы, и от света они горели на темной ткани свитера.

– Я завидовал Марго и Чарльзу, – сказал Рэнди. – Когда я был ребенком, то неоднократно желал, чтобы их не было вообще. – Он взглянул на нее. – Я ведь рассказывал тебе о своем отце, правда?

Клэр кивнула.

– Судя по словам моей матери, я унаследовал от него все самые плохие его черты. Могу поклясться, что в основном я был совершенно нормальным ребенком, но рядом с «ангелочками», как их называла моя мать, казался юным преступником, у которого не было музыкального слуха, который был неуклюж и не доставлял ничего, кроме беспокойства. Если бы она и мой отчим Гай смогли бы найти какой-нибудь официальный способ отделаться от меня, убрать с глаз долой, я уверен, что они бы сделали это, не моргнув глазом.

– Мне жаль, Рэнди.

– Тем не менее я любил Марго и Чарльза, – продолжал Рэнди. – Удивительно, что я смог сохранить подобные чувства, но все же в некотором роде, я их любил.

– Такую связь между родственниками трудно разорвать, – сказала она, хотя не знала этого наверняка. Она подумала о Ванессе. Она должна была любить свою сестру, но не могла вспомнить этого чувства. – Ведь все зависит от близости, не так ли?

Рэнди, казалось, совсем ее не слушал.

– Я не рассказал тебе всей правды о том, что произошло на мосту в тот вечер.

– Неужели? – Ей стало интересно, какую часть своего рассказа он изменил.

– Правда в том, что мой младший братишка Чарльз не был сорви-головой. Он был не таким ребенком, который мог бы вылезти за ограждение моста. На самом деле они оба боялись переходить мост. Если им нужно было пересечь его, их всегда возили на машине. Но из-за снега это стало невозможно, вот почему мне нужно было провожать их.

Клэр снова представила нетронутое снежное покрывало, и ее любопытство достигло высшей точки.

– Что же случилось?

– Марго хорошо с этим справлялась, – сказал Рэнди. – Она шла прямо по середине моста и что-то напевала, чтобы не думать о том, как высоко над землей она находилась. Она отлично себя вела. Но Чарльз был в настоящей панике. Я недоумевал, почему у меня такой хлюпик брат. Мне было жаль его, потому что он казался таким перепуганным. Я злился от того, что мне нужно было идти за этими двумя ангелочками, в то время как я мог бы строить снежные крепости со своими друзьями.