Страница 7 из 53
— Зачем ты это смотришь? — спрашивает Банни, имея в виду новости, — он не знает, что еще уместно было бы сказать. Мальчик быстро моргает, чтобы глазам стало немного полегче, вытирает лоб тыльной стороной ладони и говорит:
— В жирафа ударило молнией, пап. В зоопарке. В африканских степях такое часто случается. Они все время ловят молнию. Как громоотводы. Стоят себе, занимаются своим делом — а через минуту от них уже остался один кисель. Банни слышит сына, но голос доносится до него как будто бы откуда-то издалека, а из его собственного желудка раздается глухое урчание, и Банни вспоминает, что с самого завтрака ничего не ел и, вероятно, голоден. Он берет одну из коробок с пиццей, стопкой стоящих на журнальном столике, и открывает ее. Водит ею перед носом.
— Давно они тут? — спрашивает он.
— Не знаю, пап, — отвечает мальчик. — Может, лет сто? Банни принюхивается.
— Пахнет нормально, — говорит он, сворачивает кусок пополам и заталкивает себе в рот. — И на вкус тоже ничего, — добавляет он, но получается что-то невразумительное. Банни-младший тянется к коробке и тоже берет кусок.
— Очень вкусно, пап, — говорит он, и на мгновение невнятные звуки телевизора сближают отца и сына, и они молча сидят вдвоем на диване. Некоторое время спустя Банни указывает на возвышающуюся перед ними на журнальном столике башню из коробок пиццы. В пальцах у него зажата горящая сигарета, рот набит пиццей, на лице — вопросительное выражение, он собирается что-то сказать и продолжает жевать, все так же указывая на коробки с пиццей.
— Наверное, мама оставила это для нас, пап, — говорит Банни-младший и в это мгновенье чувствует, как огненный центр земли начинает вытягивать из него внутренности, и тогда он быстро закидывает ноги на диван с такой силой, что с них слетают тапочки. Банни смотрит на сына и вместо ответа кивает, глотает и упирается взглядом в телевизор.
Когда наступает вечер, Банни-младший говорит отцу:
— Мне, наверное, пора спать, пап.
— А, да, — отвечает Банни, сейчас очень похожий на зомби. — Давай, — добавляет он чуть позже. Мальчик надевает тапочки, которые ему очень велики.
— Обычно в это время я уже давным-давно сплю, — говорит он и трет кулаками воспаленные, слезящиеся глаза. — Глаза разболелись, — добавляет он.
— Ладно, Кролик, а я, пожалуй, еще посижу, — говорит отец и рисует рукой в воздухе размытый круг — Банни-младший понятия не имеет, что бы мог означать этот жест.
— Ну, тогда я пошел, пап, — говорит мальчик, встает, смотрит на отца и видит, что того снова поработил телевизор. Два намазанных жиром гладиатора на стероидах, одетые в спандекс, колотят друг друга пенопластовыми дубинами. На лицах у них маски, поэтому невозможно догадаться, кто это дерется — мужчины или женщины. Банни-младший размышляет, не сесть ли ему обратно на диван, чтобы в этом разобраться, но решает, что все же не стоит, и говорит:
— Спокойной ночи, пап. С преувеличенной осторожностью мальчик переступает через груды скомканной одежды, которые лежат тут и там, будто спящие животные, кажется, что оступись он — животные проснутся. Он идет в коридор, где за день беспрерывного хождения шоколадные хлопья плотно впечатались в ковер, и направляется к своей комнате. Краем глаза он видит страшную закрытую дверь родительской спальни и ключ, который с немым укором торчит из замка. Баннимладший сжимает губы и зажмуривается. Он принимает решение не открывать глаза до тех пор, пока не окажется в безопасности своей комнаты. Весь остаток пути до двери детской он движется по коридору как слепой, держась за стену. Он дотрагивается рукой до прикрепленного к двери скотчем плаката с изображением мультипликационного кролика, у которого выставлен вперед средний палец, и нащупывает пластмассовые буквы в верхней части плаката, из которых сложено “б-а-н-н-и-к-р-о-л-и-к”. Он толкает дверь, входит в комнату и только после этого открывает глаза.
Переодевшись в пижаму, Банни-младший откидывает край одеяла и ложится в постель, а потом дотягивается рукой до выключателя и гасит свет. Его убаюкивают приглушенные звуки аплодисментов, доносящиеся из гостиной, он рад, что папа рядом. Над головой у него медленно вращается мобиль из девяти планет солнечной системы, выкрашенный люминесцентной краской, — он приходит в движение всякий раз, когда мальчик ворочается в постели. Глядя на вращающиеся планеты, Банни-младший перебирает в уме все, что ему известно о каждой из них. Например, Сатурн изнутри похож на Юпитера — у него в середине такое же каменное ядро, а дальше — слой металлического водорода и слой водорода молекулярного. Еще в нем есть частички льда — Банни-младший узнал об этом из энциклопедии, которую ему подарила мама на день рожденья, когда ему исполнилось семь. У него возникает смутное желание, чтобы папа пришел и посидел с ним, пока он пытается уснуть. Ему кажется, что должно пройти две тысячи световых лет, прежде чем он сможет заснуть. Он засыпает.
А тем временем в гостиной Банни продолжает смотреть телевизор — без интереса, без внимания, без какой-либо вообще заметной глазу когнитивной реакции. Время от времени он задирает голову и опрокидывает в себя банку пива. И открывает новую. Он бессмысленно таращит глаза. Как на автомате, посасывает сигарету. С безразличием робота проделывает все это снова. По мере того как синий вечер в оконной раме превращается в темную ночь, мешочки в уголках его глаз, отвечающие за эмоции, начинают подергиваться, на лбу собираются складки и в руках появляется дрожь.
Затем, совершенно неожиданно, Банни вскакивает на ноги и, будто весь вечер готовился к этому, бросается к буфету (добытому Либби на блошином рынке в Льюисе) и открывает дверцу из матового стекла. Банни заглядывает внутрь и возвращается на диван с бутылкой односолодового виски и низким тяжелым стаканом. Наливает и залпом выпивает. Фыркает, сгибается пополам, трясет головой и повторяет то же самое еще раз. Потом короткими ударами указательного пальца выбивает номер на мобильном телефоне. Его соединяют, но не успевает раздаться мурлыкание гудков, как из трубки вырывается ужасный затяжной кашель, глубокий и мокрый — и Банни вынужден отставить трубку на расстояние вытянутой руки от уха.
— Папа? — говорит Банни спустя какое-то время. Кашель его всерьез встревожил, и первая половина слова неожиданно выходит у него какой-то слишком резкой — это еще не совсем заикание, но что-то очень на него похожее, будто слово вырвали у него изо рта, как гнилой зуб.
— Папа? — снова говорит он, прижимая телефон подбородком и зажигая очередную сигарету. Кашель прекращается, и Банни слышит, как яростно втягивается воздух сквозь зубной протез, который отцу велик, и звук этот больше, чем что-либо еще, напоминает корзину, полную рассерженных змей. А потом — клокочущий и полный раздражения вопрос:
— Чего?
— Папа, это я, — говорит Банни и тянется за бутылкой, чтобы налить себе еще, но рука от волнения дергается во все стороны.
— Кто? — орет отец.
— Папа, мне нужно тебе кое-что сказать.
— Кто ты, мать твою, такой? — снова орет старик, и Банни слышит, как щелкает его вставная челюсть. Голос отца кровожаден и безумен.
— Это я, — вся рука Банни дергается с такой силой, что можно подумать, будто он кому-то машет, или у него эпилепсия, или же он только что вымыл руки и обнаружил, что их нечем вытереть, ну или что-то еще вроде того. Он проглатывает виски, морщится, трясет головой, затягивается сигаретой и чувствует, что теперь дрожит уже все его тело.
— Что значит “я”, мать твою? — спрашивает старик, и из трубки снова раздается разрывающий легкие кашель.
— Пап-па? — повторяет Банни, слышит, что заикается, шепотом сплевывает ругательство и захлопывает щипцы телефона. Он пытается воткнуть в рот новую сигарету, но рука и голова дергаются так бешено, что справиться с сигаретой практически невозможно. Он зажигает ее, крепко удерживая одну руку другой, откидывается на спинку дивана, с яростью выпускает из себя дым и говорит: