Смерть Банни Манро

— Я задам тебе один вопрос, Кролик. Чего тебе больше хочется — быть с отцом или болтаться с кучкой сопливых ублюдков в школе? Ты хочешь чего-нибудь достичь? Хочешь выучиться делу или хочешь всю жизнь шататься с голой задницей?

— Можно, я надену очки? Глазам больно. Я, знаешь, кажется, скоро ослепну, — говорит мальчик, щурясь. — Мне, наверное, нужны глазные капли или чтото типа того.

— Отвечай на вопрос, — одергивает его Банни. — Потому что, если ты хочешь вернуться в школу, так и скажи, мать твою.

— Я хочу быть с тобой, пап.

— Конечно, хочешь! Потому что я твой отец! И я передаю тебе мастерство! Обучаю тебя профессии! Учу тебя такому, о чем мумифицированная старая сука со своей долбаной доской и куском мела и понятия не имеет! В бесчеловечном свете пиццерии слезы так и катятся из глаз мальчика, и он протирает их салфеткой, а потом возвращает на место темные очки.

— Наверное, мне скоро понадобится белая палочка и собака, пап. Но Банни его не слышит, потому что его внимание приковано к соседнему столику, за которым сидит мамаша, а с ней, вероятно, ее дочь. На девочке золотые шортики, лимонно-желтая футболка с надписью “ням-ням”, а между ними — полоска голого живота. Ногти на руках и ногах выкрашены флуоресцентным розовым лаком. Банни думает о том, что пройдет несколько лет, и девочка станет просто невероятно сексуальна, и эта мысль заставляет его задуматься, не посетить ли еще раз туалет, но в этот момент к нему обращается мать девочки.

— Мне не нравится, как вы смотрите на мою дочь, — говорит она.

— Да вы что! — возмущается Банни. — Кто я, по-вашему? Ей вообще сколько лет?!

— Три, — отвечает женщина.

— Что ж, еще несколько лет и… Ну, вы понимаете… Женщина хватает со стола вилку.

— Еще одно слово, и я воткну это вам в лицо.

— О! — восхищается Банни. — Вы неожиданно стали очень сексуальной. На это женщина хватает девочку в охапку и уходит, по дороге крикнув: “Козел!” А Банни машет ей вслед своими фирменными кроличьими ушами и снова поворачивается к Банни-младшему.

— Я научился профессии у отца, учился на улице, прямо на линии, типа, фронта. Мотались с ним повсюду на грузовичке, находили разные раздолбанные древние места, такие, знаешь, не дома, а совсем уже хибары — ободранная краска, заросший сад — а хозяйка там какая-нибудь богатая зараза с пятьюдесятью гребаными кошками, и вот отец зайдет туда, и я даже бутерброд не успеваю доесть, как он уже возвращается и тащит за собой отличный комодик эпохи королевы Анны. У него был талант, настоящий дар, и он учил меня своему искусству — учил нравиться людям. Вот чем мы занимаемся, Кролик. Может, ты пока этого и не замечаешь, но вообще-то я передаю тебе мастерство. Понятно?

— Да, пап.

— Ну и хорошо, — отвечает ему отец и встает из-за стола.

— Наверное, скоро мне придется учить шрифт Брайля, — говорит мальчик.

— Сука, — произносит Банни себе под нос. Раздается удар грома, сверкает молния, и начинается дождь.

Глава 23

В углу комнаты стоит маленький черный телевизор, на экране африканский слон эпически придается блуду со своей подругой. Банни в одежде и ботинках лежит на кровати, он смертельно пьян и не верит своим глазам. За окнами ураган — гром, молния, ливень, — а на соседней кровати Банни-мальчик лежит, свернувшись клубочком, и спит глубоким эмбриональным сном. Ни трубящий мастодонт, ни барабанящий по стеклу дождь не в силах его разбудить. Одним умелым движением Банни опрокидывает себе в горло миниатюрную бутылочку “Smirnoff ”, трясет головой, морщится и повторяет то же самое с маленькой зеленой бутылочкой джина “Gordon’s”. Он закрывает глаза, черная волна забытья набирает силу и движется на него. Но мысли Банни устремляются к трем молодым матерям, у которых он побывал вчера утром — неужели это было только вчера? — Аманде, Зоуи и особенно Джорджии. К Джорджии с ее крупными костями и фиолетовыми глазами. К Джорджии, у которой мужа “нет в смысле нет”.

Где-то в далеких глубинах сознания Банни слышит, как африканский слон с триумфом выплескивает в счастливую супругу супергигантское ведро сладкого соуса. Окна выгибаются под напором урагана, и нижними басами доносятся до Банни инфразвуковые реверберации грома. Банни представляет себе — а может, даже и видит во сне — обнаженную Джорджию, она лежит у него на коленях лицом вниз, ее великолепные белые полушария подрагивают от его прикосновения, и кажется, будто апокалиптический рокот за окном и его похотливые мечты каким-то странным образом связаны между собой и в них есть нечто пророческое, потому что в глубине души Банни уверен как ни в чем другом, что его мобильный телефон вот-вот зазвонит, и в трубке он услышит голос Джорджии.

Банни открывает глаза, пытается нащупать на кровати мобильный, и в эту секунду тот начинает вибрировать, подпрыгивая на одеяле под суперсексуальный рингтон песни “Spi

— Кто пришел ко мне с приветом рассказать, что солнце встало? — говорит он в трубку, зажимает между губами “Lambert & Butler”, прикуривает сигарету с помощью своего “зиппо” и улыбается сам себе, потому что прекрасно знает, кто это пришел к нему с приветом.

— Банни Манро? — раздается в трубке голос, мягкий, робкий и доносящийся будто откуда-то из другого мира. Банни свешивает ноги с кровати, садится, и комната плывет у него перед глазами.

— И кто же это мне звонит? — спрашивает он, но сам прекрасно знает кто.

— Это Джорджия, — говорит Джорджия. — Вы были у меня вчера. Банни затягивается и выдувает несколько колец из дыма — одно, второе, третье — последнее он протыкает указательным пальцем и произносит будто во сне:

— Джорджия с фиолетовыми глазами.

— Я не… То есть… Я не слишком поздно звоню? Банни опускает ноги в кожаные туфли.

— Вы даже представить себе не можете, что сейчас передают по каналу “Discovery”, — вдохновленно восклицает Банни.

— Ну да… Уже совсем ночь, я перезвоню завтра, — говорит Джорджия, и Банни кажется, что из трубки до него доносится тихое дыхание спящего ребенка и ужасное затянувшееся одиночество.

— Вы хотя бы примерно представляете себе, какого размера хрен у слона? — спрашивает Банни.

— Эм-м… Может, мне лучше…

— Он у него… О-о… Он у него просто слоновий! Банни вскакивает на ноги, комната закручивается спиралью и начинает медленно разматываться обратно. Банни тщетно пытается ухватиться за воздух и с криком “Бревно!” валится, как срубленное дерево, на пол между двух кроватей.

— Не надо было мне звонить, — говорит Джорджия, и Банни поднимается на четвереньки.

— Джорджия… — проговаривает он. — Джорджия. Вам не просто надо было звонить, а надо было позвонить еще давным-давно. Я лежу здесь и слетаю с катушек, думая о вас.

— Правда? Банни встает, прижимая трубку к уху, и смотрит на спящего сына. Его охватывает столько чувств одновременно, что он едва собирается с мыслями, чтобы взять с прикроватного столика ключи от машины.

— Разве вчера вы этого не почувствовали? — спрашивает Банни почти шепотом. — Притяжение… Искры — бац, бац, бац!

— Вы правда видели искры? — спрашивает Джорджия. Банни изображает злодейский побег из гостиничного номера, оставляет телевизор включенным и закрывает за собой дверь. Коридор по цвету и на ощупь напоминает китовую шкуру, и Банни перемещается по этой шкуре шагами одновременно комичными и наводящими ужас — и у него под ногами разматывается длинный ковер цвета горчицы.

— Ну конечно, видел! Э-лек-три-чество, детка! Бау, бац! Бац! — кричит он в трубку.

— Вообще-то вы мне очень понравились, — говорит она.

— Гром гремит, гроза грозится, но меня не испуга-аать! — поет Банни.

— Эм-м… Банни?

— Мамма миа! Мамма миа! Мамма миа, лэт ми гоу! — не унимается он.

— Банни, с вами все в порядке? Банни спускается по лестнице, по шагу на каждую ступеньку, но рискованным способом — задом наперед, после чего ленивцем повисает на перилах, выкидывает в воздух одну руку и поет безумным оперным голосом: