Страница 17 из 38
Отсмеявшись, комсомольцы снова приуныли: дел всяких много, а ни леса, ни гвоздей, ни стекла. Как тут поправишь дом?
Митька, насупив брови, грыз соломинку, потом кинул ее, произнес решительно:
— Что можно будет сделать — сделаем нынче, остальное потом.
В помещении было еще краше: почти вся штукатурка на стенах была отбита, кой-где не хватало половиц, всюду кучи мусора и нечистот.
Парни — кто кривил губы в смущенной улыбке, кто чертыхался, кто ожесточенно чесал затылок — пошли снова во двор, не зная, что делать.
Ленька расстроился: неужто так все и обойдется — походят все, почешут затылки и разойдутся? Неужто не будет у них нардома и никакой комсомольский агитотряд не приедет показывать представления?
— Слышь, Мить, может, мусор уберем, а? Чего стоять зря? А там, может, Лыков лесом подмогнет. А?
Митька скосил на Леньку глаза, усмехнулся и ничего не ответил. От этого взгляда, от усмешки, которая неприятно задела Леньку, он неожиданно взъерошился, как в тот раз, когда Митька вернулся из похода.
— Опять два дня протопчетесь да разойдетесь по домам.
Митька вспылил:
— Да что ты ко мне привязался? Вот ведь репей! Без тебя как-нибудь...
Все парни удивленно заоглядывались: что случилось, на кого это Митька?
Ленька, густо покраснев, опустил голову, отошел в сторонку: на сердце стало так пакостно, хоть реви. А тут еще Варька... Подбежала, глаза испуганные, жалостливые.
— Лень, чего он на тебя?
— «Чего, чего»! Не твое дело, вот чего.
— На меня-то пошто шумишь?
— Иди давай, тут без тебя...
Варька разобиделась и пошла к своей товарке, конопатой Нюшке. А Леньке еще пакостней стало. Совсем расстроился.
«Ладно, иди, иди... Тоже мне жалостливая нашлась... Прибежала: тю-лю-лю-лю... Обое хороши с братаном. Командир! Слова ему, вишь ли, не скажи».
Между тем во дворе набралась целая куча народу: ребятня, парни с девками, бабка Рагозиха с двумя старухами в толстых черных платках, несмотря на теплынь. Стояли, переговариваясь тихонько, ждали с любопытством, чего надумали ячейские. Появились неразлучные Елбан и Никита Урезков, уже навеселе.
— Что тута опять за собачья свадьба? — заорал весело Урезков.— Чего все молчат и никто не гавкает?
Раздался сдержанный смех.
— Думают пока. А надумают, враз задолдонят про свое светлое царство с ветхими углами.
Над забором вспрыгнула встрепанная голова Тимохи Косого. Он, корча рожи, пропел, широко разевая рот:
Колька Татурин поднял ком засохшей грязи и запустил в Тимоху. Комок резко хлопнул о доску чуть ниже Тимо-хиной головы и разлетелся в пыль. Косого словно ветром сдуло.
У Леньки даже на душе полегчало и обида приугасла: жаль только, что не по башке угодил Колька. Однако тут же раздался визгливый голос бабки Рагозихи:
— За што мальца камнями бьете? Ишь собралися, анчихристы треклятые, мору на вас нету никакого!
— Так их, бабка, так голозадых,— совсем развеселился Урезков.— Вишь, священникову избу пришли растаскивать.
Старухи ахнули:
— А мы-то стоим думаем...
— Кровопивцы безбожные: мало отца Семена загубили, теперя и изба помешала!
— А завтра они зачнут церковь валить, — подлил масла Елбан.
Старухи закрестились, загалдели. На шум стали сбегаться люди.
Сашка Кувалда медленно переложил лопату из левой руки в правую, глянул на Митьку.
— Слышь, Митюха, воскресник так воскресник, чего будем зря стоять? Давай хоть рыла начистим Елбану да Никитке?
Митька покривил в усмешке чуть побелевшие губы:
— Пожалуй... Никак неймется сволочам.
Шум внезапно стих, будто кто-то враз заткнул всем рты: по двору, быстро работая костылем, скакал Захар Лыков, а за ним шел дядька Аким Подмарьков. Старухи, едва заметив грозного председателя сельсовета с обшарпанной кобурой на боку, не мешкая, юркнули в калитку. Не задержались и Елбан с Урезковым: тоже знали крутой нрав Лыкова. Убавилось и остальных любопытных.
Лыков окинул нетерпеливым взглядом двор и дом, сказал разочарованно:
— Я думал, вы тут уж горы ворочаете. И Григорьича вот на подмогу привел...
Парни запереминались, заговорили наперебой:
— Без лесу тут делать нечего...
— Все изломано, загажено...
Лыков с дядькой Акимом молча обежали дом, вернулись насупленные, озабоченные.
— Да,— сказал Лыков.— Не с того конца начали воскресник. Что же ты, Митрий, недоглядел?
Дядька Аким кивнул:
— Неладно получилось... У меня есть немного леса. Однако не хватит... Может, пройтись по дворам, авось, наберем, а, Степаныч?
Лыков не ответил, раздумывая о чем-то. На улице прогрохотала бричка, остановилась у ворот, и в калитке появился мельник Фома Тихонович Барыбин с коротким ременным бичом в руке.
— Еду это и слышу гомон, дай, думаю, загляну: кто но дворе отца Семена? А это вон кто! Доброе утро, Захар Степанович.
Фома Тихонович, невысокий, полноватый, весь так и сиял здоровьем и добродушием. Глаза его шустро бегали под косматыми черными бровями. Коротко подстриженные усы щетинились от широкой улыбки. Увидел Леньку, не побрезгал, кивнул, как хорошему знакомому. И от этого внимания такого уважаемого человека Ленька даже приосанился, метнул торжествующий взгляд на Митьку, на парней: глядите, мол, сам Барыбин со мной в друзьях.
Митька и остальные все глядели не на Леньку, а на Фому Тихоновича, глядели настороженно, хмуро, совсем не стараясь скрыть своего к нему недоверия и отчуждения.
Леньке даже обидно стало за Фому Тихоновича: чего это они на него будто на врага какого? Но Барыбин словно и не замечал этих взглядов, этого молчания, которое наступило с его приходом. Повернулся к Лыкову все так же спокойно и дружелюбно:
— Что у вас за забота, ежели не секрет?
Лыков отшвырнул потухшую цигарку.
— Какой тут секрет. Вот решили хлопцы нардом привести в божеский вид, а про лес и не подумали. А тут... Сам погляди: переломано все, исковеркано.
— Видел я, заходил как-то... А дело задумано хорошее. Правильное дело. И селу польза, и дом не пропадет зря.— Потом добавил негромко и просто: — У меня есть лесишко, так ты, Захар Степаныч, возьми сколь надо. Дело-то обчее. Отряжай мне двух пареньков со мной в помощь.
Лица у ребят посветлели, Татурины даже разулыбались.
— Вот это — добро! Хорошо. Мы и пойдем с Колькой,— сказал Серега.
Все сразу ожили, схватились за инструменты, засуетились. Кто-то выкрикнул весело:
— Ну давай, дядька Аким, командуй!
Иван Старков снял с плеча свою гармонь и рванул что-то такое горячее, разухабистое.
Ленька метался меж парней счастливый и гордый, будто это он совершил такое чудо: нашел лесу для нардома. Подбежал к Варьке с Нюшкой, которые стояли с метлами и ведрами, выкрикнул радостно:
— Видала?! Вот тебе и богатей-кулак! Поболе бы нам их таких!
Работа разгоралась: в доме забухали топоры, рухнули одна за другой перегородки, взвизгивали вытаскиваемые гвозди. Татурины привезли первую телегу с длинными свежими досками, и вот уже жадно зачеркала, запела пила.
Ленька, Варька и Нюшка ведрами выносили из нардома грязь и мусор: куча его во дворе все росла и росла. Ленька вспотел, руки и лицо покрылись пылью, но он таскал полные ведра по-прежнему легко и быстро. Хорошо работать вот так, большой артелью, весело и споро, и усталости совсем нету. И ругани никакой и затрещин. А главное: радостно. Прямо-таки вся душа поет и ноги сами бегают.
Увидел Ленька на заборе среди мальчишек Быню и Култына, обрадовался: