Страница 29 из 41
– Да чего там особо готовиться, – отшучивался Алеша, – известно, какие атрибуты у кладоискателей – мешок, кирка да лопата!
– Слушай, кроме шуток… Перечти повнимательней все, что отец записал о кладах. Мало ли что может пригодиться.
– Не волнуйся, сделаю. Постарайся сегодня вечером отдохнуть – завтра мы должны быть в форме. Ну все, побежал, надо еще машиной заняться – масло проверить, бак залить. Вечером позвоню.
И они распрощались. Вера приникла к окну, загадав: «Если обернется, взглянет на мои окна, значит, все будет хорошо!»
И он обернулся. Помахал ей рукой, скорчил смешную рожицу и растворился в лучистом утреннем свете.
Значит, все, что загадала, сбудется!
«А что ты могла загадать? Что у нас может быть хорошего?.. – бередила она себя назойливыми вопросами. – Кроме клеток, в которые нас заключили. И поставили друг против друга… Мы можем смотреть, разговаривать. Даже протянуть руку меж прутьями… И все! Дальше хода нет. Слушай, перестань ныть! Что тебе еще нужно – вон на столе цветочки стоят… Вот и довольствуйся… Что, тебе мало? Да у других и такой малости нет!»
Собралась и помчалась в редакцию, а в голове упрямо засело: «Что ж это было вчера, что мне привиделось?»
Вот и знакомое покосившееся здание. Кисельный тупик. Всюду – одни тупики… Где выход из тупика?.. Найти клад? Это им не поможет! Роман? Может быть… Как ей хотелось оградить, защитить их любовь, когда ночью в мастерской рождался новый виток сюжета! И теперь ее герои наперекор всему не расстанутся вовек. Да, им повезло! А ей? Она понадеялась на магию творчества, решив, что роман каким-то образом воздействует на ее жизнь…
– Привет, Маня!
– О-о-о, какие лю-ю-ди! Кто к нам пришел!
…Он и воздействовал. Она повстречалась с Алешей. Она нашла свою единственную любовь…
– Привет, Ленок! Таша у себя?
– Костомаров рвет и мечет! У тебя бюллетень оформлен?
– Нет у меня никакого бюллетеня…
… А дальше все пошло кувырком. Связи нарушились. Изменив сюжет и соединив героев, она, сама того не желая, изменила все к худшему – ее любовь, ее Синяя птица билась в силках неведомого птицелова…
– Не стучись, бесполезно – нет Наташи, – сиплым, простуженным голосом сообщил Слава-фотограф.
– А когда будет?
– Ни-ко-гда! Съели! По сокращению штатов…
– То есть как?
– То есть так! На работе надо почаще бывать, солнышко! У нас иногда случаются перемены.
Бегом в свой отдел. И – с порога:
– Илья Харитоныч, это правда, что Сахновскую уволили?
Студенистый Сысоев перетекал из своего кресла на стол, давя бумаги жировыми излишествами рыхлой плоти.
– Давно не видались, Вера… Я звонил вам домой, срочная работа, вас не было… Как я понимаю, оправдательного документа у вас нет?
Черт с ним, с документом! Она должна знать, что случилось с Ташей…
– Вы правильно понимаете – никакого! Я была на похоронах.
– Сожалею. Кто-то близкий?
– Нет. Просто знакомый… – Она не хотела говорить этому жирному студню, что у нее умер отец.
– В таком случае ничем не могу помочь – это прогул. Впрочем, решайте с Костомаровым. Он вас ждет не дождется…
– Илья Харитоныч, что с Сахновской?
– По сокращению штатов ее отдел расформирован – у нас больше не будет прозы. Одна поэзия, – попытался неуклюже сострить Сысоев, щуря свои заплывшие глазки. – Ей предложили перейти в отдел писем, но она отказалась и подала заявление по собственному желанию. Вот и все! Кстати, вашей штатной единицы в моем отделе больше не имеется, так что, похоже, вам грозит та же перетасовка – отдел писем! Я пытался вас отстоять… работник вы грамотный… Но, сами понимаете, когда бьешься за того, кого попросту нет… Вы упустили момент, Вера!
«Одна поэзия… Одна поэзия… – почему-то застряло в голове. – Пишите письма!»
Нет, здесь все кончено! Круг сужался. Жизнь выталкивала ее в небытие. Веру Муранову со всех сторон обступала мгла…
Резко хлопнула дверью и – нос к носу – столкнулась на лестнице с Костомаровым.
– Зайдите ко мне, – процедил он сквозь зубы, не поздоровавшись.
О, конечно, она зайдет! Сейчас, через две минуты… Только сначала…
– Ленок, дай листочек бумажки.
В каморке у Лены яблоку негде было упасть – немытые чашки, хлебные крошки вперемешку с рукописями и фотографиями. В пепельнице – дымящаяся сигарета, в воздухе – чьи-то позабытые помыслы, разговоры, всхлипывания, смех, гудки… Звонок телефона. Кривая улыбка. Шаги… Стрекот машинки. Разорванный мятый конверт. В нем – чьи-то стенания и слезы… Или кляуза.
«В напечатанной вами статье от такого-то и такого-то содержатся клеветнические нападки…» Времена меняются. Стиль – не менялся.
Зачем ей все это? Теперь, когда нет Таши… Надо ей позвонить. Нет, надо заехать. Нет, сначала – клад! Какой, к черту, клад! Алешка… Алешки – нет. Ничего нет! А что же есть? «Дайте до детства обратный билет…» Песенка… Бред.
– Ты чего тут строчишь? – Толстая Ленка заглядывает через плечо.
– Нетленку. Отстань, Ленка!
Бегом – через две ступеньки – наверх, в кабинет главного.
– Вызывали, Илья Васильевич? Вот я здесь! – И пляшет в руке прозрачный листик бумаги – ее непробиваемый щит!
Он глянул на часы, поднял голову и уставился на нее своими круглыми выкаченными глазами.
– Вера, вы опоздали на работу на сорок пять минут – и это после трех дней отсутствия без уважительной причины… Это ни в какие рамки!.. Мне придется…
– Умерьте ваш пыл. – Она наслаждалась возможностью выпалить ему это в лицо. – Вам больше не придется тратить на меня ваши бесценные нервы… Вот мое заявление.
И легким движением она послала по воздуху белый листок – летите, голуби! – он порхнул и улегся точно посередине стола.
– Что такое? – Он сдвинул на нос очки, ошарашенно уставившись на ее заявление.
– Я больше не буду с вами работать. Мне это неинтересно. Всего вам хорошего.
– Вера… Вы с ума сошли! – неслось ей вдогонку, но она уже стремглав слетала по лестнице на развевавшихся крыльях плаща – на простор, на воздух, к цветам и садам – в подступавшее лето.
Свобода! И да здравствует все, чего она была лишена, просиживая в душных стенах редакции!
Свобода! И да здравствует ее роман! Привет тебе, творчество!
Почему так колотится сердце? Разве это – не лучший выход? Деньги – есть пока. Благословенны проданные сережки! Ведь хотела все поставить на карту, себя испытать – вот и поставила… Пограничная ситуация – только в ней человек может познать себя, понять, чего стоит, – так, кажется, у экзистенциалистов…
На бегу она притормозила у киоска, купила мороженое и стала с жадностью кусать его ледяную плоть разом онемевшими зубами.
«Остынь, девочка! Тебе надо собраться. Ну хорошо, с работой покончено. Что дальше? Вернуться домой и сесть за роман? Не могу. Что-то мешает… Что?»
Смертный грех. Они с Алешей повинны в смертном грехе! Пусть не сознательно, пусть невольно, но они его совершили! Кровные брат и сестра, занимающиеся любовью… Смертный грех. И ничего уже не поправишь…
Она кинулась вниз по Рождественке к Трубной площади, вскочила на ходу в отъезжающий троллейбус, тщетно надеясь, что иллюзия движения развеет страх, грозящий изрешетить сознание, рвущееся в клочки. Но троллейбус измучил ее, зависая в чаду и гари на каждом перекрестке, светофоры, словно сговариваясь, встречали его красным светом, и, жалкий, бессильный, он дергался и замирал, словно дохлый жук с длинными усиками. Вера металась по салону, перебегая от кабины водителя в хвост и обратно, словно ее затравленный бег мог ускорить движение.
Прощай, мертвая букашка! Она спрыгнула на мостовую у памятника поэту, с неизбывной печалью взглянувшему на нее, и быстро зашагала по Тверской.
В горле пересохло, сердце шарахалось в груди, застревая в горле, ноги отказывались служить, а каблучки – стучать по выщербленному асфальту. Но она все бежала, не зная – куда, точно могла убежать от запекшихся в душе страшных слов, раскаленной спицей буравящих сознание, – смертный грех…