Страница 3 из 3
Бедное дитя ничего не ответило и лишь поманило меня рукой.
„Что ты хочешь сказать? — снова спросила я. — Ты не хочешь ложиться спать? Может быть, мне нужно проводить тебя?“
Она снова ничего не ответила и, сделав страдальчески-умоляющее лицо, опять поманила меня.
„Ну ладно, — сказала я, поскольку и при жизни я не смогла бы ни в чем ей отказать, — подожди, я сейчас иду“. Когда я, успев надеть лишь нижнюю юбку и натянуть чулки (сестры тем временем продолжали мирно спать), увидела, что девочка повернулась, и ее маленькие босые ножки стали бесшумно удаляться от меня, то вслед за ней на цыпочках вышла из комнаты и спустилась, не скрипнув ни одной ступенькой, вниз по лестнице.
Так мы прошмыгнули в нижнюю дверь, которая всегда была незаперта, и через сад, где каждый листок в свете луны искрился серебрoм, вышли на улицу, отделявшую наш сад от кладбища.
Я предполагала, что ребенок поведет меня не иначе как к своему свежему могильному холму. Несмотря на всю мою любовь к девочке и готовность последовать за ней и в более жуткие места, мне все же стало не по себе и снова захотелось спросить Лизавету, что она задумала. Она же, oбогнув с внешней стороны ограду кладбища, побежала, маяча впереди меня подобно маленькому белому облачку, в cтoрону родительского дома, стоявшего за кладбищем.
„Что она там забыла? — втайне удивилась я. — Может быть, она хочет еще раз увидеться со своей бедной мамой?“ Но нет, она шла не в дом. Все более ускоряя шаг, она шла вдоль забора, окружавшего огорoд дьячка, затем проскользнула через решетчатую калитку — и прямиком к небольшой клетке в углу, где сидели ее любимцы. Тут она остановилась, впервые повернулась ко мне и подняла вверх обе ручонки, словно прося о чем-то. Когда я ей кивнула, она тоже ответила мне кивком и отошла назад, к капустным грядкам, словно пропуская меня вперед. Я не сразу поняла, чего она хочет, пошла наугад к клетке и отодвинула задвижку на решетчатой дверце. Тут я поняла, o чем хотело попросить меня покойное дитя. Самые крупные кролики из ее маленького стада лежали полудохлые и лишь вяло пошевелили ушами, завидев меня. Из малышей жив был только один, Ханнесле, да и тот был настолько слаб, что смог только посмотреть на меня своими красными глазами. Ни в одном углу клетки не было и следа корма; пусто было корытце для воды — да и кто бы мог, убитый горем из-за смерти девочки, вспомнить о ее питомцах! Поэтому не было ей покоя в гробу и поэтому она встала, прежде чем они все умерли голодной смертью, и позвала на помощь свою лучшую подругу.
Но не успела я обернуться назад и сказать, что она может теперь спать спокойно — я позабочусь о них, — как милое привидение исчезло. Полная луна освещала грядки таким ярким светом, что я могла бы сосчитать все листья нa любом кочане капусты, однако маленькую Лизавету я c тех пор больше никогда не видела».