Страница 34 из 46
— Что за письмо?
- `Тянешь с разводом. Форсируй события'.
— Вот она и изгаляется, — опять вставил свое веское слово Пит.
— Письмо сегодня утром пришло, — отрезал Шерби.
— Н-да?
— Пит, займись делом, — посоветовал ему Ричард.
— Я тоже пойду, а то чуть отлучись, не знаешь, какой подарок будет ждать, — угрюмо сказал Кирилл, поднимаясь.
— На ужине встретимся, — махнул ему рукой Пит.
Когда мужчины покинули кабинет, Ричард с размаху впечатал кулаки в стол и застонал от бессилия. Он позволил втоптать имя жены в грязь, сам превратился в дегенерата в глазах общественности, но эти жертвы не принесли желаемого результата и не находили оправдания. Цена затрат значительно превышала результат.
Ричард заходил по кабинету, натыкаясь на кресла, упираясь руками в стены, отталкиваясь и вновь кружа по кругу в помещении, как кружил по кругу в деле по поиску Анжины. Ему все труднее было сдерживать себя, делать вид, что он ровно относится к действиям клона, к информационной тишине, и готов вечность сидеть в тупике, что зашло следствие. Им овладевало безумие, что рвалось криком, рыком раненного зверя из горла. Кулаки сжимались, когда представлял Паула и его подручную, эту тварь, что смеет быть похожей на Анжину — и ему казалось — он сжимает их горло.
Он старался избегать встреч с клоном, боясь сорваться и убить ее, выместив всю боль ненависть, страх. Отчаянье душило его, прорываясь по ночам слезами бессилия и мольбы:
Но кто услышит крик истосковавшейся души?
Кто поймет то состояние сердца, когда каждый вздох, каждый взгляд, каждый шаг — боль?
Ричард погладил пальцем лицо жены на снимке:
— Прости… Я словно зверь, попавший в капкан, бьюсь и никак не выберусь, слепну от страха и слабну… Появись, скажи, что у тебя все хорошо, успокой меня, милая, дай сил, глоток веры, что ты жива. Когда я слышал тебя, когда чувствовал — век назад…Куда же ты исчезла?
Время, черт его дери, бежит и бежит, отсчитывая месяцы, а жизнь стоит, напоминая бег на месте. В груди холод тишины, и та нить, что связывала супругов, позволяла надеяться Ричарду на лучшее, давала возможность жить, незаметно растаяла, уступив место тревоге, сродной ужасу. И лишь удаляющееся эхо прошлых радостей, оставляло смутную опору для дальнейших шагов, выдохов и вздохов, бегу крови по венам — Анжина — ее смех, лукавый взгляд, улыбка, легкость походки, аромат духов. Было и будто не было. Как могло такое случиться? Когда? Как он мог незаметно потерять связь с любимой? Что послужило тому причиной?
Где ты? Отзовись?! — билось в безмолвии души. Ни шороха в ответ, ни малейшего движения.
Он сходил с ума, крича в пустоту изо дня в день и слушая, слушая и слыша лишь мертвую пустоту. И словно песчинки в песочных часах уплывало, убывало терпение.
И лишь надежда, упрямо выжженная в разуме, впаянная в сердце как тавро в кожу, еще жила, еще вела: все будет хорошо. Все будет хорошо!
Я верю и ты верь, девочка, иначе не выплыть, не удержаться, не дотянуться друг до друга.
Я рядом, милая, в жизни, в смерти — я с тобой.
Глава 13
К вечеру, когда солнце за лес покатилось, за спиной движение почудилось — крался кто-то, не иначе. А следом сова ухнула — упредили свои — идут к вам.
Халена с побратимами переглянулась, к нападению приготовилась и вздохнула успокоенно, увидев Вихорку. Тот подполз ужом к девушке, и улыбнувшись щербато, из сумы хлеб да кожаную флягу с водой вынул:
— Мы, где вчерась обитали, двумя сотнями стоим, — прошептал. — Остальные в Славле оглядываются. Медовухой шибко обпились все, беличи да росичи не касаются токмо и холмогоры тихи, броней так и не сняли. А другие… Ой, гудят племена. А улеги да уличи вовсе ушли. Почихеды сбираются. К ночи уходить думают.
— Худо. Вас Горузд послал?
— Ну. Малик сказывал — Халена права, могёт быть, и сюды ходу. Встали дозором. Ежели от вас гонец пойдет, мы на подмогу вам двинем. В городище — ой. Воины, — фыркнул, — вповалку ужо половина лежит — пьяны без ума. Покаместь в ум войдут да гонца речь поймут — всех порубят, а вас первыми. На то мы и подошли. Ежели что, тута мы, в аккурат за лесом.
— Вот и хорошо, — облегченно вздохнула Халена. И замерла. — А кто еще знает, что мы здесь?
— Никто, — заверил парень. — Любодару и то сказывали, в Полесье вы подались, дюже за его речь обижены. Вота.
— Замечательно. Хлеба ребятам раздай.
— Ага.
Один каравай Халене оставил, чтоб та с побратимами разделила, и дальше пополз, других кормить.
— Эх, славно-то, воительница! — вкушая мягкий хлеб, пробубнил Гневомир.
— Одно плохо, рубахи чистой нет, — вздохнул Миролюб, корочку каравая разглядывая.
— Да ты никак помирать собрался, чудило?!
— А Морана не спрашает, когда нагрянуть.
— Ну, панихиду затянули. Веселей-то тем для разговора нет? Тем более, что сейчас-то о плохом думать. Малик позади двумя сотнями стоит. Значит, и сами живы будем, и славных, но пьяных победителей спасем. Население главное, — заметила Халена, воды хлебнула.
— Во-во, — хохотнул Гневомир. — Сонцеяровну слухай, дундук, она завсегда правду баит!
— Ну, тя, наян безпанталычный. Все те щерится да ржать как жеребцу стоялому!
— Началось, — уставилась в небо девушка. — Так и будете изо дня в день, с утра до ночи ругаться? Что вас мировая не берет? Вместе вроде рубитесь, плечом к плечу, и хлеб один кушаете, а все норовите покусать друг дружку. Тоска вас слушать, право слово.
— Чаво ты, Халена? Бавимся мы, ну?
— Подковы гну! — буркнула. — Поели и расползайтесь.
— Скушно, — скорчил несчастную рожицу Гневомир. Девушка фыркнула:
— Скоро лютичи явятся — развеселят.
— А, не те они. Обмельчали, — рукой махнул. — Печаль одна, а не потеха.
— А ты с венедами да шулегами сговорись, они поутру с Холмогорами да ургунами на росков двинуть сбираются. Вота и побавишься, удалец, — прошипел Миролюб.
— Покеда проспятся, роски вымрут, — скривился парень в ответ.
— Начинается. Только собрались вместе — сила вроде какая-то, как снова поврозь расходится собрались. Точно фигня получится, — сказала Халена. Парни переглянулись. Гневомир плечами пожал:
— Богам виднее, — и на старое место пополз, дальше похрапывать в ожидании. Миролюб тоже поперек слова не сказал, отполз на свое место, голову на ладони положил и глаза прикрыл.
`Ох, бойцы'! — качнула головой девушка и вздохнула, завидуя — спать и, правда, сильно хочется, да нельзя.
Травинку в зубы сунула и давай оглядывать местность, бдить. Вечер уже. К ночи побратимы выспятся, и она может на часок уснет.
И фыркнула — Боги!
Что Богам до людей? Это людям они очень нужны, потому как в них легче верить, чем в себя. Только сколько от правды ни бегай, чем ни прикрывай — она все равно одна и неизменно рядом — Бог не на небе, Бог в тебе. И если в себя не веришь, то и Бог не поможет, а если живешь как подлец, то умрешь так же, хоть веришь в Бога, хоть нет. Человек сам своей судьбы вершитель, сам палач и сам жертва. Сеешь зло, во зле и живешь, а добро раз соверши — десять раз вернется и согреет, а главное душу в чести и правде сбережет.
Только почему добро как золото, у одного оседает, другому не дается?
А зло, что грош медный, у всех в обиходе, не меряно его по земле и всегда вдоволь?
Кажется, что она только веки сомкнула, как свистнуло над ухом. Халена глаза открыла и услышала уханье. Спросонья да в темноте сориентироваться трудно. Девушка глаза протерла, огляделась и увидела хмурую физиономию побратима. Он что-то показал жестом и пододвинул ближе клинок. Идут! — поняла Халена, ножны в руке сжав, и приподняла голову, осторожно поглядывая перед собой. Так и есть — по поляне тихо, почти не слышно двигались темные силуэты, приближаясь к мирянам. И не люди словно, а тени: ни звука, ни вздоха, ни блеска стали. Один, второй, десять, тридцать и множатся, множатся. Всё пешие.