Противостояние

— Фу, ты, думал «рама».

— Граница!! — обняла его за шею Дина. — Наша Родина свободна!! Впереди вся жизнь!! Ааа!!!

Лена невольно улыбнулась и накрыла лицо пилоткой. Счастье будет более полным, если выспаться.

— Поспать дай, оглашенная, — проворчала Марина.

— Вам все спать! Мы на границе, понимаешь ты, соня?! Мы на нашей границе!! Только что столб пограничный вкопали!

— Счастье, — кивнула женщина, переворачиваясь на бок и лучше устраиваясь. — Теперь дай поспать и оно будет полным!

Лена сдвинула пилотку на лоб и уставилась в небо. Оно было чистым и прозрачным. И пахло в воздухе не гарью и порохом, пахло травами, лесом, ягодой.

Спать совсем расхотелось.

Ей показалось, что машина прямиком привезет ее домой, на ту дачу, где ее ждет Наденька с купанья в речке и они вместе пойдут собирать ягоды. Сегодня пойдут. А что было вчера, год назад, два — сон. И неправда, что Надю убили — войны не было. Не правда, что Игорь стрелял в мирное население — он вообще не отлучался, сидел на веранде за круглым столом, застеленным вышитой белой скатертью, пил чай из пузатой белой кружки и читал «Правду».

И Николай жив, просто они с Леной еще не встретились.

Ведь она не попала в Брест, потому что никуда не поехала. И на войне никогда не была, потому что ее не было. И жив Дрозд, жив Антон Перемыст, живы Костя Звирулько и Тагир.

Вон они, вон у дороги! А с ними Летунов, Васечкин, Вильман. Надя все в том же платье с маками и все так же смеется, кокетничает с лейтенантом…

Лена не поняла, что встала в полный рост и смотрит на пустую обочину, улыбаясь светло и радостно. Не видела, как Маликов, Семенцов и вскочившая Марина выставили руки, готовые поймать ее, если машину сильно качнет и она упадет. Не видела, как посерело лицо Дины, потеряв улыбку, и как смотрела она на лейтенанта, готовая расплакаться от жалости.

Лена видела лишь убитых, которые казались ей живыми. Ей очень хотелось в это верить.

— Вы живы, ребята, живы, — шептала, глядя на траву, ели, осинки у дороги.

Машину качнуло на повороте и Лена оказалась в объятьях Маликова. Очнулась тут же, потеряв улыбку, и пересела на место.

— Нормально все? — побеспокоилась Марина, пытливо заглядывая в глаза.

— Да, — сцепила зубы девушка, чтобы не расплакаться от разочарования.

Война не сон. Война так и останется в ней и каждый день, час будет напоминать о себе.

Лена надвинула пилотку на глаза, скрывая невольно выступившие слезы. Ей было очень обидно, что в этот замечательный день, когда ее Родина наконец свободна от фашистских псов, те, кто шел к победе вместе с ней, не дожили до этого момента и никогда не узнают, вернулись ли войска Красной армии на свои рубежи, освободили ли страну от немецкой нечести.

Дина села рядом с женщинами, как ни в чем не бывало — привыкла уже к странностям лейтенанта, впрочем, этих «странностей» у каждого в группе хватало. Другое ее заботило.

— А подполковник молодой такой. Щека вся в шрамах, виски седые, а глаза молодые и нежные, нежные… — и вздохнула. — И улыбка красивая. Сам статный, крепкий. Дети от такого пригожие будут. Ох, девочкииии!

— Жениха себе нашла? — приобняла ее Марина, прическу поправила. — Эх, девочки, мальчики, сейчас бы платье из шелка, туфли на каблучке, самые настоящие, черные, лаковые и я бы вам такой вальс станцевала!

— Станцуешь еще, — покосилась на нее Лена.

— А платья и туфли мы вам достанем, девочки, — заверили бойцы, улыбаясь во всю зубную наличность, до трогательности ласково.

— Эх, дорогие наши сестренки, все будет: и шелк, и бархат, и лаковые туфельки и нелаковые, — мечтательно протянул Маликов, отчего-то поглядывая на Лену. — И женихи будут. Вот закончим с Гитлером и выдадим вас замуж прямо в Берлине.

Марина и Лена переглянулись, обе брови выгнули: это к чему сержант сейчас?

И засмеялись. А Дина вздохнула:

— Хорошо бы. Ребенка хочу. Чтобы глазки, как у моей мамы, а нос, как у моего папы.

— Глазки — носики, не знаю, но что в маму ребятенок боевым будет, это точно, — подмигнул ей Маликов, и опять на Лену покосился. — А вы, товарищ лейтенант?

— Старший, — выставила палец.

— О, конечно! — хохотнул, ладонь к груди прижав. — Так что товарищ старший лейтенант хочет, о чем мечтает?

Лена с задумчивой улыбкой смотрела на него, а видела Николая, что улыбался ей столь же нежно и немного, самую малость, насмешливо.

— Чтобы Николай жив был и очень, очень счастлив. Пусть не со мной, пусть никогда не встретимся, но чтобы обязательно жив и обязательно счастлив.

Маликов улыбаться перестал. Марина помахала перед лицом Лены ладонью и та уставилась непонимающе на женщину:

— Что?

— Ничего, — плечами пожала. — А для себя что хочешь?

— Так для себя и хочу.

— Нет, лично для себя.

— Лично для себя.

— А что после войны делать планируешь?

Санина плечами пожала:

— Как-то не думала, — обняла колени руками, голову на них положила и задумалась:

— Учиться пойду. Я ведь даже школу не закончила.

— На кого учиться пойдешь?

Девушка улыбнулась лукаво:

— На врача.

— По моим стопам значит? — рассмеялась Марина.

— Если получится.

— Легко. У тебя. Дина, а ты?

— Закончу, авиационный институт, буду работать, выйду замуж и рожу кучу детей.

— Жму руку — мой план минимум. Валер, а ты?

Мужчина подумал и уверенно заявил:

— Строителем буду. Очень нам сейчас эта профессия нужна.

— А я учителем, — бросил Рекунов, поглядывая на лесной массив, в прохладу елей.

— А я на трактор вернусь, буду пахать и сеять, вас кормить, — улыбнулся Коробков.

— Идиллия, — протянула Лена, любуясь лицами товарищей. — Только останьтесь все живы, пожалуйста.

Все притихли, улыбки сами погасли.

— Размечтались тут о кренделях небесных, — проворчал Семенцов, утерся пилоткой — жарко. — Права лейтенант, сначала до Победы дожить надо, потом мечтать.

— Мечтать всегда надо, — вытянулась Марина, накрыла лицо пилоткой. — Без мечты человек — труха.

— Тем более война вот, вот кончится, — заметил Рекунов.

— Ой, — отмахнулся Семенцов. — Слышал уже. Четвертый год — жу, жу, жу, а в итоге кролик с балалайкой. Мираж, блин!

— Вот посмотришь, месяца два и конец Гитлеру. Хана!

— Ты эти два месяца проживи, «Емеля»!

— А это не имеет значения, главное Победа будет и пусть не мне, но дети наши этих поганых свастик не увидят иначе, чем на картинке. И будут только в учебниках в школе изучать — да, была война, Великая, жуткая, и гибли люди, как косой косило, но все же выстояли и победили. И гордиться будут, что в такой стране живут, что мы, мы чуму эту коричневую да под дых! Вот как будет! И не забудут никогда, что было. Но будут сытно жить, спокойно спать, и небо над головами будет вот такое, как сейчас — голубое, голубое! И солнце яркое-яркое, и мама рядом, и папа обязательно. А еще бабушки, дедушки, чтобы как положено. А слезы только если царапина или игрушку отобрали. И счастливы до безумия просто потому что мир!

Маликов улыбался, слушая друга и, смотрел в небо:

— Пусть так и будет, а?…

Глава 44

Конец войне — уверены были все. Сейчас по-настоящему — финиш.

Восторг, счастье, огромное как небо над головой, переполняло всех. Оно пьянило, кружило, оно осязалось даже в воздухе. Оно срывало разум «молодых», заставляя их быть еще более бесшабашными, и отрезвляло «старых» битых уже четвертый год. Умирать не хотелось, но если молодые не понимали, как это можно погибнуть фактически после победы, да малой — возвращение прежних границ родной стране, изгнание фашистов с просторов Родины, но все же победы, то «старики» прекрасно осознавали, что смерти все равно на любые достижения. У нее они свои, и планы тоже свои. Бойцам очень не хотелось, чтобы исполнились планы смерти, а не их — на жизнь.

Кто-то решал «оторваться» за все годы, что прошли в окопах, кто стал максимально осторожен, даже трусоват, кто-то вовсе остервенел, понимая, что за спиной только разруха и пустота, а будущее после войны туманное, как раннее утро в Будапеште.