Страница 86 из 92
— Выходит, мы никому не помогли и ничего не изме нили. Выходит… Все впустую? Все напрасно?
А во дворе поднялся шум. Разгневанный Афраний кричал, но здесь, в пристройке, они расслышали не все слова:
— Немедленно!.. Все, все… Ищите!.. Всё перевернуть…
Маргарита Николавна улыбнулась.
— Что они там ищут? — Анна взглянула на нее.
— Кольцо.
— Какое кольцо?
— Начальник тайной стражи вдруг обнаружил, что нет кольца Вар-Раввана. А это значит, что проиграли они!..
— Какое-то кольцо так много значит?
Тут Маргарита Николавна рассмеялась:
— Без этого кольца, его не предъявив, они не смогут доказать, что был распят Вар-Равван. А не какой-нибудь бродяга, присвоивший себе чужое имя. Так было уже много раз.
— Да, я помню, и Станий тоже говорил об этом кольце.
— Конечно! Ведь пока кольцо свободно, Вар-Равван будет жив! — ликующе сказала Маргарита Николавна. Ее глаза сияли изумрудно.
— А где кольцо? — смотрела Анна на нее с улыбкой, невольно всплывшей на губах от дерзкого предчувствия победы. — Ты знаешь, Маргарита? Где кольцо?
Не говоря ни слова, Маргарита Николавна протянула к Анне руку, кулачок разжала, и на ладони та увидела кольцо.
Обыкновенное. Из меди. С одной глубокою насечкой.
— Ты…
— Я выкрала его! Афраний слишком любит целоваться!.. И так горяч, что забывает во время поцелуя обо всем.
— Дай подержать его.
— Прости, но… не могу. Боюсь! Мне почему-то кажется, что если я с ним расстанусь хотя бы на мгновенье, то обязательно случится непоправимое.
Анна не удивилась и не обиделась:
— Я понимаю тебя. Подобные бесценности нельзя одалживать другим.
— Ну, хорошо! Возьми его, потрогай. И ощутить неведомую силу.
Взяв осторожно пальцами двумя кольцо, подняв его к лицу и улыбнувшись, Анна произнесла:
— Я чувствую как будто жженье и… прохладу!
— Еще бы! Это ведь кольцо…
— Мое! — Афраний прорычал с порога.
Как он открыл бесшумно дверь? Как он вошел? Ни Анна, ни Маргарита Николавна не слышали… Настала тишина смертельная. Как за мгновенье до первого раскатистого залпа решающего сраженья. И как за вздох перед аккордом, обрывающим симфонию всей жизни. В этой величественной, словно горной, тишине вдруг скрипнул кислый голос. Как из коммунальной кухни:
— Товарищ, так вы халат берете или нет? Вы к Охламовичу идете?
Дикообразцев, смущенный от чувства, что вопросы эти дежурная ему адресовала не первый раз, поежился, поднялся, взял халат, который цветом был под высохший асфальт, и двинулся в больничный коридор.
— Направо вам, направо! — сварливо крикнула ему во след дежурная.
В сером коридоре хотелось умереть. Так было там тоскливо. Все как-то брошено. Все как-то в беспорядке. Как у людей, которым платят очень скупо за их работу. Больные в несуразных одеяньях, молоденькие медсестры в халатиках, ну, совершенно проститутских. И с лицами такими же. Замученные врачи с опавшими плечами…
Дикообразцев без труда нашел травматологическую палату и обнаружил в ней штук двадцать коек. Здесь пациенты были все больше в гипсе, со вздернутыми к потолку руками, ногами. Стонали, матерились, но кое-кто дышал довольно перегаром. Сообразив, что в этом переплетенье бинтов, повязок, шин и спиц, в кровоподтеках, синяках и шрамах он Охламовича узнает вряд ли, тем более, что видел его раньше мельком, Дикообразцев прямо от двери громко спросил:
— Кто здесь Павел Охламович?
Ворчание в ответ.
— Есть здесь Охламович? — с большим воодушевленьем упорствовал Дикообразцев.
— Ты, милый, по что калек ругаешь? — на койке ближайшей проворчал какой-то дед. — Сейчас вот гипсом по уху получишь, тогда, чай, перестанешь обзываться!
— Да я не обзываюсь! Ну что поделать, если фамилия такая? — однако, в голосе Дикообразцева звучало извиненье. — Его вчера к вам положили. Он — журналист. Звать — Павел Охламович. Из Москвы. Его избили бомжи.
Дед застучал незагипсованной рукой по жеванному покрывалу:
— Ну как же, как же! Был такой! Кормилец бомжей! Вот чуморик!..
— Высказали… был?
— Ага, ага! Был да весь вышел! — блеснул глазами дед.
Дикообразцев проговорил сквозь силу:
— Он… он… умер?
Дед зычно засмеялся. И эта зычность показала, что пива обычно он выпивает много. Под водочку.
— Да нет! Какой там! Он этой радости нам не доставил!.. Он здесь лежал. Вот видишь пустую койку со мною рядом? На ней. И тихо так лежал… А, может, с час назад к нему с врачом пришла какая-то девица, одета странно, вся в пыли, они о чем-то пошептались… Я не подслушивал, но слышал, что какой-то друг погиб, его, мол, надо заменить… Твой Охламович поначалу упирался, прикидывался дурачком. Но эта девица ему чего-то показала, я разглядеть не смог чего, и он сказал, что ладно, мол, согласен. Поднялся и, опираясь, на доктора, ушел.
— А что за доктор это был? — в висках у Дикообразцева стучало, как будто кто-то колотил в ворота и требовал впустить его средь ночи.
Небритое лицо скривилось, как выпив горькой микстуры:
— Да этот, наш… Ну, главный здесь который. Все запрещает паскуда курить в палате. А раз узрел бутылку из-под портвейна…
— Фамилия! — потребовал Дикообразцев.
— Бакинский…
Дикообразцев рванулся в коридор: скорей, скорей! Скорей… куда? зачем? Что так его в рассказе деда взволновало? Ну, вышел Охламович с девушкою и врачом, и что с того? Но в памяти вскипали и кружились воспоминанья душные, дыханье перехватывавшие. И сердцу стало жарко и тесно у Дикообразцева в груди. Он чувствовал себя другим, не здешним, не нынешним, чужим, чужим! Он чувствовал себя стоящим на расслаивающемся хребте горы.
В лицо пылало солнце. Тень мерзла позади. И медлить нельзя! Но… Шагнешь вперед, и где-то ты не здесь. Отступишь назад, ты — здесь. Но где?
Стены коридора и силуэты медсестер поплыли вокруг Дикообразцева, который вдруг захохотал, как демон горный. И — потерянный в сомненьях.
— Прекратите это! — железный голос как будто дал подножку смеху.
И Александр Александрович увидел перед собою невысокого, поджарого мужчину с чуть поседевшей кучерявой шевелюрой и генеральскими усами.
— Мне нужен доктор Бакинский, — Дикообразцев как жаловался.
— Пойдемте, — под локоть взял его усатый. — Бакинский — это я…
Устроившись за письменным столом, Бакинский закурил. И взгляд его в пространстве таял. Он словно забыл о визитере и думал о своем.
Дикообразцеву пришлось расположиться на укрытой белым лежанке. Рядом с зеленым сейфом. Второй из стульев маленького кабинета горой скрывали пыльные бумаги. И сидя на лежанке, в неловкости не зная, что сказать, Дикообразцев вдруг пришел в уверенность, что надо лечь и приспустить штаны. Тогда большая медсестра с обиженной улыбкой разведенки ругать его не будет, не скажет, что, как все мужчины, Саша — трус, и сделает укол почти небольно…
— Вы можете не представляться, — без предисловий заговорил Бакинский. — Мне хорошо известно, и кто вы, и зачем пришли. Но… Вы опоздали. Так уж получилось, что человек, который бы надел кольцо, понадобился срочно. Немедленно. И выбор пал на Охламовича. За ним прислали девушку по имени Оксана. Ей удалось уговорить его. Они ушли.
— А как же… я? — спросил Дикообразцев, испытавший парализующую боль утраты и невозможную тоску невосполнимой потери. Причем, он сам бы не сумел сказать, что именно утратил, что потерял. Он не назвал бы. Но так бывает, когда не можешь вдохнуть весь ветер предгрозовой, когда уходит сон, и бесполезно хватать его руками. Не хватит пальцев удержать мечту.
— Не знаю… Возможно, когда-нибудь потом, — Бакинский врать не мог. И лучше б не пытался!
Дикообразцев поднялся:
— Значит… навсегда.
— Я провожу вас, — заспешил Бакинский и вышел с Александром Александровичем в больничный коридор. В кармане отутюженного халата таилась ампула нашатыря. На всякий пожарный.