Встречи с животными

И верно, неделю спустя мне, наконец, удалось зацепить и извлечь из воды одностволку. К радости, она не пострадала от долгого пребывания в воде, а, по словам Толи, будто бы стала бить еще лучше.

Но уже на другой день несносный Толька доставил мне своим ружьем большое огорчение. На моих глазах он умудрился вдребезги разбить выстрелом интереснейшую птицу — трехперстку. Об этой птице я уже писал и не стану сейчас рассказывать, чем она замечательна.

— Разве можно стрелять на таком расстоянии?! Ведь здесь десяти шагов не было, а ты целишься прямо в птицу. Стреляй мимо, чтобы боковыми дробинами задеть, или отпускай дальше. Ведь этот выстрел — настоящее варварство, разбил-то, посмотри, как — вдребезги!

— Дядя Женя, правду говорю вам, я не мог удержаться, — оправдывался Толя. — Забросьте ее подальше, я вам другую добуду.

— Нет, выбросить ее я не могу. Ведь трехперстка — редкая птица. За три года мне в руки второй экземпляр попадает.

С этими словами я подобрал разбитую птицу и поспешил с ней домой. Много труда и терпения — и из отдельных клочков шкурки удалось изготовить сносную тушку трехперстки, которая и сейчас хранится в коллекции Зоологического музея Московского университета.

Ну, а теперь скажу о семье Толи. Эта семья помимо стариков состояла из детей, внуков и правнуков. Они то переполняли небольшие две комнаты, то разъезжались от стариков по домам к своим родителям. И тогда наступало временное затишье. Однако народу в доме всегда было достаточно. Во время моего посещения Вербовки Толя безвыездно жил в семье Евченко. Старшим по возрасту членом семьи был симпатичный, веселый и разговорчивый дед. Деду, или, вернее, прадеду, пошел уже семьдесят девятый год. Старый солдат, георгиевский кавалер, участник японской и германской войн, несмотря на преклонный возраст, не желал оставаться без дела. Целыми днями он бродил по усадьбе, прибивал какие-то доски, поправлял плетень или обкладывал соломой и засыпал землей погреб. Однажды я застал деда за странным занятием: пытаясь перебраться через невысокий заборчик, он обеими руками старался поднять правую ногу, что ему никак не удавалось.

— Дедушка, да ведь вам уже поздновато такими делами заниматься, лет много! — убеждал я его, помогая преодолеть препятствие.

— Лет-то еще не так много, да вот нога шалит, слушаться перестала, — оправдывался старик. — Вы говорите, работать не надо, — начал дед, перебравшись с моей помощью через плетень. — А кто же делать будет? Вот, посмотрите, какая дыра в заборе. Ведь через нее в огород стадо загнать можно. Я уже неделю Тольку прошу одну лодку лозы привезти. Так на то, чтоб деду помочь, времени у лентяя никак не найдется. И получается, что сам делать ничего не желает и меня заставляет бездельничать. Посудите, чем я эту дыру заделаю, если у меня ни одной лозины во дворе нет?

Надо сказать, что внук в семье уже давно приобрел плохую репутацию: «Огорода не копает, полоть не заставишь. Все норовит на лодке со двора «смыться». Как вы его еще назовете? Лентяй настоящий!» С таким взглядом я не мог полностью согласиться. Каждый день утром, к обеду и к ужину на стол подавали большую сковороду свежей жареной рыбы. Она так хорошо пахла, так была подрумянена, что все члены семьи уничтожали ее с большим аппетитом, к сожалению, забывая, что эту вкусную рыбу ловил лентяй Толька, ловил с увлечением, в любую погоду, без перебоев обеспечивая большую семью свежей рыбой.

Однако бразды правления в семье не принадлежали деду. Они всецело находились в крепких руках мудрой, властной и, несмотря на преклонный возраст, бодрой, а на вид — еще и молодой прабабки. Более полусотни лет назад прабабка переселилась с Украины в Уссурийский край и здесь, на берегу беспокойной реки, сумела создать уголок своей далекой родины. И белая хатка, и фруктовый садик, и широкая клуня с соломенной крышей — все так напоминало усадьбу украинской деревеньки! Вот только китайские белые аисты, населяющие Уссурийский край, не пожелали до настоящего времени воспользоваться гостеприимной соломенной крышей клуни и упорно продолжали гнездиться на старых деревьях среди обширного топкого болота.

Но пора возвратиться к поездке. Как уже знает читатель, поздним вечером мы с Толькой добрались, наконец, до селения Вострецово и остановились на ночь в семье нашего шофера. Отсюда в глубину тайги к лесным разработкам идет узкоколейная железная дорога. Ею мы и решили воспользоваться, чтобы без трудностей и быстро проникнуть в тайгу, где совсем недавно появился небольшой поселок Тимохин Ключ.

Утро. Над лесом поднялось солнце; его лучи искрятся в неподвижной воде речного затона. Усевшись в один из вагонов поезда, мы сначала пересекаем широколиственные леса речной долины, потом смешанную и хвойную тайгу невысоких сопок. Стучат колеса. Маленький паровозик-«кукушка» выбрасывает клубы дыма и пара, порой его пронзительный свист прорезает воздух; далеко в горной тайге откликается эхо.

Вот и конечный пункт нашей поездки. Но вместо того чтобы осмотреть новый поселок, отдохнуть и позавтракать, мы захватываем с собой кусок хлеба с жареным мясом и спешим в тайгу, туда, где работают лесорубы.

В полукилометре от последних домиков, в глубокой котловине среди сопок, залегла лесная прогалина. Груды свежеочищенных пахучих бревен покрывают вырубленную площадь. По каткам, наскоро изготовленным из тех же бревен, несколько женщин перекатывают тяжелые стволы к узкоколейке. Здесь постепенно растет груда заготовленного леса. К концу рабочего дня сюда подадут вагонетки и на них перебросят лес к далеким протокам Большой Уссурки. По реке, вниз по течению, деревья поплывут сами. На краю прогалины струится сизый дымок небольшого костра.

— Можно вашим дымком воспользоваться? — обращаюсь к одной из женщин.

— Можно, сюда садитесь, ближе к огню, — отвечает она, закрывая пламя зелеными ветвями кедра.

Огненные языки лижут смолистую хвою, столб непроницаемого дыма поднимается в тихом воздухе, отгоняя в стороны тучи назойливой мошки, сопровождающей в этих местах каждого человека.

Мы с Толькой удобно усаживаемся на широкие пни, извлекаем из заплечного мешка и за обе щеки уплетаем захваченный завтрак. Потом я достаю сумочку с инструментами и начинаю снимать шкурку с добытого по пути большого китайского дубоноса. Меня окружают рабочие.

— Значит, операцию с птицами производите? — шутливым тоном говорит молодой голос.

— Ну да, операцию! — в тон отвечаю я.

— А потом что?

— А потом мясо на огоньке поджарим, закусим, а шкурку вот сюда. — И с этими словами я укладываю снятую шкурку в небольшую деревянную коробочку. — Много она проедет, всю Сибирь пересечет по железной дороге и, наконец, в Москву в музей попадет. Понятно?

— Понятно. Значит, там показывать будете, какие у нас птицы живут?

— Сначала сами их посмотрим, потом напишем об этом и другим покажем.

— А вы из самой Москвы, в городе живете?

— Я из Москвы, а вот он, Толька, близко отсюда, в Вербовке живет. Вербовку-то знаете, проезжали ее, когда на машине из города в Вострецово ехали?

— Может, и проезжали, только не знаем. Ведь мы в чащобе живем, дальше Вострецова не ездим. Да и недавно, в этом году сюда приехали.

— Откуда же? — спрашиваю я одну из женщин.

— Издалека, с Украины, из-под Полтавы. Там весной яблони, вишни цветут — все сады белыми станут, у реки в кустах соловьи. А здесь тайга молчит, мошка в глаза лезет — жить не дает!

Мне не видно лица собеседницы: как и у других женщин, оно завязано толстым бумажным платком. Мошки так много, и она так назойлива, что иначе невозможно работать. Видны только большие глаза. Они задумчиво смотрят на зеленую лесную завесу, но, вероятно, видят не тайгу Приморья, а другие, далекие и в то же время близкие сердцу картины — Украину.

— Значит, не нравится здесь, к родным местам тянет? И песни, наверное, на Украине оставила?

— Ничего, понравится! — уже другим, задорным тоном отвечает собеседница. — Везде люди живут. Порубаем тайгу, белую хатку зробим, вишни посадим — весной тоже цвести будут.