Встречи с животными

Это было в первых числах мая 1954 года. Я только что приехал в Вербовку и, сойдя с попутной машины, зашел в знакомую хатку.

— А это что за парнишка? — кивнул я головой на Толю.

— Наш внук. Рыбак хороший, но лентяй здоровый, учится плохо, — ответил дед.

Дальнейшее знакомство состоялось в лодке. Оставив неразобранные чемоданы, пятнадцать минут спустя мы уже бесшумно скользили на плоскодонке по протокам и затонам Большой Уссурки. Толя отталкивался длинным шестом, а я держал наготове ружье в надежде, что парочка самых красивых во всем мире уток мандаринок, или, как их здесь называют, «японок», взлетит от лодки достаточно близко.

В постоянных экскурсиях то по островам и протокам Большой Уссурки, то по болотам и сопкам в окрестностях Вербовки протекло дней десять. За это время, внимательно наблюдая за парнишкой, я убедился, что Толя не только хороший рыбак, но и превосходный охотник.

— Евгений Павлович, дядя Женя, дайте скорей ружье! Смотрите, вон туда утки-клоктуны сели.

Я внимательно смотрю на залив, где опустилась стайка, и с первого взгляда, как охотник, оцениваю положение.

— Брось, Толя, зачем зря время терять. Посмотри сам — берег открыт, все равно они тебя не подпустят на выстрел.

Но для Тольки мои доводы неубедительны. Он продолжает скулить до тех пор, пока, наконец, я не отдаю ему свое ружье. «Как же, однако, настойчив этот юный охотник!» — думаю я и в ожидании его возвращения усаживаюсь под тенистое дерево.

— Смотри, больше пяти минут ждать не стану! — кричу я ему вслед.

Медленно тянутся минуты ожидания. Ослепляют яркие лучи солнца, а комаров сколько!.. Пользуясь тем, что я остаюсь на одном месте, они собираются целой тучей и бесцеремонно лезут в глаза и уши. Смешит меня нелепый прием мальчугана: получив ружье, он вдруг как-то втягивает в плечи шею и, вероятно, убежден, что с этого момента утки его уже не могут заметить. «Вот наивность!» — качаю я головой и, не желая наблюдать за бесполезной затеей, поворачиваюсь спиной к заливу. Вскоре гремит выстрел, и весь в грязи, тине и в водорослях появляется Толька. В правой руке у него ружье, а в левой осторожно, за клюв, он держит красавца селезня чирка-клоктуна.

— Как ты к ним подобрался? — удивляюсь я.

— Между кочек, прямо водой, — отвечает довольный Толька.

— Какая это птичка так поет громко? — в другой раз задает вопрос Толя.

— О, это замечательная птица! — отвечаю я. — Ее таежным сверчком называют.

— А почему раньше она не пела?

— Поет потому, что скоро гнездиться начнет, а не пела раньше потому, что ее здесь не было, только что прилетела, это одна из самых поздних прилетных птичек. Не ходи за мной, здесь посиди! — с этими словами я осторожно углубляюсь в темную чащу леса, откуда время от времени доносится громкое соловьиное щелканье интересующей меня птицы.

А потом около часа настоящего мучения. Неподвижно стою, прислонившись к дереву, с ружьем наготове, ожидая, когда таежный сверчок хоть на одну секундочку появится на открытом месте. Но, увы, бесполезно. Меня едят комары, вспотевшее лицо обжигает мошка, а сверчок-невидимка продолжает оставаться в самых густых и темных зарослях черемухи. Оттуда доносится его голосистая короткая песня. Наконец, я теряю терпение.

— Пойдем отсюда! — кричу я своему спутнику. — Все равно не добыть этой птицы.

Но неожиданно Толя оказывается рядом. Он бесшумно подполз к дереву, к которому я прислонился. Вся его маленькая фигурка — сама просьба.

— Дайте мне ружье, — чуть не плачет он, протягивая руки.

— На, бери, — охотно передаю я ружье. — Только не очень долго.

С этими словами я выбираюсь из чащи, спешу к берегу протоки, где холодной водой долго обмываю искусанные насекомыми физиономию, руки и шею. В чаще раздаются выстрелы. Вскоре на отмели появляется и Толя. В его руках не какая-то случайно попавшая под выстрел птица, а тот самый таежный сверчок, добыча которого всегда бывает сопряжена с большими трудностями.

«Эге, да ведь из этого парнишки, пожалуй, настоящий охотник выйдет!» — рассматриваю я щупленькую фигурку мальчугана с большим ружьем в руках, рассчитанным не на подростка, а на взрослого человека. Мы разводим небольшой костер и, когда дымок отгоняет от нас назойливых комаров, усаживаемся на гальку. Я достаю сумочку с инструментами, не спеша снимаю шкурку с редкой птицы и рассказываю мальчугану о сверчках, о том, как они живут и почему их так называют. Конечно, эти птички на настоящих сверчков совсем не похожи, но зато некоторые из них поют так, как будто сверчок трещит.

— Вот подожди, будем по болотам бродить, я тебе пятнистого сверчка покажу. Когда услышишь, как он поет, пожалуй, сам его сверчком назовешь.

После этого случая с таежным сверчком я решил купить Толе ружье.

— Ружье я тебе куплю, а ты — как это тебе объяснить? — ну, отработаешь его, то есть будешь помогать мне, пока я буду в Вербовке, до отъезда в Москву. Понятно тебе?..

— Понятно, — кивнул головой мальчик.

Купленная одностволка «ижевка» двадцать четвертого калибра оказалась достаточно легка и, к нашему счастью, обладала превосходным боем. Одна беда — для купленного ружья удалось с трудом достать только пять старых патронов. Но и при этих обстоятельствах, получив настоящее ружье, Толька был в восторге. Однако счастье его продолжалось недолго. Дня три спустя он умудрился утопить ружье в таком месте, где река бушевала как лютый зверь: ревела, пенилась, стремительно неся мутную воду сквозь груду занесенных сюда бревен и корчей.

— Ну скажи, наконец, где и как ты его утопил? Видел ты, как оно в воду упало, или не видел? Может быть, оставил где-нибудь на берегу, когда подходил к уткам? — пытался я добиться толку от ревущего мальчугана.

— Нигде не оставлял, где-то здесь оно утонуло. На том берегу на корме лежало, а когда на этот берег приехали, уже не было: я шестом сильно толкался и, наверное, его в воду сбросил.

Такой ответ затруднял поиски. Протока в этом месте достигала метров пятидесяти, а место падения ружья не было установлено. Я бессильно развел руками. Где искать, как искать? Почти бесполезно.

— Утопить такое ружье! Эх ты, разиня!..

— Как я теперь буду жить?! — пуще прежнего заголосил мальчуган.

— Довольно реветь! — прикрикнул я на Тольку. — Ревом не поможешь. Вода спадет, посветлеет, тогда и искать будем, а сейчас молчи, чтоб никто не узнал, где ты ружье утопил. Поедем домой, и, смотри, никому ни слова, как будто ничего не случилось!

Обычно, возвращаясь домой с охоты вниз по реке, мы предоставляли лодку течению и болтали о всякой всячине. Любознательный Толька расспрашивал о других уголках нашей страны, о жизни животных, а я охотно отвечал на вопросы. Весь обратный переезд был для нас настоящим отдыхом после долгих часов иной раз крайне трудного передвижения на лодке и напряженной охоты.

В этот же несчастливый день, возвращаясь в Вербовку, мы оба молчали. Каждый думал свою невеселую думу. А тут еще изменилась погода: за низкими тучами скрылось солнце, по-осеннему вдруг заморосил мелкий дождь, неприветливо зашумел ветер. А после этого — ряд бесполезных попыток отыскать и извлечь из воды одностволку. Ружье как будто провалилось сквозь землю. Но надо же его отыскать!

— Это что за крючок? — спросил я однажды Тольку, рассматривая метровую палку с привязанным железным крючком на конце.

— Это для рыбы, рыбу этим крючком ловят, когда по Большой Уссурке кета идет.

И Толька рассказал мне о давно известном способе лова. Чтобы отметать икру в верховьях реки, много рыбы иной раз поднимается вверх по течению. Сколько ее идет, представить трудно. Куда ни глянешь — везде рыбьи спины. Вся вода как будто наполнена ею.

— Ударишь по воде этой палкой, всадишь крючок в рыбину и выбросишь ее на берег, — показал Толька, зайдя в неглубокую воду протоки.

— А знаешь, Толя, пожалуй, этот крючок и для ружья пригодится. Привяжем его на длинную палку и будем дно ощупывать. Вдруг за ремень зацепим.