Квазимодо

После того, как Хамдан закончил зачитывать текст, настала очередь Махмуда. Стараясь не заслонясь камере обзор, он изогнулся и отвесил заложнику несколько оплеух. Голова парня дергалась справа налево и обратно, как у манекена, но кровь, заструившаяся из разбитой губы по подбородку, не оставляла никаких сомнений в истинности происходящего. Кадр получился что надо. Избиение заложника прямо перед камерой было определенным новаторством в этом жанре киноискусства, так что можно сказать, что Абу-Нацер с первой же серии заявил о себе как весьма самобытный художник. Кассету переправили в офис арабского новостного канала. Вечером того же дня произведение Абу-Нацера начало свое победное шествие по телевизионным экранам планеты Земля.

Дальнейшее развитие сюжета предусматривало еще несколько серий, с частотою примерно раз в две недели. Текст серий, вернее, зачитываемых Хамданом грозных абу-нацеровых посланий, не должен был сильно варьироваться. В частности, Абу-Нацер планировал в каждой серии с презрением отвергать очередные низкие предложения его коварных сионистских врагов — предложения, естественно, воображаемые, ибо никаких переговоров он вести, конечно же, не собирался. Но текст, в конечном счете, был абсолютно не важен, ибо главным содержанием серии на самом деле оказывалась ее концовка, в которой заложника должны были пытать, все более и более жестоко. По замыслу Абу-Нацера, зрители всего всего мира, затаив дыхание, должны были следить за его сериалом, в ужасе гадая, какую дикую, отвратительную, выворачивающую нутро жестокость он приготовил им в очередной серии. В богатстве своего воображения Абу-Нацер не сомневался; вопрос заключался только в том, насколько долго выдержит заложник. В последней серии, само собой, планировалась казнь.

Понятно, что этот грандиозный замысел требовал времени, надежного укрытия и минимальных контактов. На роль заложника лучше всего подходил именно бездомный. Если у тебя нет ни семьи, ни друзей, ни связей, то, во-первых, некому трубить тревогу по поводу твоего исчезновения, а во-вторых, некому и давить потом на власти, требуя немедленно что-то предпринять, некому стоять на площадях перед телекамерами с плакатиком «Верните моего папу домой!» Но самое главное — в случае с бездомным намного труднее было догадаться, в каком именно районе прячут похищенного. В самом деле — как начинают искать человека? Выясняют круг его знакомств, его маршруты, интересы… А какие интересы у тель-авивского бомжа, кроме водки? На что может указать его ежедневный маршрут от помойки к рынку и обратно? С кем он водится, кроме как с такими же, как и он сам? Кому такой отброс мог понадобиться? Куда исчез? Поди сыщи, поди зацепись за что-нибудь… Все это должно было дать Абу-Нацеру уйму времени, вполне достаточную для успешных съемок.

Таков был план, и вначале все действительно шло как по маслу. Тем большим разочарованием стала для Абу-Нацера уже на следующий день после публикации первой серии грандиозная облава, развернутая армией в районе Бейт-Асане, то есть именно там, где он прятал своего заложника и прятался сам. Как они узнали? Почему они ищут здесь, а не в Газе, не в районе Дженина, не в Хевроне? Неужели кто-то предал? Нет, в это Абу-Нацер не верил — уж слишком его боялись, чтобы пойти на такое. Что же произошло?

Разгадку он услышал только через несколько дней, по радио, когда репортеры раскопали наконец то, что армия и служба безопасности знали с самого начала. Рейд на поселение Эйяль два года тому назад. Тот самый, сбежавший, недостреленный парень. Теперь-то все стало ясно. Уж если где-то и искать связь, то именно здесь, в районе Бейт-Асане, в паре километров от Эйяля…

Удивительно, но Абу-Нацер совсем не признал его, даже не шевельнулось ничего в памяти. Хотя — что тут удивительного? Для него они все — куски мяса и ничего более… еще запоминать их — чего не хватало! Он своих-то шахидов по именам не помнит, а тут какой-то недостреленный… Вот его-то, Абу-Нацера, заложник сразу признал, это ясно. Признал?.. А если не при-знал, а просто знал, с самого начала знал, с кем встретится? Вот оно! Конечно! Оттого-то он и повел себя так странно с самого начала. Странно?.. Эх, Абу-Нацер, Абу-Нацер… как же ты такого маху-то дал, ты, такой матерый, стреляный волк? Знаешь ведь, знаешь: нет на свете ничего «странного», на все есть объяснение и, как правило, простое. Тебе бы задуматься, проверить, а ты… тьфу!

Заложник запираться не стал, подтвердил сразу: знал, потому и пришел. Это слегка озадачило Абу-Нацера — кто же по своей воле к тигру в пасть лезет? Но задерживаться на этом не стал, потому что больше его интересовало другое: откуда? Кто сказал? Заложник равнодушно пожал плечами: Зияд, кто же еще… Вот тут-то и прояснело окончательно в абу-нацеровой голове. Зияд, значит. Ну-ну. Пригрелся, сволочь, как змея под сеном.

Что ж теперь? Прежде всего — не дергаться. Не вести себя, как глупые козы, которые заслышав шум облавы, бросаются бежать и попадают прямо под охотничьи двустволки. Затаиться и переждать. Они засели в своем укрытии и просидели так целую неделю. Но напряжение снаружи не спадало. Шабак и армия тоже не дураки, знают, с кем имеют… Абу-Нацер продумал еще несколько дней и решился. С Зиядом надо было кончать и чем раньше, тем лучше. И дело даже не в том, что он по сути обманул Абу-Нацера, скрыв от него важнейшие детали, хотя уже за одно это подлец заслуживал мучительной смерти. Самое неприятное заключалось в том, что Зияд и два его брата впридачу были свидетелями, причем не просто свидетелями, живущими где-нибудь за тридевять земель, далеко в стороне от событий — нет, они были свидетелями, находившимися в самом центре прочесываемого Шабаком района. Конечно, доносить по собственной инициативе они не пойдут, в этом Абу-Нацер не сомневался, но где гарантия, что служба безопасности не выйдет на них сама? К примеру, огнестрельное ранение Зияда наверняка не пройдет незамеченным. Так что рано или поздно, так или иначе, но попадут они в руки следователей Шабака, обязательно попадут… если уже не попали. А уж если попадут, то все как есть расскажут, даже сомневаться не приходится, всю подноготную выложат, до последней черточки. Там и не таких обламывали.

Вот и получалось, что надо торопиться. Как говорит пословица, тот, кто умрет сегодня, не согрешит завтра. Абу-Нацер тщательно продумал время выхода и маршрут. Дорога была близкая, но разные ее участки представляли опасность в разное время суток. Заложника связали и спрятали в надежном месте. Вышли еще затемно, и затем весь день передвигались медленно и осторожно, подолгу останавливаясь в укромных местах и тщательно осматривая каждую складку местности — не шевельнется ли где земля, выдавая засаду, не завьется ли дымок сигареты над каменной кручей? И ведь в самом деле, дважды удалось им обнаружить ловушки, обнаружить и обойти, хвала Аллаху. Другой бы уже давно лежал носом в небо, глядя остекленевшими глазами на дородных шабакников, щелкающих затворами фотоаппаратов на предмет установления личности… другой бы — да, но не он, Абу-Нацер, хозяин семи душ, семи жизней.

Кстати, что-то это маловато — семь. По сегодняшнему счету выходило, что седьмую, а значит, последнюю жизнь он проживает сейчас, то есть, следующая смертельная переделка могла и в самом деле оказаться для него смертельной. Абу-Нацера передернуло от неожиданного неприятного предчувствия, от незнакомого холодка страха, змейкой проскользнувшего в низу живота. Он яростно выругался, сердясь на самого себя за дурацкие мысли. Семь жизней… десять жизней… что за чушь! Что он, в компьютерную игру играет, что ли? Да и потом — это смотря как считать. К примеру, хевронскую переделку можно вполне за две жизни засчитать, тогда получается, что он уже перешагнул через заветную цифру семь, перешагнул и ничего не случилось. И дальше не случится; главное смотреть в оба и не делать глупостей…

Он снова выглянул из пещеры. Уже почти совсем стемнело; дымные сумерки, клубясь, неторопливо поднимались со дна вади на гребень горы, наползали на окраинные дома Бейт-Асане прямо напротив него. Дом Ахмада, среднего зиядова брата, нависал над самым обрывом. С него и начнем.