Квазимодо

«Ну вот, — подумал Василий. — Похоже, приступаем… Он-то меня на что соблазнять будет?»

«Итак, — важно начал Фима. — Я хотел бы поговорить с тобой об одном важном деле. Но прежде всего…»

Он полез в карман и достал конверт: «Вот. Твоя зарплата за последние две недели. И за неделю вперед. Чтоб все по-честному.»

Вот так чудеса… Такого великодушия за хозяином никогда прежде не водилось. Это тебе не обед… Что ж такое грядет-то? Любопытно… Василий взял конверт, сложил и запихнул в задний карман джинсов.

— «Ты что ж — и считать не будешь?»

— «А зачем считать? — удивился Василий. — Ты же сам говоришь — по-честному.»

— «Ну да. И в самом деле…» — Фима широко улыбнулся и развел руками, как бы поражаясь тому, что сам не догадался взять в расчет столь очевидный факт.

Затем он принялся развивать эту тему, говоря о непреходящей ценности взаимного доверия — единственной основы настоящего бизнеса в этом полном обманщиков мире. Он приводил массу примеров из своей личной, здешней, и также прошлой, одесской практики; он вспоминал ужасающие случаи, произошедшие с близкими и дальними знакомыми; он даже воспользовался несколькими историями, вычитанными в газетах или виденными по телевизору. Слушать всю эту муру было скучно и утомительно, так что Василий от нечего делать занялся забавной игрой: он глядел в немой телевизор над баром и представлял себе, будто вовсе он не немой, а наоборот — будто все слышимые Василием звуки исходят именно из этого телевизора, а совсем не с улицы, не из глубины ресторана и не от Фимы, что стоит только выключить телевизор — и вместе с погасшими картинками на экране из мира исчезнут все, ну то есть совершенно все звуки, и тогда уже наступит полнейшее, тишайшее, блаженнейшее безмолвие.

На экране квадратный мужик лет шестидесяти в очках, при галстуке и пиджаке, зловеще нависал над студийным столом затейливой формы и предупреждал фиминым голосом: «…никому нельзя верить, ну совершенно никому! Ты не поверишь, как это важно — просто нормальные дружеские отношения, которые…»

Камера перескочила на подстриженную под болонку тетку с мопсообразной, в такт прическе физиономией. Тетка злобно оскалилась и сказала голосом бармена: «…сожалению, английского пива у нас нету. Могу предложить Гиннесс. Это немного похоже на…»

Вернувшийся в кадр квадратный мужик вежливо улыбнулся и перебил ее сварливым голосом таксиста: «…сбрендила, дура? Кто тебе права выдал? А пошла ты! Да! Да! Сверни свою страховку трубочкой и засунь…»

Но тетка не уступала. Она лихо тряхнула челкой, прищурилась и спросила, по-фиминому: «Ну, что ты об этом думаешь?.. Вася! Василий! Ты что…»

«…меня не слушаешь?» — закончил фиминым же голосом квадратный мужик.

«Слушаю, — ответил мужику Василий. — Слушаю и даже более того — я с вами совершенно согласен.»

«С кем это с нами? С каких это пор мы перешли на вы?» — спросил мужик и, насупившись, накренился влево.

«С вами, со всеми… — успокоил его Василий. — Да ты продолжай, не тушуйся.»

Мужик тревожно нахмурился и уступил кадр молодой девице с микрофоном. Она набрала в грудь воздух и затараторила голосом бармена: «…двадцать четыре шекеля за пинту, всего пять раз — это получается…»

Кадр снова дрогнул и, резко ухудшив качество, продемонстрировал человека с замотанным в черно-белую кафию лицом. Человек потряс автоматом Калашникова и сказал фиминым голосом: «Ты себе не представляешь, как я тебя уважаю!» Камера перепрыгнула на документ, который человек держал, далеко выставив перед собою, будто защищаясь. Потом документ приблизился, так что можно было разглядеть его в деталях. Это было обычное удостоверение личности, ничем не примечательное, знакомое любому израильскому гражданину. Даже лицо на фотографии было знакомо. Подожди, подожди… Мишка?! Взгляд Василия метнулся к графе с именем. Михаэль… экран погас, дернулся и снова вернулся в студию, к квадратному пиджаку и мопсообразной тетке.

Василий встал и подошел к стойке.

«Слушай, друг, — сказал он бармену. — включи-ка мне звук на минутку.»

Бармен обернулся на экран, который тем временем снова сменился. Теперь там сидел Мишка, сильно осунувшийся и со здоровенным фингалом под левым глазом. В руках он зачем-то держал газету.

«А, этот… — кивнул бармен, нажимая кнопку на пульте. — Его уже две недели как держат. Михаэль-как-его-там. Фамилии у вас, у русских — хрен запомнишь…»

«…ультиматума истекает через четыре дня, — сказал телевизор. — Похитители по-прежнему требуют выпустить всех находящихся в израильском заключении палестинцев, а также объявить о полном выводе подразделений ЦАХАЛа за пределы «зеленой черты» и об эвакуации поселений. В противном случае они угрожают казнить заложника. Как мы уже сообщали, заложник, Михаэль Кричевски, потерял жену и ребенка во время нападения террористов на поселение Эйяль два года тому назад. Предлагаем вашему вниманию архивные кадры.»

На экране снова возникла мишкина физиономия, на этот раз чисто выбритая и вообще выглядящая лет на десять моложе, чем сейчас. Вид у Мишки был какой-то пристукнутый. Он щурился — видимо из-за слишком яркого света. В самом низу кадра, дергаясь и отталкивая друг друга, суетились многочисленные, как щупальца осьминога, руки с микрофонами, диктофонами и обычными мобильниками.

«Их там трое, — сказал Мишка тусклым механическим голосом. — Вошли и сразу начали стрелять и всех убили. Вадика. Лизу. Собаку. Меня.»

В кадр влезла чья-то решительная растопыренная пятерня, застя камере свет и заслоняя Мишку. Комментатор в пиджаке кивнул с непонятным выражением и продолжил: «Похищение вызвало многочисленные отклики в израильской политической системе. Депутат кнессета от…»

«Эй, приятель! — крикнул плечистый парень в военной форме из глубины ресторана. — Выруби ты эту халабуду за ради Бога. Дай хоть пожрать спокойно. Целыми днями одно и то же: похитили-убили, убили-похитили… кажется, уж в ресторан пришел — ан нет, и здесь то же самое…»

«Извини, друг, — вздохнул бармен, выключая звук. — Люди отдохнуть пришли, их тоже понять можно.»

«Можно,» — согласился Василий и пошел назад к своему столику.

«Что ты мне звук выключаешь, ты канал переключи! — не успокаивался плечистый. — Найди там чего поконкретнее — музыку, Эм-Ти-Ви или Турцию какую…»

Фима смотрел обиженно: «Что это ты вдруг так телевизором заинтересовался? Я перед ним распинаюсь, как дурак, а он в ящик уставился. Ну что тебе не сиделось? Сейчас вот врубят какое-нибудь восточное нытье-вытье…»

Бармен и в самом деле, проигнорировав поп, остановился на толстой турецкой певице, трагически вибрирующей голосом и тазом.

«Ну вот! — всплеснул руками Фима. — Ты этого хотел? — Получи и распишись… Кстати о подписи — что ты думаешь относительно моего предложения?»

— «Какого предложения?»

— «Ты что, меня вообще не слушал? Ну ты…»

«Слушай, Фима, — прервал своего хозяина Василий. — За обед тебе, конечно, спасибо, но предложения твои мне не интересны. Извини, у меня сейчас голова совсем другим забита. Если я тебя не устраиваю, то…»

«Да что ты, Вася! — возмутился одессит. — Ты ж мне как брат. Ну зачем нам ссориться, мы ж так друг к другу подходим! Зря ты от Америки отказываешься. Я б тебе там и визу рабочую сделал. Мы б там такие дела закрутили… подумай еще, а? Деньги, машина…»

Василий вдруг встрепенулся.

«Машина, — сказал он твердо. — Машина. Сегодня же. Сделай мне машину, только сейчас же. А там поговорим.»

Фима радостно вытаращил глаза: «Вот и молодец! Лед, что называется, тронулся. Конечно, тачку я тебе сделаю, об чем речь! Только не сразу, через недельку, ладно? Сам понимаешь — пока то до се…»

«Сегодня, — перебил Василий. — Сегодня или никогда. Ты меня знаешь.»

Фима задумался. Неожиданное, совсем несвойственное Василию стяжательство казалось ему хорошим знаком. Подумаешь — тачка… гроши… пусть поездит, потешится. Зато хоть чем-то привязан будет, а то ведь исчезнет в один прекрасный день, и — прости-прощай Силиконовая долина. Еще бы годик-полтора его повыжимать, а там — пусть себе спивается на здоровье. А машину можно у Алекса отобрать. Скажу — временно, новую покупаю, трейд-ином. Нехай с месяцок на автобусе покатается.