Летит, летит ракета...

Шумно дыша, Серебряков вцепился в поручень Аминого кресла. Он был вне себя от благодарности.

— Ами, дорогой, у меня слов нет… Вы — наш спаситель. Я… Вы… вы не представляете…

— Представляю, — устало заверил Ами. — Идите домой. Да, вот еще. Утром потрудитесь заскочить к Давиду и объяснить ему… ээ-э… щекотливость ситуации. Потому что ваши новые гости, если приедут, скорее всего, тоже будут узнавать дорогу в баре.

— Обязательно! — профессор вскочил. — Спасибо вам огромное… Вы не представляете…

— Представляю, Альександер, представляю…

Выпроводив Серебрякова, Ами запер входную дверь, чего обычно не делал никогда. Затем он осторожно встал с кресла. Ноги слегка подрагивали в коленках, но держали. Празднуя каждую ступеньку, Ами поднялся по лестнице, дошел до кровати и лег. “Не знаю, как будет дальше, — успел подумать он, проваливаясь в сонную круговерть, — Но спать я буду точно без задних ног…”

РАЗВИЛКА 9

Предсказуемо, да? Вы “так и думали, что все они копают”? Ну да, копают. Что я могу поделать, если так оно и есть? Обманывать? Но разве я не предпреждал вас о сугубой правдивости этого повествования? А правдивость предполагает предсказуемость. И вообще, давайте не будем притворяться, ладно? Конец любой, даже самой запутанной истории прекрасно известен наперед. Родился — умер. Что может быть проще? Ан, нет… нам подавай непредсказуемость… Знаете, почему так? Потому, что неожиданность промежуточных пунктов создает иллюзию того, что и заранее известная конечная станция окажется в итоге иной. Вот ведь какое дело, печальное, прямо скажем. Печальное оттого, что иной конечная станция не оказывается никогда.

И тем не менее, я, может быть, и подыграл бы вам в этом — отчего бы не удружить хорошим людям? — но только не теперь и не здесь. Здесь не будет ни грамма… нет, все-таки выражение “ни грамма” является слишком жестоким… — ни грана иллюзорного вранья! Лишь истинная, кристалльная выдумка, лишь чистейшая правда, уж извините. Так что позвольте продолжать про туннели.

Я обещал не скрывать от вас ничего, включая свои сюжетные намерения. Вот и сейчас без колебаний открываю карты. На этом перекрестке можно, без всякого вреда для главной линии рассказа, проследовать по направлению, озаглавленному “Развилка 9: Эстер”. Альтернативный путь ведет в тупик. Привожу его тут по единственной причине: не люблю оставаться в долгу. А живой профессор Упыр — это, в некотором роде, долг.

Мерзость всегда наказуема, хотя многие испытывают серьезные сомнения в истинности этого простого утверждения. Из этих “многих” следует переубеждать только хороших. Ведь когда сомневаются сами мерзавцы — это даже полезно, ибо добавляет неожиданности к расплате и таким образом способствует усилению эффекта неминуемого наказания. Но сомнения хороших людей кажутся мне излишними.

В этом смысле спасение профессора Упыра, вынужденно предпринятое мною еще на Развилке номер 5, могло породить в нежных душах абсолютно неоправданное разочарование. Вот, мол, опять подлец ушел от заслуженной кары… Уверяю вас, нежные: нет! Никуда он не ушел. Он просто не заслужил такой легкой смерти, вот и все. Упыр умер иначе. Умер вот здесь, в нижевыстроенном тупике. Я выкопал этот тупик специально для профессора. Видите ли, я тоже немножко копаю… И поверьте, мерзавец получил по полной программе. По полной! А потому рекомендую вам сразу же, не заходя в карательный тупик, с легким сердцем отправляться на “Развилку 9: Эстер”.

Ну, а если кто хочет лично удостовериться, тогда пожалуйста… Хотя, по-моему, совершенно не обязательно углубляться в темный и грязный переулок для того, чтобы лишний раз убедиться в наличии там крыс и мусорных баков. Это предсказуемо еще больше, чем “все они копают” или “родился — умер”.

Бар “Бэк Юньон” помещался в темном портовом переулке, скорее, даже в тупике. На какие средства он существует, не знал никто; но всем было понятно, что уж никак не на деньги клиентов. Анархисты, являвшиеся его единственными посетителями, за выпивку не платили по идеологическим соображениям. Кое-какие догадки могли бы прийти в голову внимательному наблюдателю при взгляде на висевшие за стойкой дипломы с эмблемами Евросоюза, ЮНЕСКО, а также Международного фонда Борьбы за Мир и Демократию. Впрочем, внимательные наблюдатели в “Бэк Юньон” не заходили никогда.

Не существовало единого мнения и по поводу происхождения названия бара. Враги и завистники именовали его завсегдатаев “Союзом Задниц”, да и сами анархисты находили в странном имени, по меньшей мере, обидный намек на провинциальный характер организации. Утверждалось также, что в оригинале имелась в виду фамилия одного из отцов анархизма, что-то вроде Бэкъюнина, но ручаться за это не стал бы никто. Да и зачем ручаться? Кого волнует название?

— Главное, чтоб выпивку ставили, правда, Лео?

Малахольный Лео радостно кивнул и звякнул своим стаканом о подставленную карподкинскую кружку. Они сидели у стойки, спиной к необычно многолюдному залу. На этот вечер была назначена выплата поощрительных премий, и казначей организации уже обходил помещение, отслюнивая каждому соратнику по нескольку банкнот из толстой денежной пачки. Казначей отзывался на кличку Маркс, что, видимо, символизировало его близость к капиталу. Для предотвращения возможных революционных ситуаций за Марксом неотступно следовали два дюжих наемных охранника.

Подойдя к Карподкину и Лео, Маркс положил на стойку четыре бумажки, но отходить почему-то не спешил.

— Что-то мало бабла, — сказал Карподкин, пользуясь моментом.

Обычно спорить с Марксом было не только опасно, но и бесполезно. Однако на сей раз чуткий Карподкин уловил некую, пока еще не очень понятную возможность. У казначея явно назрел какой-то особый базар. Не зря же он стоит рядом, не уходит, поглаживает длинную окладистую бороду. А за базар нужно раскошеливаться, фраеров-то нету.

— Это почему же? — прищурился Маркс.

Охранники придвинулись поближе. Лео съежился.

— Ясен пень почему, — миролюбиво, но твердо отвечал Карподкин. — За участие сотня, так? Значит, за две демонстрации по двести на рыло, так? Бонус за камни — по двадцатке. Бонус за раскачивание забора — еще червонец. Плюс — менту по кумполу попали. А это уже полтинник. Итого, братишка Маркс, нам с Лео причитается пятьсот десять монет, как минимум. А ты четыреста ложишь.

Маркс улыбнулся.

— Грамотный ты больно, Карподкин. На анархиста не похож. Может, ты засланный мировым глобализмом?

— Да я тебе за такие слова… — вскинулся было Карподкин, но Лео умоляюще вцепился ему в плечо, зашептал на ухо.

— Не надо, что ты… зачем… четыреста тоже деньги…

— Вот что, ребята, — сказал Маркс, наклоняясь над стойкой. — Теперь серьезно. Дам я вам еще два раза по столько, не вопрос. Но нужно дело сделать. Вы ведь в Матароте живете?

— Ну? — насторожился Карподкин.

— Выходит, колледж Упыр должны знать… — Маркс посмотрел на часы. — Сейчас около шести. В десять оттуда забирают контейнер с гуманитарной помощью осажденному народу Полосы. От вас требуется совсем немного: присоединить к грузу еще и наш скромный вклад. Вот эту маленькую посылку для братьев-полостинцев.

Он кивнул одному из охранников и тот, сняв с плеча, осторожно опустил на стойку небольшой розовый рюкзачок, расшитый зверюшками и цветами.

— А что там? — спросил Лео, благоговейно трогая рюкзак.

— Детское питание, — ухмыльнулся Маркс. — Ну, так как? “Товар—деньги—товар” — слышали такое правило?

— Нам хватило бы просто “денег”, без всякого “товара”, — сказал Карподкин. — Сколько ты говорил? “Два раза по столько”? Это выходит полтора куска.

— Быстро же ты считать разучился! — изумился Маркс. — Вообще-то выходит восемьсот, но будь по-твоему. Главное, доставьте вовремя. И это… трясти рюкзачок не надо. И на пол не бросайте. Короче, без резких движений.