Король, которого нет

– Куда, – спросила Мардж, – вы идете?

Существо пожало костлявыми плечами. Оно было немного занято: во рту у него размокал сухарь.

– Неважно, – прошамкало оно. – Не сочтите за грубость, мисс. Это неважно мне. Все затевалось ради того, что остается сзади, так что финал неважен! «Куда-нибудь» – вполне подходящий адрес.

Марджори оглянулась на зеленую борозду, расцветающую жизнью.

– Это был дар, – сказало существо, – данный нам при рождении. Нас было у матери семь, и можно было выбирать.

Оно посмотрело на мертвую округу, где царил, казалось, вечный ноябрь, а зеленая полоса, уходящая за горизонт, напоминала шрам.

– Прочие выбрали идти по цветущей земле, не оглядываясь. А я…

– Но почему?!

Оно ухмыльнулось во все свои пять зубов и поглядело вниз с холма.

– Возможно из вредности. И с другой стороны: что может быть лучше, чем сказать – это сделал я?

– А те шестеро? Что они?

– Они выбрали идти по цветущим землям, питая себя эманацией жизни. Может быть, они стали бессмертными богами, не знаю. Я стараюсь не думать об этом.

– А вы питали Бесплодные Земли эманацией себя? И… как долго?

– Долго. Во мне много жизни. Было много. К тому же в детстве это вовсе не в тягость. Это так забавно, и восхищаются все: родители, соседи, учителя. Ты прикасаешься к камню, и по нему вьется плющ, лилии и розы отмечают твой след… Отсюда рождается безумная тяга: еще, еще, еще! Каждый твой шаг – это сад.

Оно закашлялось.

– Но Бесплодных Земель так много, – осмелилась Мардж, когда существо утерло ладонями брызги слюны. – И шестеро ваших братьев и сестер где-то там, возможно, продолжают пожирать их. Вас не хватит.

Оно откинулось на локти и мечтательно сощурившись посмотрело вдаль.

– Вы не поняли. У меня нет ни малейшего чувства долга. Я делаю это для себя. Я так хочу. Я прошел здесь. Вот мой след.

– Но как, как младенец может выбирать такие серьезные вещи? – Мардж аж задохнулась от негодования. – И кто дал право родителям выбирать такие вещи?

Эээ. Глупость. Правил нет. «Это» было ребенком, который творил чудеса походя, со счастливой улыбкой, и все вокруг восторгались им. Потом оно стало подростком и жаждало самореализации. Потом… потом, как водится, наверняка был период, когда ему захотелось разделить свой мир с кем-то, кто будет ему так же рад. Но тут его поджидали очевидные сложности. Потому что это – не норма. Потому что оно могло, конечно, вырастить вокруг себя и своей избранницы (условно говоря о ней в женском роде) маленький прекрасный садик посреди самых-пресамых Бесплодных Земель, но сами Бесплодные Земли вокруг были как пустая страница или канва, как ненаписанная книга в голове. Оно не могло остановиться, оно не могло ни отдать себя, ни разделить, и в конце концов в его личном мире остались только Бесплодные Земли, поле непаханое, пахать которое – только собой. И не пахать нельзя, потому что бросишь – и на этом кончишься сам. Выбора нет. Выбора никогда нет. Так говорят те, кто уже сделал выбор.

– Выбор был всегда, – сказало оно. – Ничто не мешало мне встать и сказать: «хватит, не хочу и больше не буду». Да, я опустею, но кто сказал, что я не сумею заполнить пустоту? Я достаточно горд, чтобы ценить то, что я есть, но я достаточно здраво мыслю, чтобы ценить то, что есть другие люди. Их другую полноту. Их способность растить свои сады. Я мог бы, да, и я бы даже не сожалел.

Оно ухмыльнулось, что означало, должно быть, извиняющуюся улыбку и кряхтя встало.

– Мне много о чем думается, пока я хожу.

– Вы много где ходите, – эхом отозвалась Мардж, поднимаясь ничуть не легче. – Далеко ль до Ясеня?

– А зачем тебе Ясень, милая?

– Да так… спросить кой-чего хочу.

– У Ясеня-то? Да он так просто не ответит. Ясень дорого берет. Ясень тебе, милая, сгодится только чтоб повеситься, а ты же не за тем идешь.

Не твое дело, хотела огрызнуться Мардж. Я и сама не знаю, за чем я иду. Ты вот сам – за чем идешь, кроме как за смертью?

А кому она нужна, словесная жестокость? Что на ней вырастет?

– Что тебе до того, даже если бы я и повесилась?

Вот. Так-то оно больше похоже на разговор.

– Ты спозади меня пришла. Ты в моем следу возникла. У меня к тебе должно быть… чувство. Ясень тебе не подмога – он пуп земли, и только. И знание его для тебя пустое, про шестеренки в небе и причинно-следственную связь. Благословение – вот за чем ты идешь. Яблоню ищи. Только Яблоня знает, что для живого хорошо, а что плохо.

– А она мне скажет?

А если вдруг она скажет, а я не поверю? Это ведь общая судьба для прописных истин.

– Эй! – заорала она вослед, когда это уже спустилось с холма в намерении продолжить путь. – Кто ты? Как звать тебя?

Оно обернулось.

– Метафора.

Над древом познания добра и зла неслись злые обрывки черных туч. Никогда еще Марджори Пек не была так одинока. Если прежде болели у нее только спина и ноги, то сейчас неизбывно и как будто беспричинно ныла душа. Плакала, как скрипка, которой холодно, а сама Мардж холода почти не чуяла.

Зряшное место, а к другому уже не дойти. Вот дерево, что ростом почти до небес, и все оно мертвое. Узловатые голые ветви, кора в трещинах и буграх. Ствол – не то, что обхватить, обойти лень. Корни выперло из земли, а между ними вороха старых листьев, слежавшихся настолько, что и ветер их не берет. И только одно яблоко висит-болтается на ветке, все никак не сорвется, как жизнь на волоске.

Как жизнь… Ну вот, пришла, а дальше что? Обреченно вздохнув, Марджори расстелила тартан так, чтобы под ним пришлась подушка из прелой листвы, а могучий ствол защищал бы от ветра. Все в Мардж стыло и ныло, и не то, чтобы физическая причина была тому виной.

Зачем я здесь? Чтобы просто прилечь, подтянув колени повыше и обхватить себя руками за плечи – так стоило ль из волшебного дома уходить? Что такого знает Яблоня? Что такое Яблоня вообще?

Символ. Древо познания добра и зла, оно же генеалогическое. А что символизирует мертвая яблоня? Конец всему?

Идешь, идешь… пока не упадешь. Сейчас даже это ее не волновало. Ей хотелось просто полежать: казалось, что от палых листьев пахнет теплом. Заснуть, не замечая, как покрываются инеем пряди волос… Я не устала, мне не больно, я просто…

Я хочу смотреть на розовые небеса и голубые облака в них. Я хочу быть счастливой. Слабо ныл живот, будто и не болел, а пел тихонько и почти неслышно. Марджори положила руку на него. Спокойно, девочка. Я тут. Я свернусь вокруг тебя, как дракон вокруг сокровища.

Без ремесла, без гроша за душой,

но с массой волос, что черной волной спадала до черных пяток…

Б.Брехт «Ханна Каш»

Возле нее стояла женщина: она как будто вышла из ствола. Больше ей просто неоткуда было взяться. В самом деле, нечего и думать, чтобы такая дама в бирюзовом платье в пол преодолела весь этот путь через Бесплодные Земли и даже пятнышка на подол не заработала.

Серебряное ожерелье лежало у дамы на груди, огромное, как лисий воротник, покрывало все плечи и вниз спускалось до пояса. Оно было отковано в форме венка из лилий или, может, орхидей, и обрамляло даму как треугольная рама – острым концом вниз. Голову венчала корона темных волос, а вместо лица было зеркало. Когда Мардж встретилась с ней глазами, то оказались ее собственные глаза. Только очень лощеные дамы из самого высшего света умеют так вот держать руки сцепленными под грудью и не чувствовать при этом никакой неловкости.

– Ты Яблоня? Ты… живая?

– Не будем умножать метафизику, прекрасное дитя с яблочной кровью. Что значит в нашем мире быть живым?

С яблочной?… В этом все дело? Я должна была сюда прийти? Меня ждали?

– Это то самое яблоко, которое сгнило? Между мною и им – какая связь?

Дама подошла к Яблоне и встала, прислонившись к ней спиной.