Дядя Веня

Астров. Красивая ты стала, Сонька. На мать похожа, на Верочку. Внешне.

Соня (продолжает кружиться). Внешне… Как вы это сказали, со значением. Почему же только внешне?

Астров (смущенно). Ну как… Другие времена, другие нравы.

Соня. Чем же они такие другие?

Астров. Ну, скажем, цинизма в тебе, солнышко, на десяток верочек хватит.

Соня (останавливается). Что поделаешь. (подходит к Астрову вплотную) Ну так что, Михаил Львович, согласны ли вы взять в жены рабу божию Елену Серебрякову? Отвечайте.

Астров. Что?

Соня. Что слышали. У нас у циников, разговор короткий. Леночка за вас замуж хочет.

Астров. Что ты несешь, Софья? Леночка? Замуж? За меня? Прежде всего — она уже замужем, это во-первых. А во-вторых — ты-то тут при чем?

Соня. Подумаешь — замужем. Сегодня — замужем, завтра — свободна. Долго ли развестись? Да вы не бойтесь, Михаил Львович — все будет чики-чики! Пучком! Вы, главное, соглашайтесь, а все прочие моменты Леночка берет на себя.

Астров. Бред какой-то… Ты знаешь что — сходи-ка измерь температуру. Бог даст — обойдемся аспирином. Но если окажется нормальная, придется вызывать психиатрическую.

Соня. Уф-ф! Как с вами трудно! Ну почему с вами со всеми по-простому ну ничего не проходит? Что вы, что дядя Веня… Я же серьезно с вами разговариваю, господин Астров. Посмотрите на себя. Вы — старый холостяк, без подруги, без супруги — один-одинешенек. Шансов завести семью у вас немного.

Астров. Это почему же?

Соня. Да потому что крутитесь вы по одному и тому же маршруту, как хомяк в лабиринте, всех там уже узнали и ни на ком уже не женились.

Астров. А если я маршрут сменю?

Соня. Глупости. В вашем возрасте маршрут не меняют. Кроме того, на смену маршрута нужно время… ну там — остановиться, подумать, оглядеться, спланировать… А времени-то у вас и нету. Что, не так?

Астров. Гм… Ну, допустим… Но почему именно Леночка?

Соня. Ха! Это же очевидно. Во-первых, она нравится вам как женщина. Во-вторых, она еще может родить. В-третьих, из бывших проституток получаются превосходные жены. В-четвертых, она на вас молиться будет, настолько вы ее идеалу соответствуете. Полный комплект! Ну как, берете?

Астров. Погоди, Соня, ты будто мне по телефону набор постельного белья втюхиваешь. (передразнивает) «Полный комплект»! Сейчас еще номер кредитной карточки запросишь.

Соня. Этот этап я оставляю вашей будущей жене. Интуиция мне подсказывает, что запросить номер вашей кредитной карточки она сможет сама. Так что передать трепетной претендентке на вашу руку? Она ж там за дверью вся истомилась, ожидаючи…

Входит Войницкий с рюмкой в руке.

Войницкий. Вот, пожалуйста. (оглядывается) А где Леночка?

Астров. О! Вот что мне сейчас надо! (жадно хватает рюмку) Арак? (не дожидаясь ответа, опрокидывает ее в себя) Тьфу! Что это за гадость? Ты же сказал — «арак»…

Войницкий. Кто сказал «арак»? Ты что, окончательно рехнулся? Это валерьянка, и нес я ее не тебе, дураку, а Леночке… Соня, что с ним?

Соня (невинно). Михаил Львович слегка взволнован… Так что валерьянка очень даже кстати. Доктор, я с вами продолжу попозже.

Астров яростно машет рукой и отходит вглубь сцены. Входят Серебряков, Леночка, Телегин и Марина.

Телегин. Всем тяжело, Александр Владимирович. Нас тут как сталь закаляют — то в жар, то в холод. Даже у меня сегодня с утра голова болела.

Серебряков (садится). Ну? Где же они все? Я ведь, кажется, ясно просил: собраться здесь к часу дня. Что тут трудного? Где Мария Борисовна? Где Соня?

Соня. Я здесь.

Марина (садится и принимается за вязание). Марочка сейчас придет. Она что-то неважно себя чувствует. Верно Илюша говорит — погода…

Серебряков. Прошу всех садиться. Сейчас Мария Борисовна подойдет и начнем.

Леночка (подходит к Соне и отводит ее в сторону). Ну? Что он сказал?

Соня. А то ты не слышала. Подслушивала ведь, небось, под дверью…

Леночка (смеется). Конечно, подслушивала. Только вот не все услыхала.

Соня. Э-э-э… Да невеста-то глуховата, второй сорт, лежалый товар… И что это я за тебя так распиналась?

Леночка. Ну ладно, Соня, не томи… Что он сказал?

Соня (важно). Что ж, мадам… как известно любой здравомыслящей женщине, люди типа доктора либо сразу говорят «нет», либо молчат, и это чаще всего означает «да». Клиент наш не сказал «нет»… Так что теперь, подруга, все в твоих ручках — еще немного усилий и заполучишь его со всеми поторохами. Если, конечно, не испортишь все какой-нибудь глупостью…

Леночка. Сонечка, ласточка, знала бы ты, как я тебе благодарна… Век не забуду.

Соня (снисходительно). Ладно, ладно, без сопель. Да и смотрит он, неудобно… Отвали пока.

Серебряков. Погода погодой, но даже ее разрушительное влияние можно было бы стерпеть. Что мне совсем невыносимо — так это местный жизненный уклад. Какое-то тотальное безделье, отсутствие жизни… Меня, привыкшего к ежеминутной кипучей деятельности, это особенно угнетает. Но что ж вы не садитесь? (смотрит на Леночку, стоящую в раздумье) Лена, садись. Лена!

Леночка не реагирует.

Ну я не знаю… Никто на меня не обращает внимания. Это, наконец, невежливо. Веня, а ты что стоишь? Садись хоть ты.

Войницкий. Ты уверен, что я тебе тут необходим? Может, обойдешься? Мне ведь на смену через час.

Серебряков. Нет, Веня, уж если кто абсолютно необходим, так это именно ты. Я настаиваю, чтобы ты остался.

Входит Мария Борисовна.

Ну вот, все в сборе. Не прошло, как говорится, и получаса… (нервно потирает руки)

Пауза.

Я пригласил вас, чтобы поделиться с вами некоторыми своими соображениями по поводу нашего общего, так сказать, устройства. Разделю это на две части — идейную и практическую. Если в первой я, по мнению многих, достаточно силен, то во второй, житейской, смыслю мало, а потому особенно попрошу вас, Мария Борисовна, тебя, Веня, вас, доктор, а также облеченную местным опытом молодежь, помочь мне хорошим деловым советом.

Пауза.

Начну с того, что я чувствую себя весьма неловко здесь, на этом месте, где мы с вами сейчас находимся. Отчего, вы спросите? Видите ли, всю жизнь я активно боролся за права человека в широком смысле этого слова. В тоталитарной России мы шли в тюрьмы и лагеря за демократические ценности, за свободу, равенство, за либеральное общество западного типа…

Войницкий (прерывает его). Нельзя ли короче, Склифософский? Я ведь так, чего доброго, на работу опоздаю. Кроме того, насколько я помню, тебя лично тюрьмы и лагеря миновали. Если, конечно, не считать однократного попадания в районный медвытрезвитель.

Мария Борисовна. Веня! Как тебе не совестно!

Войницкий. Ладно, ладно, молчу.

Серебряков (склонив голову, пережидает, пока аудитория успокоится). Итак, как я уже отметил, мы шли в тюрьмы и лагеря за демократические ценности, за свободу, равенство, за либеральное общество. Некоторые из нас заплатили за это своей жизнью. (с вызывающим видом оглядывает комнату; все молчат) И я, один из немногих уцелевших представителей этого героического авангарда, я, Александр Серебряков, спрашиваю себя сейчас: чиста ли моя совесть? Не предаю ли я память своих погибших товарищей? Не помогаю ли я топтать те великие нетленные идеалы мира и демократии, во имя которых сложили они свои светлые головы? Увы…