Страница 2 из 13
А деньги шли откуда-то из Европы, а может быть, через Европу, чтобы избавить их от слишком явного запаха арабской нефти, контрабандного табака, азиатского опийного мака. В самом деле, отчего бы им не пахнуть французскими духами, бельгийским шоколадом или добрым немецким пивом? Так или иначе, от Берла требовался изрядный нюх, чтобы определить настоящий источник. И старина Збейди, денежный курьер Исламского Джихада и Братьев-мусульман, должен был послужить первой приманкой в этой большой охоте. По надежной информации, очередную передачу планировали произвести именно здесь, в Даабе, где естественность контакта европейских туристов с местными бедуинами и приезжими арабами представляла собой идеальное прикрытие. Проблема для Берла заключалась в том, что время передачи было известно только ориентировочно: плюс-минус неделя. Теперь он сидел на даабском берегу в вынужденном бездействии, ожидая телефонного инструктажа с более точными координатами курьера, которые предполагалось выяснить только в самый последний момент.
— Охо-хо… — Берл потянулся и стряхнул с себя невеселые мысли. Отдыхай, парень, завтра непременно позвонят. Было уже темно, когда он вышел из гостиницы. Единственная улочка Дааба сияла ярко освещенными лавками. Медная чеканка, дешевые украшения, бедуинские ковры соседствовали с непременными китайскими безделушками и «настоящими» золотыми Роллексами по десять долларов штука. Праздная расслабленная толпа медленно фланировала в сторону моря, туда, где уже поджидали гостей десятки ресторанов, выставив на подносах у входа свежевыловленную рыбу — выбирай, не хочу. Но у продавцов имелись на этот счет другие планы.
— А вот — кому ковры ручной работы?
— Эй, красивая, заходи, бусы в подарок!
— Часы! Часы!
— Ах, какая у тебя дочка! Продай за сто верблюдов! Нет? Двести! Нет? Ну, тогда купи что-нибудь…
— Зайди ко мне, куда торопишься? Здесь не торопятся, разве не знаешь?
И люди, улыбаясь, заходят в лавки, потому что здесь и вправду никто никуда не торопится, а навстречу улыбается от кальяна толстый усатый хозяин, и шустрые помощнички, пересыпая каждый шаг шутками-прибаутками, вертятся вокруг, расстилая волшебные ткани, снимая со стен ковры-самолеты, прилетевшие сюда прямиком из тысячи и одной ночи. А эта, тысяча вторая, лениво лежит на боку, упираясь голыми пятками в темную гряду синайских гор, свесив в море черные бедуинские косы, и тоже не торопится ровным счетом никуда; да и само море, заразившись общей неторопливостью, успокаивается, и шепчет что-то берегу, и лижет его губы нежным соленым языком.
Берл медленно продвигался к бухте, с переменным успехом уклоняясь от приказчичьего гостеприимства. На полдороге он позаимствовал безмятежную улыбку у красавицы-блондинки, которая самозабвенно булькала кальяном у входа в одну из лавчонок, и теперь эта улыбка не слезала с его собственных губ, делая его похожим на всех обитателей синайского земного рая, временных и постоянных. И потом, возлежа на подушках рыбного ресторана у самой кромки воды, глядя на бухту, расцвеченную гирляндами разноцветных фонариков, терпеливо ожидая заказанный полтора часа назад акулий стейк, Берл в очередной раз удивился своей абсолютной расслабленности, поразительному душевному равновесию, которое Синай непостижимым образом внушает любому человеку, попадающему в колдовское поле его тяготения. Но где же еда, черт возьми?
Повинуясь его поднятой руке, подошел официант.
— Что угодно господину?
Берл заставил себя открыть рот. В тотальной расслабухе души и организма даже язык у него насилу ворочался.
— Господин интересуется судьбой акулы, — сказал он. — Скоро будет два часа, как вы приняли у меня заказ. Вы что, уговариваете рыбу вырезать себе стейк добровольно?
Официант рассмеялся, показывая, что юмор клиента оценен должным образом.
— Стейк будет готов через несколько минут. У нас маленький ресторан, господин. Мы начинаем готовить только после заказа и готовим с душой, не торопясь. В Даабе вообще никто не торопится — разве господин еще этого не понял?
Берл примирительно кивнул, соглашаясь, и откинулся на подушки. Перед ним на низком столике горела стеариновая свеча в подсвечнике, сооруженном из обрезанной сверху пластиковой бутылки из-под колы. Над головой между крупными звездами покачивалась гирлянда разноцветных лампочек. Море хрупало галькой прямо под подушкой. Хруп-хруп… интересно, что сейчас поделывает рыба-попугай? Дрыхнет, небось, без задних плавников. И никуда не торопится, заметьте. В Даабе вообще никто никуда не торопится. Господин понял.
Звонок раздался ровно в шесть утра, как раз, когда Берл брился. Он неловко подхватил трубку, пачкая ее в белой бритвенной пене.
— Алло!
Голос в трубке был женским и, в противоположность даабской традиции, ужасно торопливым.
— Алло! Коби? — она не стала ждать ответа и затараторила без передышки. — Я так по тебе соскучилась, мамми! Когда же ты вернешься к своей мамочке?
Берл поморщился. Мамми… к мамочке… Могли бы придумать что-нибудь менее пошлое.
— Что ты там поделываешь? — продолжала бойкая собеседница. — Небось ведь, трахаешь всех подряд, гангстер ты эдакий. Ну подожди, вернешься, я задам тебе трепку! Шучу, мамми, шучу…
— Гм… — вставил Берл, не зная, протестовать или смеяться.
— А пока я шлю тебе надзирательницу, понял? — трубка противно захихикала. — Мою подружку Лиору со своим хахалем. Уж она-то за тобой присмотрит! Шучу, мамми, шучу…
— Здорово! — сказал Берл с фальшивым энтузиазмом. — А когда они приезжают?
— Только что выехали из Табы! Она мне звонила, там мобильник еще действует. Взяли какое-то бедуинское такси — знаешь, эти тендеры, как их… Ну ты знаешь… «исузу», что ли… да, да, «исузу». В общем, часика через два будут в Даабе, встречай!
— Нет проблем, встречу, — сказал Берл.
— Целую тебя, мамми, — в трубке оглушительно чмокнули. — Смотри, не очень там балуй, мамми! Ах, как все-таки жалко, что я не смогла с тобой выбраться! Бай, мамми! Люблю, люблю, люблю…
— Я тебя тоже, паппи, — ответил Берл со всей чувственностью, на какую только был способен и повесил трубку.
Через четверть часа он уже подходил к площадке, где даабские бедуины ждали заказчиков. Хорошие места для ныряния находились в некотором отдалении от городка, так что, как правило, туристы арендовали тендер вместе с шофером на целый день. Селим бросился к Берлу, радостно улыбаясь.
— Сегодня рано, господин! Куда поедем?
— Да тут, рядом… езжай пока вперед… — неопределенно отвечал Берл.
На выезде из поселка он попросил Селима остановиться.
— Вот что, бижу. Оставь мне машину на весь день, а сам иди домой. Хорошо заплачу.
Селим испуганно замахал руками:
— Нельзя, господин! Запрещено!
Берл молча достал стодолларовую бумажку и расправил на колене. Селим крякнул.
— Нельзя, — неуверенно повторил он. Берл добавил еще сотню.
— Смотри, бижу, ты тут не один такой. Найдутся другие. За двести-то долларов…
— Тебя полиция остановит, — сказал Селим, глядя на доллары.
— Не остановит… — Берл пошуршал бумажками, почти физически ощущая ответный трепет бедуинского сердца. — Ты мне свою куфию одолжишь. Одолжишь ведь, а?.. А впрочем, зачем одалживать? Давай-ка я у тебя куплю все чохом: и куфию, и галабию…
Берл достал третью бумажку.
— Когда вернешь? — глухо проговорил Селим.
— Галабию? — переспросил жестокий Берл. — Галабию не верну, ее я насовсем беру… Да не переживай ты, бижу. Сам подумай — ну куда я денусь с твоей «тойотой»? Да и зачем мне она? На сутки всего и беру, завтра здесь же и встретимся, в то же время. Ну?
— Ладно, — сдался бедуин. — Договорились. Ты только особо по кочкам не прыгай, ладно? Задний мост у нее не очень…
Еще не было семи, когда Берл, облаченный в длинную бедуинскую галабию, с белоснежной куфией на голове, припарковал «тойоту» как раз возле перекрестка на въезде в Дааб. Дорога, прямая, как стрела, улетала от поворота на запад и, в два счета преодолев плоскую, как стол, пустошь, вонзалась в красный горный распадок, соединяясь там с транссинайским шоссе. За спиной тянулся грубый глинобитный забор молодежного кемпинга, еще дальше рябило ярко-синее поутру море. Машин проезжало совсем немного: пара-тройка израильских легковушек, да местные тендеры с открытым кузовом — «тойоты», «мицубиши», «исузу». Последние интересовали Берла особенно. Он не сомневался, что узнает Збейди в лицо. Водители притормаживали на повороте, так что рассмотреть их не составляло никакого труда.